Ответом ему была та нежная улыбка, которая витала на лице Кристы, «как витает аромат вокруг розы». Но когда он попросил ее побыть с ним еще несколько минут, она нервно поднялась.
— Не могу! Я сойду с ума! — воскликнула она и ушла.
Фабиан остался один. Он вынужден был сесть, так он устал от короткой беседы с Кристой. Эта улыбка! Только теперь ему стало ясно, что он потерял.
Криста не находила себе места и в поисках успокоения поехала в Якобсбюль. Она застала Вольфганга за работой над подсвечником-какаду. Вольфганг вполне согласился с Кристой, что его брат вел себя как настоящий друг и человек, на которого можно положиться.
— Он всегда был неплохим малым и с готовностью помогал людям! — сказал он. — Жаль, очень, жаль, что он подпал под влияние этих преступных типов. — Вольфганг тоже просил ее успокоиться и набраться терпения.
Терпение, терпение! Все требуют от нее терпения, а ведь более непосильного требования и выдумать нельзя.
Вольфганг, снова принявшийся за своего какаду, предложил ей пообедать с ним, но ей не сиделось на месте, и через десять минут она уехала обратно в город.
Криста долгие-долгие часы просидела возле телефона. Вечером наконец позвонил Фабиан. Ротмистр Мен только что говорил по телефону с Мюнхеном, гауляйтер приедет завтра.
— Благодарю, благодарю! — Криста смеялась, хотя слезы лились у нее из глаз. Усталая и разбитая, она наконец решилась прилечь на часок-другой. Горничной было поручено дежурить у телефона.
Гауляйтер прибыл назавтра в девять часов вечера, и Фабиан просил доложить о себе утром следующего дня. Но Румпф пригласил его к ужину. Он очень устал и хотел, распив с Фабианом бутылку вина за ужином, потом спокойно поиграть на бильярде.
Фабиан изложил ему свою просьбу.
— Шелльхаммер? — спросил гауляйтер. — Из тех Шелльхаммеров?
— Да, это сестра братьев Шелльхаммеров.
Румпф засмеялся.
— Видно, сболтнула лишнее. — Он на мгновение наморщил лоб, как бы раздумывая, затем поручил ротмистру Мену тотчас же уладить дело.
Больше он к этому разговору не возвращался.
Гауляйтер ел жаркое из косули и с торжеством рассказывал о Белграде, добрая половина которого была превращена в щебень и пепел немецкими бомбардировщиками.
VI
Первую ночь, проведенную в камере, фрау Беата не сомкнула глаз. Закутавшись в пальто, она лежала на полу возле тоненькой фрау Аликс; словоохотливая фрау Лукаш делила кровать с унылой вдовой чиновника, мечтавшей еще раз повидать своего сына. Сквозь разбитое угловое окно в камеру проникал холодный ночной воздух.
В девять часов погасла тусклая лампа, и ночь, как черная глыба, навалилась на камеру. Лишь за окном мерцал слабый свет, смутно обрисовывавший решетку. Но женщины продолжали разговаривать до поздней ночи.
Ораторствовала толстая фрау Лукаш. Завтра ей предстоял суд, и поэтому она сегодня пользовалась привилегиями: спала на кровати и могла болтать сколько душе угодно.
Соседки уже месяцами выслушивали ее историю, которую давно знали наизусть во всех подробностях.
Тем не менее, когда в камере появилась фрау Беата, им пришлось выслушать все заново. Фрау Лукаш решила, что полезно будет еще раз освежить все в памяти к завтрашнему дню.
— Я расскажу вам, — раздался впотьмах голос фрау Лукаш, — как вела себя моя племянница Эмми, и вы, может быть, не поверите, что такое возможно. Она пришла в мой дом тощая и голодная, весу в ней было всего сорок девять кило, а через два года — что вы скажете? — уже шестьдесят пять! Она помогала мне по хозяйству, так как была слишком слаба для другой работы. Но когда она поправилась, я взяла ее в магазин. У Вальтера и у меня была тогда мясная лавка, торговля шла бойко. Вальтер — это мой помощник, но он жил у меня. Эмми прекрасно работала в магазине, она была очень честная, ничего не скажешь. Селедочный паштет ее изготовления и разные салаты были известны во всем околотке. Ну, Эмми была молодая, свеженькая и любила стрелять глазками! На это ведь все девушки мастерицы. Конечно, у нее было много поклонников, да как же иначе девушке выбрать мужа?
Но вдруг она стала заглядываться на Вальтера! А меня не проведешь! Один взгляд, моя дорогая, — и мне все ясно. Я, конечно, насторожилась и в один прекрасный день накрыла их обоих. Эмми я вышвырнула, в чем она была, из квартиры. Она очутилась на лестнице в рубашке и панталонах, а люди как раз в это время возвращались домой и смеялись до упаду. Смеялся весь дом!
Фрау Лукаш громко расхохоталась на своей невидимой кровати, а за ней засмеялись и все остальные, даже печальная вдова усмехнулась.
Тут фрау Лукаш несколько отклонилась в сторону и стала рассказывать о матери своей племянницы Эмми, которая, собственно, была ей вовсе не племянница, а так, седьмая вода на киселе. Мать Эмми была до того худа, что подпоясывалась веревкой, боясь растерять юбки. И эту бедную женщину, портниху, она тоже так откормила, что юбки уже не сваливались с нее. Завтра эта портниха будет выступать на суде как свидетельница защиты. Этого потребовал адвокат.
— С Вальтером я снова помирилась, моя дорогая, — продолжала фрау Лукаш, — он был из тех мужчин, в которых, хочешь не хочешь, влюбляешься после первой же рюмки. Ну, а после второй рюмки в него вселяется бес, и тогда он готов убить собственную мать. Да и с Эмми я в конце концов помирилась, ведь не ее вина, что она влюбилась в Вальтера. У Эмми в ту пору был жених-студент, который собирался стать пастором. Звали это Эдуард. И такой он был щуплый, что жалость брала. И его я откормила в это трудное время так, что ему уже не стыдно было показаться на людях.
Фрау Лукаш перевела дух.
— Да, вот тут оно и случилось, — вздохнула она и, помолчав, продолжала: — Пришли те плохие времена, что продолжаются еще и поныне, а Эмми, как видно, только того и ждала. Мы каждый вечер втроем слушали радиопередачи из-за границы, и Вальтер всегда очень искусно включал радио. «Ведь нас враками кормят», — говорил он, а Эмми все не могла наслушаться и вертела ручку, когда уже ничего и не было слышно. Так целый год мы ловили передачи по вечерам, в десять часов.
Но вот однажды вечером, в половине десятого, этот негодяй Эдуард вызвал куда-то по телефону Вальтера. Тот обещал в десять, ровно в десять, вернуться обратно. Но не пришел. Я включила радио и слушала передачу. Вдруг в коридоре раздались шаги, кто-то вошел в комнату, я думала, что это Вальтер. «Черчилль только что очень хорошо говорил, — сказала я, — жаль, что ты его не слышал, Вальтер».
«Жаль, жаль», — произнесли за моей спиной, и кто-то крепко схватил меня за локоть. Это был Эдуард, тот студент, что готовился в пасторы. Он поступил на службу в гестапо. Эмми заказала второй ключ к двери, и они накрыли меня.
Фрау Лукаш помолчала, затем снова заговорила о том, как она завтра скажет суду «всю правду». «Разве это правильно и справедливо, господа, — скажет она, — разве дозволено, чтобы человек который весил всего сорок девять кило и которого откормили до шестидесяти пяти, разве дозволено, чтобы этот человек учинил такую гадость своему благодетелю? Хорош мир, в котором мы живем, господа судьи!»
Фрау Лукаш еще долго говорила о том, как она завтра собирается выступать перед судом. Да судьям будет не до смеха.
Наконец она замолчала и, видимо, заснула.
В камере стояла мертвая тишина. Лишь время от времени доносились сюда приглушенные гудки автомобилей и откуда-то издалека, словно из другого города, бой башенных часов.
Внезапно тишину нарушил тихий, надломленный, робкий голос, слышавшийся, казалось, откуда-то сверху. Это фрау Рюдигер, унылая вдова, говорила тихо и умоляюще:
— Карл, Карл, ты единственный остался у меня. Я больше не увижу тебя, Карл!
По-видимому, вдова приподнялась на кровати, потому что ее голос шел откуда-то сверху.
Но кровать тотчас же заскрипела. Фрау Рюдигер говорила едва слышно и робко, а в ответ ей раздался громкий грубый голос фрау Лукаш — такой резкий и строгий, что робкий голос мгновенно затих на всю ночь.
— Оставьте нас, наконец, в покое с вашим Карлом! — безжалостно крикнула фрау Лукаш. — Французы взяли его в плен, и он в Африке, где все девушки черные. Вы его увидите, но теперь прекратите ваши причитания. Завтра в девять утра у меня суд и мне надо выспаться!
Снова все стихло, только слышалось дыхание одной из спящих женщин, время от времени что-то бормотавшей. Фрау Лукаш стала похрапывать.
Фрау Беата лежала неподвижно с открытыми глазами. Несмотря на всю усталость, она не могла уснуть. «Криста, верно, не смыкает глаз, как и я, — думала она, — завтра она будет весь день носиться, в машине по городу, а во второй, половине дня сюда явится адвокат, которого пришлет Криста. Может быть, он принесет и письмецо от нее, записку, несколько слов». Ни о чем другом фрау Беата не думала. Всю ночь она ворочалась на жестком дощатом полу, пока не посветлела серая полоска, проникавшая через зарешеченное окно.
