На следующее утро, очень рано, мать послала Джоанну в лес за буковыми орехами и желудями для свиней. Желая поскорее вернуться домой к Эскулапию, Джоанна спешила выполнить работу, но в осеннем лесу, засыпанном опавшей листвой, собирать орехи было трудно, а возвращаться домой с полупустой корзиной — нельзя.
Когда Джоанна пришла из леса, Эскулапий уже собирался покинуть их дом.
— Ах, я так надеялся, что вы отобедаете с нами еще раз, — сокрушался каноник. — Мне интересны ваши мысли о тайне Триединства, хотелось бы продолжить беседу.
— Вы очень добры, но я должен быть в Майнце вечером. Меня ждет епископ. Мечтаю приступить к новым исследованиям.
— Конечно, конечно, — сказал каноник и помолчав, добавил: — Но вы не забыли про наш разговор о мальчике? Не посмотрите ли его уроки?
— Это самое меньшее, что я могу сделать для такого гостеприимного хозяина, — вежливо ответил Эскулапий.
Джоанна взяла свое шитье и уселась на стуле неподалеку, стараясь остаться незамеченной, чтобы отец не прогнал ее. Но бояться было нечего, потому что каноник сосредоточился только на Джоне. Надеясь произвести на Эскулапия впечатление успехами сына, он начал задавать Джону вопросы по грамматике Доната, Каноник совершил большую ошибку, поскольку именно в грамматике Джон был особенно слаб. Он постоянно путал дательный падеж с творительным, неумело спрягал глаголы, а в конце не смог правильно разобрать предложение. Эскулапий слушал внимательно.
Покраснев от смущения, каноник перешел к более безопасной теме и начал с большого трактата Алкуина, который Джон знал неплохо. С первой частью Катехизиса он справился.
— Что есть год?
— Телега с четырьмя колесами.
— Какие кони тянут ее?
— Солнце и луна.
— Сколько в ней мест?
— Двенадцать.
Довольный успехом сына, каноник перешел к более сложной части Катехизиса. Джоанна опасалась того, что могло произойти, ибо Джон был близок к истерике.
— Что есть жизнь?
— Радость благословенных, скорбь печальных и… и… — Джон запнулся.
Эскулапий поморщился. Джоанна закрыла глаза, сосредоточившись на нужных словах и желая всей душой, чтобы Джон произнес их.
— Ну? — стал подгонять сына каноник. — И что?
Лицо Джона озарило вдохновение.
— И поиск смерти!
Каноник кивнул.
— А что есть смерть?
Оцепенев, Джон уставился на отца, словно загнанный олень, преследуемый охотниками.
— Что есть смерть? — повторил каноник.
Бесполезно. Непонимание последнего вопроса и нарастающий гнев отца лишили Джона самообладания. Он забыл все. Джоанна заметила, что брат готов расплакаться. Отец гневно посмотрел на него. Эскулапий взирал на них с сочувствием.
Джоанна больше не могла этого вынести. Смятение брата, гнев отца, невыносимое унижение обоих и нетерпение Эскулапия лишили ее выдержки. Не успев сообразить, что делает, Джоанна выпалила:
— Неизбежность происходящего, неопределенность паломничества, слезы живущих, подлость человека.
Ее слова поразили всех, словно громом. Все трое ошеломленно посмотрели на девочку. Лицо Джона выражало досаду, лицо отца — ярость, Эскулапий пришел в изумление. Первым дар речи обрел каноник.
— Что за наглость? — возмутился он, но, вспомнив про Эскулапия, сказал: — Если бы не наш дорогой гость, я наказал бы тебя немедленно. Но с наказанием пока повременим. Прочь с глаз моих!
Джоанна поднялась. Она сдерживалась, пока не дошла до двери и не захлопнула ее за собой. Девочка бежала со всех ног до папоротников на опушке леса и там упала на землю.
Ее терзала невыносимая душевная боль. Быть униженной перед тем, на кого она так хотела произвести впечатление! Это несправедливо. Джон не знал ответа, а она знала. Почему ей нельзя было ответить?
Джоанна долго сидела, наблюдая за удлиняющимися тенями деревьев. На землю спустился дрозд и стал клевать червей. Найдя червячка, он важно и гордо выставил грудку. «Точно, как я, — подумала Джоанна с горечью. «Надулась от гордости за то, что сделала». Она знала, что гордыня грех, ее за это часто наказывали, но преодолеть себя не могла.
— Я умнее Джона. Почему учиться можно только ему, а не мне?
Дрозд улетел. Джоанна следила за ним, пока он не скрылся среди деревьев. Она прикоснулась к медальону Святой Екатерины и вспомнила Мэтью. Он посидел бы с ней, поговорил, объяснил все, чтобы она поняла. Джоанна очень скучала по нему.
«Ты убила своего брата», — сказал отец. Эти слова тяжело ранили ее. Но дух Джоанны сопротивлялся, она была горда и желала большего, чем Бог определил женщине. Но почему Бог наказал Мэтью за ее грех? Это же лишено всякого смысла.
Что не позволяет осуществиться ее мечтам? Все считали желание Джоанны учиться противоестественным. Но она жаждала знаний, открытых ученым людям. У остальных девочек в деревне интересы были другие. Им нравилось сидеть на службе в церкви, хотя они не понимали ни слова. Принимая на веру все, о чем им говорили, они ни к чему не стремились. Они мечтали о хорошем муже, таком, который не будет их бить, о куске земли, чтобы работать на нем. Они даже не помышляли выйти за пределы безопасного и знакомого мира деревни. Джоанна не понимала их так же, как и они ее.
«Почему я другая? — размышляла она. — Что во мне не так?»
Позади послышались шаги. Джон коснулся плеча сестры и мрачно сказал:
— Меня прислал отец. Хочет видеть тебя.
— Прости, — Джоанна взяла его за руку.
— Не стоило этого делать. Ты всего лишь девочка.
Эти слова ей были непонятны, но Джоанна была благодарна, что брат простил ее, хотя она унизила его перед гостем.
— Я была не права. Прости.
Джон попытался выказать уязвленную гордость, но ему это не удалось.
— Ладно, прощаю. По крайней мере, папа на меня больше не сердится. А теперь… в общем, сама увидишь.
Он помог сестре подняться с сырой земли и отряхнуть юбку от листьев. Держась за руки, они направились к дому.
В дом Джоанна вошла первая.
— Иди, — сказал Джон, — они хотят видеть тебя.
Они? Джоанна задумалась, что он имел в виду, но спросить не успела, так как увидела отца и Эскулапия, ожидавшего у очага.
Она подошла и покорно встала перед ними. У отца было такое выражение лица, будто он съел что-то кислое. Он жестом направил дочь к Эскулапию, а тот подозвал ее ближе. Взяв девочку за руки, Эскулапий пристально посмотрел на нее.
— Ты знаешь латынь? — спросил он.
— Да, господин.
— Как ты этому научилась?
— Я слушала, господин, когда мой брат учил уроки.
Представив себе реакцию отца на эти слова, Джоанна потупилась.
— Знаю, что мне не следовало этого делать.
— Чему еще ты научилась? — спросил Эскулапий.
— Я умею читать, господин, и немного писать. Когда я была маленькая, мой брат Мэтью учил меня.
Краем глаза Джоанна заметила, что отец сердит.
— Покажи мне.
Эскулапий открыл Евангелие от Луки. Она начала читать, поначалу запинаясь на некоторых латинских словах, поскольку давно не читала: «Quomodo assimilabimus regnum Dei aut in qua parabola ponemus illud?» — «Чему подобно Царство Божье? И чему уподоблю его? — Джоанна уверенно продолжила чтение до самого конца. — Оно подобно горчичному зерну, взяв которое человек посадил в своем саду; и выросло оно, и стало большим деревом, и птицы небесные укрывались в его ветвях».
Она умолкла. В тишине Джоанна слышала, как осенний ветр шелестит соломой на крыше.
— А ты понимаешь то, что читаешь? — тихо спросил Эскулапий.
— Думаю, да.
— Объясни, пожалуйста.
— Это означает, что вера, словно горчичное зернышко, посеяно в сердце, как зерно в земле. Если ухаживать за зернышком, оно вырастет и станет красивым деревом. Если заботиться о своей вере, то обретешь Царствие Небесное.
Эскулапий почесал бороду, но Джоанна не поняла, одобрил ли он то, что она сказала. Неужели толкование неправильно?
— Или… — у нее появилась новая идея.
— Да? — удивленно поднял брови Эскулапий.
— Это может означать, что Святая Церковь похожа на зерно. Поначалу она была маленькая, росла в темноте, заботясь только о Христе и двенадцати апостолах, но превратилась в огромное дерево, раскинувшееся на весь мир.
— А что за птицы укрываются на ее ветвях? — спросил Эскулапий.
— Это верующие, которые находят спасение в церкви, как птицы — в ветвях дерева.
Выражение лица Эскулапия не изменилось. Он снова задумчиво погладил бороду. Джоанна отважилась на новую попытку.
— А еще… — она размышляла, — горчичное зерно, возможно, означает Христа. Христос был как зерно, когда его похоронили, и стал как дерево, когда воскрес и вознесся на небо.
— Вы это слышали? — повернулся Эскулапий к канонику.
— Джоанна всего лишь девочка, едва ли она…
— Зерно есть вера, церковь и Христос — сказал Эскулапий. — Allegoria, moralis, anagoge. Классическое триединство в толковании Библии. Конечно, выраженное довольно просто, но интерпретировано так же полно, как у самого Григория Великого. И это без какого-либо формального образования! Восхитительно! Ребенок чрезвычайно умен. Я берусь обучать ее.
