В подвале фрау Беаты действительно родился мальчик. Многие умирали в убежищах, почему бы и не родиться там новому человеку? У жены Кребса, начальника местной противовоздушной обороны, начались преждевременные роды. Фрау Кребс, толстая, добродушная, женщина, с нервами слишком слабыми для столь сурового времени, обычно всю ночь просиживала в уголке у лестницы, рядом с мужем, но в последние дни стала приносить с собой узкий матрац, так как чувствовала себя нехорошо, — она была уже на седьмом месяце. При каждом взрыве она громко вскрикивала — ее нервы не выдерживали, — и Кребсу то и дело приходилось призывать ее к спокойствию.
— Эльвира, — восклицал он, — спокойнее, спокойнее!
Так все узнали, что ее звали Эльвирой. Однажды в воскресенье ночью, когда налет длился четыре часа, она была возбуждена сильнее обычного, металась по матрацу, стонала и жаловалась, что ей не хватает воздуха.
— Возьми себя в руки! — прикрикнул на нее Кребс. Вежливость не была его добродетелью.
Эльвира сделала над собой усилие и взяла себя в руки. Но когда по соседству зазвенели осколки, ее стоны стали выделяться из общего шума. Она судорожно вцепилась в матрац и побледнела, как смерть.
— Немедленно везите фрау Кребс в больницу, — сказал старый врач, но было уже поздно.
— Полотенца, девушки, скорее! Простыни, подушки! — крикнула фрау Беата своим служанкам. — Да не стойте, как истуканы. Это же обыкновенное дело! Гете и Шиллер явились на свет божий тем же путем! Горячей воды, Криста, беги за ватой! Нет, подожди, я пойду сама.
Она бросилась к лестнице и выбежала на улицу. Над темным городом повисли две зловещие красные лампы, вдали послышался глухой взрыв.
— Подождали бы, по крайней мере, пока родится дитя! — крикнула она в небо, так что Криста невольно рассмеялась.
— Нечему смеяться! — сердито закричала фрау Беата.
Через час все кончилось. Самолеты улетели. Мать и ребенка перевезли в больницу Лерхе-Шелльхаммер, построенную во время войны фрау Беатой.
Спустя две недели фрау Беату арестовали.
IV
С наступлением сумерек к дому фрау Беаты подъехал автомобиль, и двое мужчин коротко потребовали, чтобы она поскорее оделась и отправилась с ними. Она едва успела сказать несколько слов растерявшимся служанкам.
В автомобиле фрау Беату всего больше мучила мысль о Кристе. Как она испугается, когда вернется домой! В остальном она была спокойна и хорошо владела собою. «По-видимому, донос, — думала она, — какой-нибудь поклеп, все это быстро выяснится». Она была совершенно убеждена, что ее, не в чем обвинять. Ну что ж, предстоит пережить несколько неприятных дней! К ним надо приготовиться, ведь долго это продолжаться не может. Бедная Криста!
Кристы не было дома. Она ехала в Якобсбюль к Вольфгангу Фабиану, у которого уже несколько месяцев брала уроки. Криста не питала честолюбивого намерения сделаться скульптором, считая себя недостаточно талантливой, но лепка, керамика, обжигание и глазуровка статуэток, посуды, ваз — все это увлекало ее, а Вольфганг достиг в этой области больших успехов. Забросив пока что архитектуру, Криста по средам и субботам проводила послеобеденные часы в мастерской Вольфганга или же у обжигательной печи как подручный, подмастерье, ученица.
Машину вел горбатый шофер. Горбуны всегда приносили ей счастье, и фрау Беата не теряла бодрости.
Ее привезли в женскую тюрьму, бывший женский монастырь, расположений в Ткацком квартале, названном так потому, что здесь находилось несколько ткацких фабрик.
Приняли ее два безусых чернорубашечника лет по двадцати, не больше, развлекавшие друг друга анекдотами. Они почти не обратили внимания на новоприбывшую и заставили ее прождать минут пятнадцать, пока не насмеялись вдоволь.
— Асессор Мюллер определил ее в семнадцатый номер! — с оскорбительным равнодушием бросил один из чернорубашечников и принялся рассказывать новый анекдот.
Тощая, мрачная надзирательница в солдатской куртке, слишком широкой для нее, по-видимому, мужней, повела фрау Беату на четвертый этаж по узкой, плохо освещенной винтовой лестнице, выложенной плитками светло-серого песчаника. Фрау Беата безучастно следовала за ней. Они прошли по широкому, тоже выложенному светло-серыми плитками коридору, в котором гулко отдавались шаги тощей надзирательницы, обутой в тяжелые, подбитые гвоздями башмаки. У двери номер семнадцать надзирательница загремела ключами, втолкнула фрау Беату в камеру и тотчас же заперла за нею дверь,
Фрау Беата была рада, что ее не изругали, и не избили, чего она со страхом ждала. Но сердце ее громко билось, — только сейчас до ее сознания дошло, что она в тюрьме.
На вошедшую устремились беспокойные взгляды, испытующие и боязливые, но страх быстро исчез, осталось только любопытство. Мрачная камера была, казалось, полна женщин, хотя на самом деле их было всего трое. Две из них сидели на полу, плотно прижавшись друг к другу. С единственной кровати на вошедшую с любопытством смотрела толстая краснощекая женщина в светлом балахоне с темными, почти черными глазами. Когда за фрау Беатой захлопнулась дверь, она быстро приподнялась, весело рассмеялась и подалась вперед.
— Добро пожаловать! — громко сказала она свежим, бодрым голосом: — Не падайте духом! Вы очутились в прекрасном обществе. Моя фамилия Лукаш, Фрида Лукаш. Остальные тоже сейчас представятся вам, как положено. И вам у нас очень понравится. Мы все трое отданы под суд. Меня судят завтра. Наверно, я получу от трех до пяти лет каторжной тюрьмы. Теперь мне уж все равно! Привыкаешь ко всему. Только не робеть, сударыня! А нас вы не бойтесь, мы все хорошие люди. Садитесь! — Она спустила ноги и указала на угол кровати,
фрау Беата беспомощно обвела глазами камеру, но не произнесла ни слова.
— Что привело вас сюда, сударыня? — с той же живостью продолжала толстая женщина, так как фрау Беата не отвечала. Приятный голос и дружеский тон расположили к ней фрау Беату. — Антигосударственные убеждения, саботаж, нигилизм? Или вы слушали зарубежное радио и на вас донесла служанка? — Толстуха добродушно расхохоталась, весело глядя на фрау Беату.
Наконец к фрау Беате вернулся дар речи.
— Не знаю, почему я здесь, — сказала она смущенно и неуверенно.
Женщина на кровати рассмеялась.
— Вы не знаете? Но гестапо-то знает, будьте уверены!
— Отрицайте все, — хриплым голосом прошептала одна из сидевших на полу. — Отрицайте все, даже если вас будут пытать. Отрицайте, отрицайте! Стоит в чем-либо сознаться — и человек погиб!
Только теперь фрау Беата оглядела камеру в два метра длиною и почти такой же ширины. У кровати оставался лишь узкий проход. В углу находилось маленькое зарешеченное окно с разбитыми стеклами, сквозь которое проникал холодный вечерний воздух. На низком табурете возле кровати сидела маленькая женщина, бедно, но очень опрятно одетая, с седой головой и большими, лихорадочно блестевшими, печальными глазами, казалось, взывавшими о помощи. Возле нее на полу прикорнула женщина в желтом платке, тоненькая, как девочка, с бледным своеобразным лицом и странными улыбающимися глазами. Она-то и посоветовала фрау Беате все отрицать. «Какие же у нее лукавые, плутовские глаза», — подумала фрау Беата. Молодая женщина с лукавыми глазами подозвала ее кивком головы и улыбнулась, когда фрау Беата наклонилась к ней.
— Вы хорошая женщина, — сказала она хриплым голосом. — Я всегда узнаю хорошего человека, и вы хорошая женщина!
Только теперь фрау Беата заметила, что на молодой женщине было синее ситцевое платье в белую полоску, вроде тех, что носят кухарки; желтый головной платок никак не шел к нему.
Фрау Беата, растерянная и смущенная, спросила, для того чтобы хоть что-нибудь сказать:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
Но молодая женщина с лукавыми глазами перебила ее.
— Да, я знаю, — сказала она, — бог наделил меня даром с первого взгляда определять, хорош или плох человек! И все-таки я даже вам не назову его имени, так и знайте! — Она странно засмеялась.
— Чьего имени? — спросила фрау Беата.
— Того человека, который накликал на мою голову беду, — ответила женщина с лукавыми глазами и опять засмеялась.
Толстая женщина на кровати довольно грубо пнула ее ногой.
— Не мели глупостей, Кэтхен! — прикрикнула она на молодую женщину. — Ты думаешь, всем интересно слушать этот вздор? — Лукавые глаза мгновенно наполнились слезами. — Кэтхен неплохой человек, — объяснила толстая женщина фрау Беате. — Это Кэтхен Аликс из трактира «Золотистый карп» в Айнштеттене, где когда-то кормили такой вкусной рыбой. Она несколько лет была кухаркой в женском лагере в Вересдингене, где ее избивали до полусмерти. Теперь она здесь, и ее будут судить. Но присядьте же, наконец, дорогая. Я понимаю, что у вас голова кругом идет; вы, должно быть, привыкли к другой обстановке.
