ехал назад в Рим, мой отряд скакал за мной. В первый раз в жизни эти синевато-багровые пятна казались мне не проклятием, а благородным знаком отличия. Это сами боги, конечно, отметили меня с самого рождения царским пурпуром власти.
Когда я добрался до своего лагеря у Храма Венеры, меня уже поджидали представители сената — нервная группка пожилых граждан. Огромная толпа собралась вдоль городских стен к югу от Коллинских ворот. Мои центурионы, невозмутимые, как всегда, проследили, чтобы воины занимались делом. Лагерь был обнесен рвом и палисадом, оружие и машины аккуратно сложены, трупы приготовлены к захоронению. Трубы приветственно зазвучали, когда я со своим конным эскортом въехал через южные ворота лагеря.
Я сидел на своем коне словно статуя и со слезами на глазах смотрел, не произнося ни слова, на знакомые, изъеденные ветрами зубчатые стены, Семихолмье, возвышающееся над Тибром. Подобно гиганту Антею, я, казалось, черпал силу из этого родного мне города просто из-за того, что он был рядом, в пределах досягаемости. Измученные лица смотрели на меня с надеждой, чей-то голос из задних рядов толпы требовал от меня речи. Несмотря ни на что, я снова вернулся домой, и на какое-то мгновение испугался, что меня подведет голос.
Сам глава сената, Валерий Флакк, прибыл на переговоры со мной. Он уже старик, не без достоинства, к тому же до смерти перепуганный. У него был нервный тик под левым глазом, с которым ему никак не удавалось справиться. Когда я вошел в свою палатку, куда привели его и остальных, он молча склонил голову, словно побежденный полководец, которого заставили пройти под ярмом.
Я сказал оживленно:
— Доброе утро, мои друзья. Должен принести извинения за то, что заставил вас ждать. Пожалуйста, рассаживайтесь.
Они неуверенно уселись. Флакк смотрел на меня, сжав костлявые руки, его глаз продолжал дергаться. Никто не проронил ни слова.
— Спасибо за теплый прием, — заговорил я наконец. — Шесть лет — ссылка длинная.
Ответил Флакк, давясь словами:
— Каковы твои условия, Сулла? Что ты от нас требуешь?
— Условия? Требования? Мой дорогой Флакк, я — римский магистрат, проконсул. Это я подчиняюсь вашей власти, а не вы моей.
Они быстро переглянулись. Флакк облизал пересохшие губы.
— Понятно, — выдавил он из себя.
— Пожалуйста, поймите меня правильно. Я говорю именно то, что имею в виду. Как офицер во главе войска, например, я не имею полномочий войти в Рим без вашего на то согласия.
Выцветшие голубые глаза Флакка пристально посмотрели в глаза мне, подозревая иронию, презрение.
— Твои легионы — вот твои полномочия, — горько сказал он.
Я раздраженно махнул рукой.
— Я — не Цинна и не Марий, и сделайте любезность, запомните это. Вы все. Вы шесть лет сотрудничали с незаконным мятежным правительством. Вы забыли Римский закон и Правосудие. Предлагаю вам вспомнить о них снова.
Флакк нахмурился.
— Хочешь выступить с обращением к сенату?
— Точнее, переговорить с ним.
— Очень хорошо. За городскими стенами, если ты настолько скрупулезен.
Я сказал:
— Храм Белоны подойдет. Вы согласны?
Флакк кивнул.
— Тогда в полдень?
Я вдруг вспомнил о том, как маленьким мальчиком бросал плоскую, нагретую солнцем гальку по поверхности ручья, разделяющего Храм Белоны от Фламиниева цирка. Я припомнил ряды вопящих зрителей, стремительно несущиеся колесницы, пыль, высокие барьеры, чтобы взбешенные кони не заехали в толпу.
— Как ты пожелаешь, — устало согласился Флакк.
Суставы его пальцев были скрючены и утолщены отложением солей, плоть, серая, тонкая, как бумага, покрывала старые кости. Смерть, казалось, съедала его изнутри. «Возможно, у этого главы сената рак», — подумал я, и меня охватил порыв гнева. Я теперь прекрасно знаю этот рак. Он поглотил и сожрал все лучшее в Риме. Иссушенная шелуха, сидящая напротив меня, символизировала все, что от него оставалось — город больных, безнадежных стариков.
— Я сообщу всем сенаторам о нашей договоренности. Нельзя ли мне ознакомить их с твоими основными предложениями заранее? — поинтересовался Флакк.
Я встал и потянулся.
— Конечно. Как должным образом избранный военачальник Республики я предлагаю строго рассчитаться со всеми ее врагами. Это мой долг. Любой человек, будь он простым наемником или претором, который совершил неблаговидный поступок против моего войска, будет наказан с предельной строгостью.
На лице Флакка появилось беспокойство.
— Таких много тысяч, — сказал он. — В Риме и так довольно пролилось крови.
— Разве тысяча мятежников менее виновна, чем десять? Ты предлагаешь, чтобы я потворствовал преступлениям против государства?
— Нам нужен мир, а не месть.
Из-за его спины послышался одобрительный ропот.
— Вы не получите никакого мира до тех пор, пока мы не искореним причину войны.
— Я осведомлю своих коллег о твоих взглядах, — сказал Флакк.
Его стал бить кашель, он закрыл рот своей тонкой, с синими венами рукой. Когда приступ миновал, Флакк спросил:
— Полагаю, ты желаешь официального разрешения войти в город?
— Я спас город от врагов. Это самое меньшее, что вы можете сделать взамен.
Флакк вспыхнул и туже завернулся в свою красивую тогу с алой каймой. Потом, сделав глубокий вздох, произнес:
— Твой будущий пост на государственной службе…
— Может быть обсужден позднее. Я — весь в распоряжении сената.
Флакк расслабился.
— Не могу гарантировать, что мои коллеги будут сотрудничать.
— Думаю, будут, да еще как, Флакк!
На шее старика задвигался кадык.
— Тогда до полудня, Сулла.
— До полудня, друзья мои.
Охрана опустила копья и вся обратилась во внимание, когда делегация вышла из лагеря и направилась назад в город.
Когда они ушли, я выбрался на солнечный свет. Воздух был холодным. Перед моей палаткой на двух столбах были прибиты головы самнитского и луканского полководцев, кровь засохла на их волосах и бородах, ничего не видящие взгляды остекленели.
Я подозвал центуриона и указал на них:
— Эти люди доставили мне много неприятностей, когда были еще живы. Я предлагаю извлечь из них пользу теперь, когда они мертвы.
— Есть! — сказал центурион, его взгляд был почти таким же остекленевшим и ничего не видящим, как и у этих голов.
Я приказал:
— Сними их и тщательно упакуй. Передай их с моим приветом командиру третьей когорты всадников. Скажешь ему, чтобы он доставил их Лукрецию Офелле в Пренесту и установил там, где они будут видны мятежнику Марию.
Центурион молчал.
— Ты понял?
Губы центуриона напряглись.
— Есть! — сказал он снова.
— Это приказ, центурион.
Тот отсалютовал мне и пошел прочь. Я направился к южным воротам и остановился, глядя на длинную дорогу, по которой двигались Красс и его пленники. Тогда я вызвал капитана и велел ему выставить лучников во Фламиниевом цирке, вооруженных, перед полуднем.
«Богами клянусь, — повторял я про себя, — богами
