и больше смотрел на Москву, чем на Польшу.
Я не ждал того, на что надеялись и предвидели в Вильне: что литвины, не дожидаясь поляков, без их совета, несмотря на обещания, посадят на великое княжение Сигизмунда.
Когда я пришёл попрощаться с канцлером и шепнул ему, что боюсь, как бы уния не была вновь нарушена, он сказал мне:
— Из двух зол нужно выбирать меньшее. Мы позже согласимся на Сигизмунда, и лучше, чтобы Литва была ему обеспечена, чем дожидался бы съезда с нами и дал Глинскому там разложиться и осмелевшему от недавней победы людей к себе привлечь.
Признаюсь, что тогда из моей головы и памяти вылетел Владислав, который тоже имел некоторые права на польскую корону, хоть сначала от них отказался в пользу Сигизмунда. Но в Польше были такие, которые, может, предпочли бы его, чтобы самим потом править за отсутствующего.
Давно уже не имея ничего ни от Кинги, ни от нашего ребёнка, с каким беспокойством я спешил в Краков, описать не сумею. Я всю дорогу молился, чтобы нашёл здоровыми и счастливыми тех, что были единственным сокровищем на земле. И дал мне Бог, что жену я нашёл, слава Ему, крепкой и вышедшую с мальчиком на руках меня приветствовать. Она тоже провела много бессонных ночей, думая об опасностях, каким я подвергался.
Я тогда должен был дать ей торжественное слово, что больше в общественные дела вмешиваться не буду, потому что мне в этом возрасте, после стольких испытаний, принадлежал справедливый отдых.
С этого путешествия моя деятельная жизнь завершилась, однако я не перестал быть свидетелем, часто грустным, всего того, что у нас в Польше и на Литве делалось, где Глинский, который так клялся Сигизмунду в верности и предлагал ему свою службу, не прекратил будоражить, строить козни и разжигать войну.
При этих двух братьев, Михале и Василии, дело с Русью было постоянным спором, и война, долго продолжающаяся, едва предотвращённая, вскоре возраждалась заново; она заняла эти первые годы правления Сигизмунда.
В январе 1507 года, когда его единогласно избрали в Пиотркове королём, канцлер Ласки с подканцлером Древицким поехали, чтобы привезти его на коронацию в Краков.
Сигизмунда сопровождала блестящая свита Литвы и Руси, людей собралось достаточно, но этот обряд, хотя замечательный, не шёл в сравнение с другими, которые люди помнили. Даже сам наш Краковский замок, очень запущенный и покинутый, выглядел печально, нуждался в перестройке и приведении в порядок нового, на что времени не было. Одни комнаты, рассписанные Великим, остались, как были.
Из всех земель и краёв было немалое стечение как духовенства, так и виднейших землевладельцев. Были пиры, крики, разная музыка, пиршества для народа, бросание денег, потом торжественный приём почестей от города на рынке, игрища и турниры.
Краковское мещанство настаивало на том, чтобы новому государю принесли подарки, которых не нужно было бы стыдиться, и тогда все, кто что имел получше, охотно на это складывали.
За столами поляки братались с Литвой и русинами, выпивали за себя и клялись в братстве, но вражды также много под этим скрывалось и не все были такими добрыми, как хотели показаться. Сама Литва была разделена на два лагеря, один из которых держался с Ильиничем и Забрежинским, другой с Глинскими, а те друг с другом по-прежнему неладили, взаимно желали мести.
Глинский же, который долго служил немцам и поддерживал с ними отношения, не только на Украине и Руси искал союзников, но и в Чехии, и Австрии искал поддержку. Всё это сначала было не так явно, но позже открылось, когда Глинский потерял надежду, что король пожертвует ради него Зебрежинскими и отдаст ему в руки Литву.
Вопрос между князем Михалом и Забрежинскими, отложенный и неразрешённый, так и оставался открытым, потому что король в начале царствования ни с теми, ни с другими не хотел испортить отношений, пока Глинские, сначала угрожая, когда это совсем не помогло, подняли открытый бунт.
Мы это время с женой и сыночком просиживали в Кракове Под колоколом, хотя постоянно говорили и собирались, как подобало помещикам, поехать на деревню и смотреть за землёй, не сдавая её в чужие наёмные руки. Мы слишком долго жили в городе и при дворе и немного обленились, отвыкли от деревенского обычая, и хотя долг звал, привычка сдерживала. Откладывали поездку с месяца на месяц, с года на год, а жизнь тем временем шла своим обычным чередом. Пацевичи и все наши владения в горстке арендаторов и управляющих, как дойные коровы, больше давали молока им, чем нам. Нам посылали плохую монету, приписывая это каким-то молниям, то граду, то засухе, то дождям; нужно было любезно брать то, что давали.
Я прекрасно знал, что нужно было изменить жизнь, вернуться в деревню; хоть бы не рукой, а глазом работать и поднять покинутые земли.
Но только тут моя старость дала знать о себе в привычке и необходимости отдыха, которым теперь наслаждался и боялся потерять. Но также, можно сказать, что лучшей и более спокойной жизни, чем у нас в Кракове, человек не мог иметь и пожелать.
У человека с утра под боком в костёле Девы Марии в любое время было богослужение. Тут, воздав хвалу Господу Богу, когда мне хотелось развлечься, я шёл в ратушу, на Сукенницы к купцам, которые то и дело наплывали с разных сторон света, где всегда было что посмотреть и послушать, а часто и подвергнуться искусу.
Вышел человек и без полного кошелька и без мысли что-нибудь купить, а, пройдя около повозок, палаток, лавок, магазинов, когда начинал разглядывать эти диковинки, которые наплывали туда с востока и запада, невольно тянулся за кошельком, и нёс домой то, что ему казалось нужным, хоть вчера об этом не думал.
Редко выпадал день, чтобы на рынке и около ратуши не было какой-нибудь новинки, местной или принесённой из более отдалённых сторон. Купцы получали послов и письма, а доносили им, что делалось на свете, потому что они должны были знать, когда дороги были безопасны.
Там около пивнушки в ратуше, хоть я не часто её посещал, потому что дома было что душа пожелает, мы встречались со знакомыми; потом не раз шли к замку и в замок, где не хватало прежних товарищей, или в коллегию и в костёл Св. Анны.
Я наносил визиты моим друзьям и знакомым, к которым в первую очередь я должен включить пана Мацея из Мехова и пана Бонера, которые так же служили Сигизмунду, как некогда Веринки Казимиру.
Доктор Мацей
