принято еще вчера. О чем и сообщил ей капитан Григоренко, протянув ей постановление на арест. Надежда Петровна взяла бумагу дрожащими руками, стала читать:
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Г. Харьков от 3 октября 1937 года
Обл. прокурор по Харьковской области, рассмотрев материалы по делу по обвинению гр-ки Линицкой Надежды Петровны по ст. 54—1 п. «а» и принимая во внимание, что нахождение на свободе обвиняемой Линицкой Н.П. может отразиться на ходе следствия,
а потому, руководствуясь ст. 143, 145 и 156 УПК УССР
ПОСТАНОВИЛ:
Мерой пресечения Линецкой Надежде Петровне избрать содержание под стражей в Харьковской тюрьме.
Копию настоящего постановления направить нач-ку 3 отдела УГБ НКВД по Харьковской обл., за которым зачислить арестованного.
ВРИД Облпрокурор Дёмин».
Она едва успела дочитать, как Григоренко забрал из ее дрожащих рук постановление. У нее была надежда на то, что в документе фамилия значилась не Линицкая, а Линецкая. Хотелось обратить на это внимание энкавэдэшника, сказать, что произошла ошибка, что она ни в чем не виновата. Но Григоренко железным голосом произнес:
– Я даю вам пять минут на сборы.
54-я статья Уголовного кодекса УССР – измена Родине. Она уже слышала, сколько людей, обвиненных по этой статье, попросту исчезло, будто их и не было. У нее перед глазами будто пелена образовалась, собиралась машинально, не задумываясь над тем, что с ней будет дальше.
– Быстрее, Линицкая! – поторапливал ее Григоренко.
– Я уже готова! – тихо ответила Надежда Петровна, надев пальто и взяв в руки небольшой узелок – смена белья и сухари на первый случай.
– Старшина! Выводи арестованную.
Опустив голову, Линицкая молча шествовала за старшиной, пока капитан опечатывал дверь ее квартиры. А из темных окон соседи наблюдали за тем, как Линицкую посадили в черную «эмку».
Статья 54 Уголовного кодекса УССР – это полный аналог печально знаменитой 58-й статьи УК РСФСР. А ст. 54—1 – это контрреволюция (всякое деяние, направленное на свержение, подрыв или ослабление правительства). Более конкретная статья 54—1 п. «а» – измена Родине. И здесь был выбор наказания: либо расстрел, либо осуждение на срок 10 лет с полной конфискацией имущества.
Надежде Петровне оставалось лишь уповать на судей. Хотя человеку, никогда не сталкивавшемуся с советским правосудием, ей, конечно, было невдомек, что судьба ее была решена уже задолго до ареста и вынесения приговора.
6.
В городе Харькове бытует такая легенда: как-то царица Екатерина II, в бытность в Харькове, махнув рукой в сторону возвышавшейся над ним горы, сказала: «Быть там «холодной» (то есть тюрьме). Так появилось название современного района Харькова – Холодная гора.
Впрочем, в данном случае легенда никак не связана с реальностью. Тюрьма на Холодной горе появилась гораздо позже – в 1847 году было возведено здание арестантской роты, которая вместе с семинарией, Всехсвятской церковью и часовенкой стали первыми каменными постройками на Холодной горе, в то время малонаселенной околице города. Тюрьма занимает целый квартал между примыкающими к Полтавскому шляху улице Володарского и Проезжим переулком. На противоположной стороне улицы, почти напротив, находится известная в городе Холодногорская церковь.
Конечно, у Холодногорской тюрьмы не такая страшная слава, как у Белградской Главнячи, но хватало и своих страшилок. С 1893 года Холодногорская тюрьма стала пересыльной: туда свозили осужденных со всего юго-востока России, из Харькова в «столыпинских» вагонах везли в Одессу, а оттуда морем на Сахалин. Так продолжалось до 1903 года, пока ссылку снова не ограничили, сделав прерогативой преимущественно политических. До 1917 года здесь были Губернское тюремное учреждение и Исправительные арестантские отделения роты гражданского ведомства.
В эту тюрьму и привезли 65-летнюю Надежду Петровну Линицкую. В тюремном дворе перетрясли ее вещи, затем сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в анфас и профиль, после чего конвойная повела ее в камеру.
Камера размерами примерно 7 на 8 метров, два окна с видом на какую-то улицу через стену, метра в три высотой. В камере было 25–30 человек. Дали каждому хлеба 700 граммов и какой-то «затирки». Ни нар, ни матрасов, пол цементный. На ночь располагались спать на полу, подостлав то, что у каждого было.
Камера оказалась полностью забита «врагами народа». Когда за Надеждой Петровной закрылась обитая железом дверь, она еще некоторое время стояла, привыкая к полутьме камеры. Женщины в камере были и совсем молодые, и постарше, но на первый взгляд Линицкой показалось, что ее возраста, кому за шестьдесят, не было ни одной.
– Чего стоите! Вон там место у стены еще есть, на полу, – откликнулась сидевшая ближе всех к окошку седовласая женщина, лет сорока, в синей тюремной робе.
Надежда Петровна прошла к тому месту, которое ей указали, при этом перешагивая через лежавших или сидевших с вытянутыми ногами сокамерниц.
– Какая статья? – спросила все та же седовласая.
– Что? – не поняла Линицкая.
– По какой статье, спрашиваю, загремела?
– 54-я.
– Еще одна шпионка, изменщица, – хмыкнула дама помоложе, сидевшая рядом с седовласой.
– Я Родине не изменяла, – постелив прямо на пол свое пальто и устраиваясь на нем, ответила Надежда Петровна.
– Все вы так говорите, пока не понюхали кулака следователя. Он вам быстро объяснит, на какую разведку вы работали.
– Я ни на какую разведку не работала.
Уголовницы в ответ захохотали. Женщина, оказавшаяся соседкой Линицкой, лишь тяжело вздохнула:
– Я тоже так считала до первого допроса. У вас есть что-нибудь теплое? А то ночью замерзнете.
– Нет! Только пальто, буду в него кутаться.
Ее не трогали почти неделю. За это время в камеру запихнули почти двести человек, спать приходилось по очереди. Одна часть спит, а другие – или стоят, или ложатся, как брёвна, один возле другого, и все равно все уж не помещались, чтобы спать одновременно. Многим не хватало воздуха. Хуже всего было, когда кто-либо умирал. Приходилось стучать в железную дверь, орать, требовать, чтобы вынесли труп.
К концу недели умерла уже третья по счету арестантка, ее забрали сразу же, а в камеру пришло начальство. Поднялся неимоверный шум, все наперебой стали протестовать: кричали, что в камере нечем дышать, что нас больше двухсот человек, так что нельзя даже сесть, и что ж это за издевательство?!
– Или мы объявим голодовку, или пусть разгрузят камеру!.. – предъявила ультиматум староста камеры.
– Плевали мы на вас, врагов! – скривив от ненависти холеное лицо, ответил начальник тюрьмы. – Можете объявлять голодовку – больше хлеба останется. А будете кричать – еще добавим людей! Здесь, бывало, и по 350 человек сиживало, так что вам еще повезло!..
Линицкую вызвали к следователю лишь на пятый день. Следователь по фамилии Сова был маленький, круглолицый, почти безбровый, с пухлыми губами и с
