же ответ на вопрос: что́ дает мне болезнь, зачем она?
Как всякое осложняющее жизнь событие, болезнь — испытание, схватка, в которой ты можешь или потерпеть поражение, или одержать победу. Я отказываюсь унывать и пугаться из-за своего хвороватого организма. Как писал Лев Толстой по другому поводу, «он пугает, а мне не страшно». В результате сегодня я чувствую себя физически слабее, но нравственно сильнее, чем раньше. Я подвергся агрессии со стороны судьбы и выстоял. Записываю это себе в плюс. Тут есть чем гордиться.
В болезненности старческого возраста содержится и еще одно благо. Оно звучит жутковато, а всё же на завершающем этапе это очень нужное и даже необходимое приобретение, без которого счастливая старость совершенно невозможна. Чем тяжелее и утомительнее ты болеешь, тем легче думать о том, что смерть уже близка.
Но об одном из главных призов старости, освобождении от страхов, я напишу ниже. Это интересный, многокомпонентный процесс, и мысль о смерти как об избавлении от болезней здесь лишь один из факторов.
3. Боль
Остановлюсь отдельно на частном проявлении болезней — болевом синдроме, потому что физическая боль отравляет существование хуже всего. Ее ведь не проигнорируешь. Кроме того у меня особенное отношение к боли. Она мой личный, пожизненный враг. Я ведь анестезиолог. Вся моя профессиональная деятельность направлена на то, чтобы укротить это чудовище, загнать его в клетку, не давать ему терзать людей.
Теперь у меня почти всё время где-то что-то ноет, стреляет, схватывает. И я осваиваюсь с этим состоянием, учусь его контролировать. Я укротитель и дрессировщик этого зверя.
Реакции достойна только острая боль — у меня есть фармацевтические и прочие медицинские способы с нею справляться. Но вредно и тошно всё время прибегать к помощи болеутолителей. Самые действенные из них притупляют работу мозга, а мне так о многом нужно размышлять, столько всего продумать и придумать. Поэтому я градирую синдром по стандартной десятичной шкале, и, если он удерживается в пределах пятерки («неприятные ощущения, не препятствующие функционированию»), считаю его чем-то вроде комариного жужжания, на шестерке делаю дистрагирующие манипуляции и особые дыхательные упражнения (им легко может научиться всякий). Лишь с семерки я начинаю применять анальгетики.
Боль порыкивает на меня, скалит клыки, иногда и покусывает, но знает свое место. Она не любит тех, кто ее не боится.
Вследствие того, что в моей жизни прочно поселился этот неприятный сосед, я внезапно получил доступ к наслаждению, о котором прежде даже не догадывался. Когда ты просыпаешься и чувствуешь, что у тебя ничего, совсем ничего и нигде не болит, сразу попадаешь на территорию физического счастья. В молодости ты его не испытывал, поскольку считал отсутствие боли данностью. Сейчас же я примерно половину времени определяю градус болевого синдрома — и бываю сосредоточен, а половину времени у меня ничего не болит, и я летаю, как на крыльях. Половина времени, отведенная на счастье, — мало ли?
4. Упадок сил
Я знаю, что в старости многие начинают ненавидеть свое изношенное тело. Женщины — за некрасивость, мужчины — за предательство. Оно постоянно тебя подводит своей бессильностью, и с каждым днем всё коварнее.
Мария Кондратьевна, к концу жизни уже почти не встававшая, однажды сказала мне: «В моем возрасте нужно относиться к своему телу, как к любимой, но одряхлевшей собаке. Да, она стала бестолкова, у нее лезет шерсть, надо постоянно возить ее к ветеринару, она может напустить лужу, от нее несет псиной. Но это твой верный друг, который когда-то скакал вокруг тебя щенком, кидался на обидчиков защитить тебя, принес тебе столько радости, веселья, любви. Нужно жалеть старенького барбоса, баловать, всё прощать. Ведь он скоро умрет, и ты переедешь в иной дом, заведешь себе щенка какой-то иной породы».
О том, как Мария Кондратьевна относилась к смерти, я напишу потом. У меня же выработалась собственная метода. С нудным спутником старения, постоянной физической усталостью и нежеланием что-либо делать, нужно вести себя как Штольц с Обломовым: тормошить, вытаскивать из халата и шлепанцев, увлекать интересными занятиями. По счастью, вся моя деятельность, как профессиональная, так и писательская (если можно назвать писателем того, кто всю жизнь пишет только для себя), не требует мышечной активности, только интеллектуальной. А функционирование интеллекта эволюционирует по иным законам, нежели функционирование мускулов и суставов. От многолетней интенсивной работы мыслительные способности только обостряются. Если в силу естественной деградации кровеносных сосудов мозга и наступает замедление, то проявляется это еще не в семьдесят лет. Существует теория, согласно которой усиленная эксплуатация когнитивно-аналитической и в особенности творческой потенции мозга, наоборот, притормаживает или даже вовсе останавливает старческие деменционные явления. Очень хотелось бы в это верить.
(Хотя если уж говорить о деменции, одном из самых зловещих пугал старости, скажу, что эта болезнь снаружи страшнее, чем изнутри. Она тяжела, прежде всего психологически, для близких, сам же больной особенно не страдает, постепенно погружаясь в полузабытье, а потом и в забытье, так что смерть приходит незаметно. У меня есть знакомая пара, в которой мужа поразила ранняя форма болезни Альцгеймера. Недавно я навещал их. Впечатления остались очень странные. Бедная Людмила Анатольевна беспрестанно плакала, рассказывала всякие душераздирающие истории о том, как быстро у Якова Семеновича угасает рассудок, а сам он в это время спокойно сидел на диване и с большим удовольствием листал детскую книжку с яркими картинками. Было совершенно непохоже, что он страдает. Я, будучи погружен в тематику моего трактата, подумал: а ведь это не так ужасно, как кажется. Самому Якову Семеновичу жить в таком состоянии осталось вряд ли долго, и никаких эмоций по поводу преждевременной кончины он не испытает, а для Людмилы Анатольевны утрата будет смягчена тем, что она больше не будет каждодневно мучиться, наблюдая за больным и постоянно тревожась, что он причинит себе какой-нибудь вред.)
Но вернусь от интеллектуальной дебилитации к физической. Когда я чувствую, что у меня нет сил куда-то идти или что-то делать, я даю телу отдых и заставляю работать голову. Устраиваюсь в кресле, кладу на пюпитр тетрадь и пишу (именно этим в настоящую минуту я и занимаюсь). Как говорили древние, если тело тянет к земле, воспаряй мыслью ввысь. Сегодня с утра тело меня очень тянет к земле, но я скриплю пером по бумаге и воспаряю.
5. Одиночество
Слава богу, тут не мой случай, но всё же я не могу не остановиться на этом тяжком испытании, с которым сталкиваются многие старые люди, в особенности в двадцатом веке, катастрофы которого оставили столько вдов и вдовцов, отняли столько сыновей
