Он крепко держался одной рукой за дверцу и поплыл к мачте. Ва-Хинг странно затих. Голова его низко склонилась, лицо прижалось к мачте. Длинный канат, который Зарзэ закинул ему на ногу, свисал и плавал в воде. Механик схватил и дернул его. Это вывело Ва-Хинга из полубезсознательного состояния. Он стал с диким, пронзительным криком вырываться из канатов, привязывавших его к мачте. Он плевал на людей, державшихся под ним на воде, и трещал, как попугай. Потом в приступе бешеной злобы бросил в механика ножом. Оружие, сверкая, пролетело возле самой головы машиниста и вонзилось в дверцу люка. Он вытащил его и засунул за золотые галуны на фуражке Дамсона, которая опустилась ему по самые уши.
— Желтый бездельник висит, точно разбойник на кресте, — сказал он. — Но теперь нож его у нас и он ничего не может нам сделать.
— Взгляни-ка, Зарзэ, — продолжал он, показывая на ноги, которые постепенно несло течением к мачте. — Вот они возвращаются домой, счастливые простофили. Им повезло! Они спаслись, по крайней мере, от меча палача. Они сами сыграли с собой глупую штуку, но для них счастье эта смерть, в сравнении с тем, что их ожидало на берегу.
Юноша с оливковым лицом молчал. Он думал о Дамсоне, который был ему как отец, — о большом, представительном Дамсоне, тело которого было приковано к перилам палубы, которая находилась теперь глубоко под водой. Механик пытался ободрить юношу и говорил короткими, безсвязными фразами.
— Смотри, смотри, как они пляшут, точно джигу на ярмарке. Наше общество им, верно, нравится. А вот опять пара ног отправилась в плавание на север, к Нинг-По. Может быть, они желают явиться там палачу, ха, ха! Это нагнало бы на него страху и он, пожалуй, отказался бы от своего славного, сытного ремесла. Сколько голов — столько денег. Да, если бы не этот чорт там на мачте, ты бы не полез на верх и мы никогда не наткнулись бы на разбитый корабль.
— Моя вина, моя вина, — рыдал юноша, — Дамсон всегда мне говорил, чтобы я остерегался разбитых кораблей. Это моя вина, моя вина!
— Ты тут не при чем, — возразил механик, — старик уже много лет ждал этого и надо было предвидеть такой конец.
Он закинул голову и продолжал:
— Этот чорт что-то совсем затих.
Они уже часа два держались за мачту и дверцу люка. Безжалостное солнце жгло им головы. Они обильно смачивали головы водой и по очереди одевали фуражку Дамсона. Кули на верху не двигался и не кричал, а безжизненно висел на мачте.
Машинист снова заговорил:
— Смотри, Зарзэ, наши друзья, китайцы, покидают нас! Они тонут, голубчик, они тонут вместе со своими спасательными поясами! Видел ты когда-нибудь такие чудеса? Слыханое ли дело, что пробка тонет!..
Это, действительно, было странно. Ноги китайцев постепенно стали исчезать под водой. Голые желтые пятки и ноги в сандалиях медленно скрывались в темнозеленой прозрачной глубине. Скоро с морской поверхности убрались все повстанцы из Фокианга. Судьба не пожелала, чтобы они вставали на колени перед палачом в Нинг-По. Механик ломал себе голову над разгадкой тайны спасательных поясов, которые не держатся на воде. Но судовой поставщик из Шанхая, купивший пояса на судне на Тихом океане и перепродавший их старому Дамсону, легко бы мог открыть эту тайну. Дело в том, что пояса были не из пробки, а из «туле», толстой, пористой тростниковой сердцевины. Этот тростник растет на болотах Калифорнии и некоторое время держится на воде.
Вдруг механик переменил шутливый тон и в голосе его послышался ужас.
— Скорей, скорей, Зарзэ, — крикнул он. — Залезай, залезай выше!
С отчаянным напряжением сил он стал помогать юноше лезть на мачту. Потом и сам последовал за ним, но медленно и с трудом. Зарзэ протянул ему руку и втащил к себе маленького машиниста. В это мгновение под ними разступилась вода и высунулось нечто длинное и черное, раскрылась красная пасть с мелкими, острыми зубами, всего в нескольких дюймах от ног машиниста, — и снова закрылась.
— Акулы! — задыхаясь крикнул механик. — Я увидел, как ее плавники разрезали воду. Где появилась одна, должны быть и другие.
И, действительно, море кругом стали бороздить острые, трехугольные плавники. То тут, то там сверкало белое, отвратительное брюхо, и свиные глазки холодно поблескивали, глядя на людей. По временам акула выскакивала из воды, точно ракета и делала попытку схватить машиниста за ногу. Механик плюнул в морду чудовищу и табачная слюна попала ему прямо в глаз. Механик засмеялся.
Акула выскакивала из воды, точно ракета, и делала попытку схватить машиниста за ногу.
Зарзэ завязал петли на концах висевших с мачты канатов и они просунули в эти петли руки и ноги. Это облегчило страшное напряжение мускулов. Они попробовали разбудить толчком кочегара. Но голова кули только безжизненно откинулась назад.
— Солнечный удар, — сказал машинист.
Зарзэ попросил у машиниста нож, чтобы разрезать канат, привязывавший кули к мачте.
— Нет, — ответил механик, — мы не отдадим его на поживу этим бестиям. Пусть его высушат солнце и ветер.
— Разбитый корабль, — вдруг закричал в ужасе Зарзэ.
— Эта падаль вернулась, чтобы прикончить нас, — воскликнул механик. — Не довольно с него всех этих человеческих жизней! Посмотри-ка, его нос теперь выше поднялся над водой. Мы, верно, пробили ему носом палубу.
На носу разбитого корабля вывороченные балки и доски, и они подняли над водой часть палубы. Остов корабля несся прямо на мачту, на которой висело двое живых людей и мертвец.
— Его несет течением в Желтое море, — крикнул машинист Зарзэ, — боюсь, что мы попадемся ему на пути! Готовься к прыжку, голубчик, и постарайся не дать промаха.
Несущий гибель остов мертвого корабля все приближался, слегка покачиваясь на волнах. Оба человека, уцелевшие после крушения «Томара», смотрели вниз на акул, отвратительные тела которых то появлялись, то исчезали в зеленой воде. Когда разбитый корабль донесло течением до мачты, он только концом слегка задел ее.
Механик и Зарзэ сделали прыжок по воздуху и упали на скользкую зеленую палубу. Они ухватились, точно обезумевшие, за илистые травы и водоросли.
И их понесло на гонимом течением разбитом корабле на север, а за ними плыли акулы, ныряя и снова поднимаясь над водой. Они сели, прислонившись к обломку мачты. Они взглянули на юг и увидели, как все меньше и меньше становилась обнаженная фигура, висевшая на мачте.
76
Рассказ Арнольда Хельригеля.
I.
История начинается с того, что Пепи Хок, толстый Хок, известный ушной врач и шутник, моет себе руки в своем приемном кабинете. Он сейчас странно похож на жреца, потому что забыл снять со лба блестящее ушное зеркало. Доктор Хок еще не снял и белого докторского передника. Но на сегодня кончено! Ужасное мучение — эти приемы больных в такую жару!
Но молодая ассистентка, которая уже совсем было распрощалась, снова входит в кабинет.
— Господин доцент, там пришел господин с дамой.
Она подает ему конверт с чьей-то визитной карточкой. Толстый доктор Хок делает недовольное лицо. Нет, он никого больше не примет! У него есть официальные часы приема, зачем же люди приходят так поздно?!
Но он, конечно, уступил бы и на этот раз. А тут еще на карточке стояло имя его школьного товарища: Петер Леонард, журналист. Толстый Пепи Хок обрадован и хочет пойти навстречу приятелю. Но на карточке написано еще что-то:
— Пожалуйста, прими меня сначала одного, без моей сестры!
На слишком толстом лице ушного врача отражается недоумение. Потом он с улыбкой говорит ассистентке:
— Скажите, пожалуйста, что я переодеваюсь и могу принять даму только через минуту. Но ее спутник может войти сейчас.
