Замерев, Юлий взглянул ей прямо в глаза. Сердце тяжело стучало в груди, и унять его было просто невозможно. Да, этой особе не так-то легко отказать, но ведь день его расписан по минутам и до краев наполнен работой. Обведя глазами двор, Юлий заметил выходящего из конюшни Октавиана. Свистнув, он привлек внимание юноши.
— Октавиан, седлай лошадь. Отправишься в сопровождение.
С готовностью отсалютовав, Октавиан исчез в сумраке конюшни.
Юлий же бесстрастно взглянул на Сервилию, показывая, что дело улажено и говорить больше не о чем.
— Спасибо, — поблагодарила гостья, однако Цезарь словно и не услышал ее слов, он снова целиком занялся Дель Субио.
Появился Октавиан — уже верхом. Чтобы выехать из конюшни, ему пришлось низко наклониться в седле. Широкая улыбка парня померкла при одном лишь взгляде на Сервилию: та как раз садилась в седло. Юноша еще ни разу не видел эту красавицу в гневе: пылающий в глазах огонь лишь добавлял ей привлекательности. Не сказав сопровождающему ни единого слова, всадница галопом промчалась сквозь ворота. Караульным не оставалось ничего другого, как только отскочить в сторону. Удивленный, в полном недоумении, Октавиан понесся следом.
Проскакав галопом с милю, Сервилия наконец немного успокоилась и перешла на размеренную рысь. Октавиан следовал рядом, плечом к плечу, точно имитируя движение спутницы, а для этого требовалось немалое искусство. Наметанным взглядом всадника юноша заметил, как уверенно и ловко она управляется с лошадью, едва заметными движениями поводьев обходит препятствия, а однажды, легко привстав в стременах, заставила лошадь перепрыгнуть через поваленное дерево, ловко осадив ее при приземлении и даже не дрогнув.
Зрелище произвело на юношу настолько глубокое впечатление, что он решил молчать до тех пор, пока не придумает что-нибудь зрелое и по-настоящему интересное. Вдохновение не спешило, однако, к счастью, судя по всему, спутницу молчание вполне устраивало. Раздражение невниманием и заносчивостью Юлия она выплескивала в стремительной скачке. Наконец, слегка задыхаясь, Сервилия остановилась. Подождала, пока приблизится Октавиан, и улыбнулась.
— Брут сказал, что ты родственник Цезаря. Расскажи о нем.
Октавиан ответил широкой улыбкой, не в силах противостоять обаянию спутницы и даже не пытаясь понять мотивы ее вопроса.
Юлий проводил последнего из посетителей уже час тому назад и теперь стоял у окна и смотрел на горы. Только что он подписал приказ об отправке еще тысячи человек на золотые прииски, а также о выплате денежной компенсации тем трем землевладельцам, на чьих участках началось строительство новых зданий. Сколько человек он успел принять? Десять? Рука болела от напряжения — ведь пришлось написать массу писем. Юлий потер запястье. Уже месяц, как уволился последний из писарей, и полководец остро ощущал потерю. Латы висели на разветвленной, словно дерево, вешалке; потемневшую от пота тунику обвевал прохладный ветерок. Цезарь зевнул и с силой потер лицо. Уже смеркалось, но Октавиан и Сервилия до сих пор не возвращались. Интересно, эта особа специально задерживает мальчика, чтобы заставить его, Юлия, поволноваться, или что-то случилось? Может быть, захромала одна из лошадей и им приходится вести ее шагом?
Юлий поморщился. Если дело и правда в этом, урок окажется вовсе не лишним. В стороне от дорог земля неровная и сплошь покрыта кочками. Ничего удивительного, если лошадь сломает ногу, тем более в сумерках, когда и кочки, и ямы видны плохо.
С какой стати он волнуется? Уже дважды, досадуя на себя, Юлий отходил от окна, однако очень скоро оказывалось, что, сам того не замечая, раздумывая о делах грядущего дня, снова стоит там и с нетерпением вглядывается в даль холмов, надеясь увидеть силуэты двух приближающихся всадников. Впрочем, пытаясь обмануть себя самого, он сетовал на духоту в комнате: только возле окна и можно дышать.
Наконец, когда солнце превратилось всего лишь в узкую красную полоску над горами, Юлий услышал на мощеном дворе стук копыт и резко отпрянул от окна, не желая, чтобы его увидели. Что же это за женщина? Почему она доставляет столько волнений? Юлий представил, как долго еще эти двое будут чистить и поить лошадей, прежде чем войти в форт. Сядут ли они ужинать вместе со всеми, как вчера вечером? Цезарь был голоден, но развлекать гостью ему совсем не хотелось. Лучше распорядиться, чтобы ужин принесли сюда, наверх, и…
Негромкий, но совершенно неожиданный стук в дверь заставил полководца вздрогнуть. Почему-то он не сомневался, что увидит именно ее, даже в тот момент, когда, откашлявшись, произнес:
— Войдите.
Сервилия открыла дверь и шагнула через порог. Волосы растрепались на ветру, а на щеке красовалась грязная полоса очевидно, она неосторожно провела по лицу рукой. От нее пахло лошадью и соломой. От этого живого запаха все чувства Юлия словно обострились. Было ясно, что всадница все еще злится, и Цезарь решил собрать всю свою волю и непременно отказать в том, чего она пришла требовать. Как она посмела явиться даже без объявления? Куда смотрит охрана там, внизу? Может быть, все заснули? Юлий решил, что, как только непрошеная гостья уйдет, он непременно все выяснит и наведет порядок.
Не произнося ни слова, Сервилия пересекла комнату и подошла к Цезарю. Совершенно неожиданно, прежде чем он успел отреагировать и пошевелиться, прижала ладонь к его груди, ощущая тревожное биение сердца.
— Теплый. А я уже начала сомневаться, — тихо проговорила она. В тоне гостьи сквозила обезоруживающая интимность, не позволяющая даже как следует рассердиться. Юлий ощущал прикосновение руки даже после того, как Сервилия отступила на шаг — словно она оставила на груди невидимый знак. Сейчас гостья просто смотрела ему в лицо, и темнота комнаты внезапно стала густой и почти осязаемой.
— Брут будет тебя искать, — тихо произнес Юлий.
— Да, он очень обо мне заботится, постоянно стремится защитить, — ответила Сервилия.
Повернувшись, она направилась к двери, и полководец едва удержался, чтобы не броситься следом. Смутившись, он наблюдал, как красавица, неожиданно появившаяся в его комнате, так же неожиданно ее покидает.
— Не думаю, что ты нуждаешься в особой защите, — пробормотал Юлий.
Он заметил это про себя, вовсе не рассчитывая, что гостья услышит, однако уже возле самой двери она повернулась и понимающе улыбнулась. Дверь закрылась, и он снова остался в одиночестве; от неясных, спутанных мыслей голова шла кругом. Осталось ощущение, что в его личное пространство только что вторглись, однако вторжение нельзя было назвать неприятным. Усталость и вялость неожиданно прошли, на смену им явилось желание присоединиться к общему столу.
Дверь снова открылась, и Юлий вновь увидел Сервилию.
— Ты не согласишься поехать со мной завтра? — поинтересовалась она. — Октавиан говорит, что местность известна тебе не хуже, чем всем остальным.
Цезарь медленно кивнул, не в силах вспомнить, какие именно встречи запланированы у него на завтра, да, впрочем, эти встречи и не особенно его интересовали. В конце концов, можно ведь когда-нибудь и отвлечься от работы.
— Хорошо, Сервилия. Завтра утром.
Она молча улыбнулась и бесшумно закрыла за собой дверь. Юлий услышал на лестнице легкие шаги. Странно, но ожидание утра оказалось очень приятным.
Уже полностью стемнело, и огонь в печи превратил кузницу в мрачную пещеру, освещенную резкими сполохами. Источником света служил горн; неподалеку от него собрались римские кузнецы, нетерпеливо ожидавшие, когда им раскроют секрет плавления твердого железа. Юлий заплатил испанскому мастеру чистым золотом — целое состояние! — однако урок должен был продолжаться не час и даже не день. Вызывая недовольство и раздражение нетерпеливых учеников, Кавальо методично вел их по извилистой дороге созидания — не спеша, шаг за шагом. Поначалу римлянам не нравилось, что с ними обращаются как с учениками, но скоро самые опытные заметили, насколько испанец точен в каждой мелочи своего дела, и начали с интересом и большим вниманием прислушиваться к его объяснениям. Первые четыре дня по его приказу они рубили на дрова кипарисы и ольху, складывали их в огромную, размером с дом, яму и засыпали сверху глиной. Пока древесина тлела, превращаясь в уголь, мастер объяснял ученикам, как именно работает плавильная печь, и рассказывал, что камни надо предварительно тщательно отмывать, а потом поджигать на них уголь — лишь в этом случае процесс пройдет чисто.
Все римские мастера искренне любили свое дело, и к концу пятого дня они с радостным нетерпением смотрели, как Кавальо закладывает в свою печь железную заготовку, а потом заливает расплавленное железо в глиняные формы. В результате учитель с нескрываемой гордостью выложил на верстак тяжелые железные слитки, и ученики обступили их плотным кольцом.
