Двора Кралове и Свиништян, и что Бенедек отступает по всей линии, отчаянно ища точку, где бы он мог зацепиться и в последний раз попытать свое «старое военное счастье», как он говорил безнадежно и безрадостно.
Первого июля, когда в Праге закрылись все правительственные учреждения, когда высокопоставленные бюрократы тихонько начали покидать город, и первый между ними — управляющий делами наместничества, граф Лажанский, укатил в Пльзень, предоставив Прагу «защите всевышнего», а в особенности когда навострила лыжи императорско-королевская полиция, — Прагу объял страх. И тогда настало великое время для первой чешской экспедиторской фирмы Мартина Недобыла: зажиточные горожане платили за проезд до Пльзени по пятидесяти, затем по восьмидесяти, а под конец и по сотне гульденов.
Не стоит, разумеется, особо отмечать, что, когда в начале всех этих событий объявили набор добровольцев в армию, Мартин Недобыл на сей раз не пошел записываться; он не проявил даже того понимания общего высшего интереса, какое выказали чешские крестьяне, бескорыстно, восторженно и самоотверженно предложившие армейской казне своих лошадей и свои повозки, причем в таком количестве, что пустырь возле Инвалидного дома на Карлине в те страшные дни был забит деревенскими телегами, съезжавшимися со всех сторон непрерывным потоком, так что армейские начальники не успевали записывать и принимать их.
— Дудки, — лаконично и зло ответил Мартин своему зятю, сиречь Борну, который в те дни с утра до вечера ходил в форме городского стрелка и ежедневно обучался на Стршелецком острове ружейным приемам; полный энтузиазма и в последний раз в жизни лояльный к империи, Борн осмелился уговаривать своего юного тестя принести жертву на алтарь отечества хотя бы некоторые из своих фургонов. «Дудки», — ответил Мартин, и эта резкость была ничто в сравнении с тем, что сказала пани Валентина, — а именно, что войну эту выдумали не они с Мартином и для того-де платят они бешеные налоги, чтоб у армии было вдоволь своих повозок, и бедняга Мартин один раз уже сильно обжегся, попробовав сунуться в армию, у него до сих пор вся спина в рубцах (Валентина, обычно не стеснявшаяся в выражениях, теперь, когда дело касалось ее возлюбленного мужа, деликатно назвала это место спиной), и кони с фургонами у него не краденые, и не хватало еще отдавать их кому-то, а тем более австрийской казне.
Все это и еще гораздо больше высказала Борну пани Валентина, и он не решился настаивать. Но его интерпелляция пробудила у нее опасение, что, если они не отдадут фургонов добровольно, армейские чины их попросту реквизируют; тогда она отправилась к доктору Легату, у которого брат служил советником в Земском комитете, и через его посредство добыла официальное удостоверение, что экспедиторская фирма Недобыла имеет важное военное значение, а посему в интересах высшего интереса — «es liegt daher im Interesse des höchsten Interesses» — не следует ограничивать или прерывать деятельность фирмы. Валентина, правда, знала, что этот документ не имеет большой, а точнее — какой бы то ни было юридической силы, поскольку Земский комитет совершенно неправомочен в военных делах, — но она знала также, что в тревожные времена любая справка с круглой печатью, любая официальная бумажка в состоянии творить чудеса. С этой-то бумажкой в руке проследовала Валентина из Земского комитета к нотариусу, чтобы изготовить несколько копий, для каждого кучера по одной. Так решала дела, так действовала Валентина, — уже не милостивая пани с Жемчужной улицы, а энергичная приказчица мужнина заведения, его правая рука, сотрудница, мозг мозга его.
Какое счастье — обрести свою веру! Пани Валентина обрела ее в вере Мартина, и были у нее две статьи веры. Во-первых, Валентина уверовала в блестящую будущность Мартиновых участков под Витковом и продала немалую толику своих акций Западной железной дороги, чтобы прикупить хутор Опаржилку по ту сторону Комотовского пруда. О сносе городских стен, от чего подскочили бы цены на землю, правда, еще ничего не было слышно, — но не прошло и трех месяцев супружеской жизни Мартина с Валентиной, трех месяцев жарких любовных утех, как некий житель Карлина, владелец многих доходных домов, купил недалеко от участка Валентины хуторок по названию Малая Проуткова и начал строить там дом городского типа, — трехэтажный, поделенный на множество квартир, состоящих каждая из одной небольшой комнаты, то есть предназначенных для беднейших съемщиков; это был новый доходный дом, первая ласточка, зародышевая клетка нового города.
Клетка эта, казалось, размножалась делением. Уже в следующем, шестьдесят пятом году неподалеку (а именно на краю заброшенных виноградников Большая и Малая Шевчиковы) поднялся целый квартал таких же доходных домов. Строительство велось с большим размахом, под руководством плутоватого пражского архитектора; строили дешево, на живую нитку, «из песка и воды», как неприязненно отзывался о стройке Мартин, желавший, чтобы его город, город его мечты, был самым красивым и прочным. Но, увы, город рос не таким и не мог быть таким: сильно пересеченная местность не позволяла замахиваться на широкие авеню с дворцами, а местоположение этого района, к востоку от Праги, предопределяло стать ему жилищем бедноты. Но все же лед был сломан, цены на землю поползли вверх, и Мартин утопал в блаженстве.
— Сколько? — спросит, бывало, Валентина, заметив на лице его тихую, не сходящую улыбку довольства.
— Пятьдесят, — ответит Мартин.
Это означало, что ему опять сделали предложение, и — словом, цена на их землю поднялась еще на пятьдесят крейцеров за квадратную сажень. Тогда супруги молча падали друг другу в объятия и пребывали в них долго.
Другой, еще более значительной статьей новой Валентининой веры было процветание первой чешской экспедиторской конторы в Праге, открытой Мартином. Однажды, как мы помним, когда она случайно застала его в Комотовке, он сказал ей, что обмозговал все до последней точки — так и было в действительности. Еще перед свадьбой Валентина отдала в его распоряжение весь свой основной капитал, и Мартин арендовал для своего предприятия двухэтажный дом на Сеноважной площади; дом был, правда, стар и непригляден — он стоял за Индржишской башней, на месте, где много позже вырос дворец общества сахароваров, неуклюжий, неудобный старинный чешский дом с толстыми стенами, с множеством закоулков, окна крошечные, на лестнице темно, скрипят источенные червем половицы, пищат и возятся крысы; Валентина даже испугалась, когда жених с гордостью показал ей свое приобретение, и обвинила его в неуместном скряжничестве — однако Мартин сейчас же успокоил ее сразу несколькими аргументами. Во-первых, облупившийся фасад можно легко и дешево починить, оштукатурить, и дом получится как игрушка. Далее: до Главного вокзала рукой подать, что
