– Не принимай это близко к сердцу, Торфинн… В следующий раз будет лучше, Похоже, мне удается родить здорового ребенка всякий раз, когда я теряю двоих…
Он, не поворачиваясь, ответил:
– Меня угнетает не только это, Гудрид. На осеннем тинге я слышал разговоры о том, что ты, пока я был в Норвегии, прибегала к колдовству, чтобы оживить умершего ребенка в Хельгестаде. Я думал, ты не занимаешься подобными вещами.
Гудрид почувствовала, что покрывается холодным потом, и запальчиво воскликнула:
– Как же люди могут говорить такое? Я, наоборот, помешала им колдовать… Когда они собирались уже послать за старой Ингунн, я запретила им делать это!
– А я слышал, что ребенок был мертв и ты вдохнула в него жизнь посредством колдовства.
Гудрид ощутила, как ее бросает в жар.
– Девочке стало легче после того, как мы трижды прочитали над ней «Отче наш». И ты называешь это колдовством? И потом, ребенок не был мертв: он просто не дышал, и я сделала ему искусственное дыхание, как мы делаем это ягнятам или телятам. Что же в этом плохого?
Карлсефни закрыл дверь и лег. Голос его звучал устало и печально:
– Ничего. Родители ребенка были очень рады. Мне просто показалось, что нехорошо, если о тебе распускают слухи.
Он взял ее за руку и вскоре заснул.
Проходила зима, а Карлсефни делался все более мрачным и угрюмым. Однажды, увидев, что Снорри и Торбьёрн играют его гирями от весов, на которых он обычно взвешивал золото и серебро, он так разъярился, что Гудрид перепугалась. Гири эти были сделаны в форме лошадок, и когда Снорри был в возрасте Торбьёрна, это были его любимые игрушки. Гудрид осторожно напомнила Карлсефни, что он никогда не запрещал сыновьям играть с этими гирьками. Но прежде чем она успела договорить до конца, тот закатил каждому по оплеухе и вылетел вон.
Гудрид молча поглаживала детей по головам. Она просто ненавидела в тот момент своего мужа, но еще больше ненавидела саму себя, потому что никогда не успевала возразить ему. Снорри, взглянув на мать, сказал:
– Это Торбьёрн попросил меня поиграть с ним в гирьки, и поэтому я взял их…
– Да, – сурово произнесла Гудрид, – но тебе не нужно было сейчас говорить об этом… Я никогда больше не хочу слышать, что ты обвиняешь в чем-то своего младшего брата. Если братья не будут защищать друг друга, то на кого же им положиться?
Если же муж и жена не в состоянии доверять друг другу и защитить себя, то жизнь теряет всякий смысл.
Карлсефни не делал попыток обнять свою жену по ночам. Некоторое время Гудрид была даже благодарна ему за это, ибо она могла восстановить свои силы. Но вот пришла весна, и уже пометили новых телят и ягнят, а Карлсефни проявлял к ней такое же равнодушие, не идя дальше дружеского поцелуя в щеку. Он ложился рядом и засыпал, а она уже начинала терять терпение.
Мрачное настроение его понемногу исчезло, и он, как и раньше, обсуждал с ней всякие общие дела. И все равно Гудрид казалось, что с каждым днем трещина между ними растет. Она раздумывала, не сердится ли он на нее за ту болтовню о колдовстве, которую он услышал на Мысе Цапли, но не осмеливалась спросить его об этом, ибо тогда ей придется сказать ему, что она ощущает его плохое отношение к себе. А она не могла позволить себе таких замечаний, потому что муж ее был с ней предупредителен и заботлив. Не хватало у нее храбрости и вызнать, не завел ли он себе женщину на стороне. Если это правда, то она не вынесет этого. Но теперь-то сама Гудрид, пожалуй, понимала, почему Гудрун дочь Освивра украла чудесный платок Рифны и до сих пор не может простить Кьяртана.
Карлсефни отправился на альтинг без Гудрид. Он сказал, что ей надо набраться сил.
В первое время, пока он отсутствовал, она долго пряла по вечерам, когда уже остальные в доме спали. И она же первая вставала по утрам. Если даже у нее больше не будет детей, она обязана умножать наследство для своих двоих сыновей.
– Гудрид, – сказала однажды Скегги-Тора, – тебе надо отдыхать. Ты что же, хочешь совсем обессилеть, так что хозяину твоему придется искать себе новую жену?
– Едва ли, – грустно усмехнулась Гудрид, но слова Торы еще долго звучали в ее ушах, когда она укладывалась вечером спать. И вдруг она приподнялась на кровати. Представить себе Карлсефни с новой женой! С другой женщиной, которая будет гладить его волосы и спать с ним в этой самой постели! С другой, которая, может, будет надевать на себя драгоценности Гудрид, пользоваться ее котелками и сырными формочками, когда она сама будет лежать в могиле! Мысль эта была ей невыносима.
На следующий день она отдала приказания Скегги-Торе о том, что надо сделать в молочной кладовой, а сама взяла несколько локтей тонкой красной шерсти, которую красила в прошлом году. Целый день она занималась тем, что кроила и шила, и наконец платье ее было готово: длинное, с черной вышивкой по рукавам и у ворота. Она выстирала и погладила свою лучшую сорочку, а потом искупалась в источнике и промыла волосы отваром тысячелистника.
Первым, кто заметил возвращающихся с альтинга людей, был Снорри, который гулял с воспитателем и собакой Гудмунд. Он поспешил домой, сообщить новость матери, и когда Карлсефни уже въезжал на двор, Гудрид вышла к нему навстречу в обнове. Красное платье было ей к лицу и подчеркивало ее все еще тонкую талию. Она расчесала волосы так, что они блестели как шелк, и коса ее свешивалась со спины, не прикрытая платком. Подняв лицо к Карлсефни для поцелуя, она отметила про себя, что все еще привлекает его. Губы его будто случайно скользнули к ее губам, после того как он учтиво поцеловал ее в щеку, и она задышала чаще при мысли о грядущей ночи.
В тот вечер все домочадцы долго сидели у очага, обмениваясь сплетнями и новостями. Но потом каждый начал закутываться в свой плащ, и Скегги-Тора выложила последние красные угли на жаровню и пожелала всем доброй ночи. Гудрид села на кровати и принялась снимать башмаки, но Карлсефни продолжал стоять возле нее, теребя свой пояс.
– Гудрид, мне надо пройтись к берегу и взглянуть на жерди для сушки рыбы…
У нее перехватило дыхание, и она изумленно спросила:
– Прямо сейчас? Разве это так важно?
– Я недолго… Возьму себе отдохнувшего коня, – и он накинул плащ, наклонился к Гудрид и легко поцеловал ее. А потом исчез, прежде чем она успела спросить еще что-то.
Гудрид всплакнула, но затем утерла слезы и притворилась спящей, когда вернулся Карлсефни. Она ощущала малейшее его движение всем телом: он разделся и тихо лег рядом с ней, а сердце ее трепетало и билось, словно изношенный и никому не нужный парус.
На следующее утро, прежде чем подняться, он ласково погладил ее по щеке, и за столом он вел себя учтиво и предупредительно, как обычно. Но когда настало время ложиться спать, он снова покинул дом под предлогом какого-то неотложного дела. Гудрид слышала, что он вернулся назад так быстро, что времени ему хватило бы лишь на то, чтобы доскакать до Рябинового Хутора и обратно. Он скользнул под одеяло рядом с ней, стараясь не потревожить ее сон.
Карлсефни исчезал из дома каждый вечер, и прошло уже две недели с тех пор, как он вернулся с альтинга. Днем он оставался по-прежнему дружелюбным и приветливым. Гудрид не знала, что и думать. Наверное, она совершила глупость, решив, что в ее силах разжечь желание Карлсефни к себе. Скорее всего, многие другие женщины были в точно таком же положении: просто они никогда не говорят об этом! Стоит взглянуть хотя бы на Гудрун дочь Освивра. У них с мужем один-единственный ребенок. Но есть и такие женщины, которые продолжают рожать детей даже после того, как сами стали бабушками, и даже если муж их имеет любовниц. А есть и такие, как Тьодхильд, которые отказались делить с мужем ложе…
Ее поразила новая мысль. Что, если на альтинге Карлсефни услышал про нее новые сплетни и так рассердился, что разлюбил ее? После той истории в Хельгестаде Гудрид перестала быть уверенной в том, что исландцы разбираются в колдовстве и целительстве лучше, чем гренландцы.
В следующий раз, когда они встретятся с Гудрун, ей надо о многом спросить ее.
Летом она вместе с Карлсефни отправилась на альтинг, но Гудрун дочь Освивра осталась дома. Гудрид держалась рядом с Карлсефни, и все окружающие видели в них богатую и достойную супружескую чету. Так оно и было на самом деле, как она в раздражении вынуждена была признать, слушая выступление Карлсефни. Его широкие плечи под легким летним плащом слегка округлились, нос обозначился резче, но он был по-прежнему красив, и влечение к нему доставляло теперь Гудрид немало горьких минут. Она не теряла надежды, что он заметит ее страсть и отзовется на нее. Наверное, ей нужно просто гордиться тем, что они, по крайней мере, так дружно живут вместе и не ссорятся, как во многих других семьях.
Когда они вернулись с альтинга домой, люди заговорили о том, что Греттир Могучий вознамерился перебраться в Северную Исландию и просил совета у Гудмунда Богача с Площадки Матерей. Карлсефни отправился туда, чтобы поговорить с Гудмундом и, вернувшись домой, выглядел мрачным. Однако Гудрид он о своей поездке не рассказал и только ушел с головой в работу, обустраивая оба двора, а потом занялся сбором людей для осенней ловли трески в Островном Фьорде.
