Ознакомительная версия.
Скоморох вскинул правую ногу до самого плеча, запел петухом и на левой ноге ловко обскакал всю горницу.
Мосеев и Пахомов фыркнули.
Халдей некоторое время с грустью смотрел на них.
— Вот видите!..
Он гневно нахмурился:
— И все так! Поймите хоть вы, что пирую я, не участвуя в пирушке… Не смейтесь надо мной…
Мосеев и Пахомов покраснели от стыда.
Халдей надел синюю рубаху и серые полотняные штаны и снова стал простым и приветливым. Он развел очаг и напек блинов для гостей.
Во время еды Халдей поведал о том, что происходит в стенах Кремля. У панов тоже не всё благополучно. Жолнеры стали роптать: надоело сидеть в Кремле. Были драки между ними и драгунами. Кое-кто сбежал из Кремля, унеся с собой оружие. Гонсевский не дает отдыха скоморохам. Пытается пляской, кривлянием и разными «бесовскими ухищрениями» развеселить своих воинов. Не раз собирал он войско, укорял его в слабости, уговаривал не падать духом, угрожал отсекать руки дезертирам. Из-под Смоленска, говорил Гонсевский, прибудет сам король со всем своим войском. Москва-де дорого заплатит за свое упрямство и неуважение к панам. Пожива будет немалая.
Жолнерам больше всего хотелось этого.
Жалованье в польском лагере не особенно ценилось: привлекала воровская добыча! Ради нее-то и в Москву забрели.
Родион и Роман сказали, что им хотелось бы знать о силе польского гарнизона, о вооружении пехоты, конников, командиров. Халдей шепнул, в какой башне и сколько пушек. За это нижегородцы низко ему поклонились.
Халдей обещал Родиону и Роману и впредь рассказывать о том, что делается в Кремле. В свою очередь нижегородцы сообщили Халдею, что смоленский гонец Гаврилка Ортемьев пошел в Рязань с посланием боярина Шеина к Ляпунову, что везде готовятся к походу на Москву.
Перед вечером нижегородцы по-братски распрощались с Халдеем и отправились в Стрелецкую слободу. От него же узнали они, что из-под Смоленска прискакал в Москву их земляк сотник Буянов.
Идти приходилось с опаской. Вдоль каменных стен Белого города[16] от башни до башни медленно разгуливали польские часовые, зорко вглядываясь в каждого путника. Надо было воровски прокрадываться, хоронясь за домами и амбарами, чтобы случайно не попасть в руки пана Пекарского.
Дом стрельца Буянова нашли. Убедившись, что никого из соглядатаев кругом нет, вошли во двор.
— Добро, добро, жалуйте, друзья, — приветливо крикнул Буянов с крыльца.
Нижегородцы рассказали ему, зачем пришли. Стрелец спросил, благополучно ли в Нижнем? Что делает Кузьма Минин?
Роман Пахомов подмигнул Буянову:
— Кузьма Минин теперь у нас чуть ли не воевода… У Алябьева первый человек… Нижний охраняет. Воюет с ворами.
— А Татьяна Семеновна?.. Она ведь с норовом. Как она его отпустила?
— Ушел — и всё! И торговлю бросил. На всё махнул рукой.
Расположились в просторной, хорошо убранной горнице.
Посреди — дубовый стол, покрытый узорчатой скатертью; по стенам длинные, тоже дубовые, скамьи. Горница освещена двумя сальными свечами в железных подсвечниках.
Буянов рассказал про Смоленск.
— А тут что нашел я?! — продолжал стрелец. — Пан Гонсевский в бояре попал и стрелецким головою назначен, заставляют самозванному боярину служить!
Но есть и защитник у нас… — робко заметил Пахомов.
— Кто?
— Патриарх Гермоген. Был я у него, беседовал с ним.
Буянов насупился. Седые пучки бровей сдвинулись.
— Гермоген!.. — повторил он. Потом вдруг усмехнулся: — И у дедушки Власия борода в масле.
Пахомов рассказал о своем посещении Гермогена.
Буянов терпеливо выслушал и, заложив руки за спину, принялся шагать из угла в угол. Наступило тягостное молчание. Нижегородцы окончательно смутились.
— Да! — вдруг остановившись против них, угрюмо проговорил он. — Гермоген проклинает Гонсевского, но не он ли в августе привел к присяге королевичу всю Москву? Не он ли велел попам богу о нем молиться?! А до этого не он ли кривил душой и перед Лжедимитрием? Пора, пора ему опомниться!.. Немало нагрешил дед!
Усевшись опять за стол, Буянов махнул рукой:
— Бог ему судья! Не он один. Борьба за престол многим помутила ум. Спасибо, что хоть он Василия Васильевича поддерживает!
Буянов вздохнул. На лице у него было такое выражение, как будто ему давно уже надоели все эти разговоры.
Пахомов не стерпел; подергивая свою жиденькую бороденку, вкрадчиво спросил:
— Против кого же патриарх?
Без колебания ответил стрелец:
— Против панов! Они и его обманули, как и бояр. Нам, братцы, всё известно, кто о чем хлопочет. Много найдется охотников до престола. Кое-кто головы бреет наподобие панов, бороды режет, усы растит, яко у котов, надеясь бесчестною саблею добыть себе власть… Стыдиться стали бороды, склонны походить на панов… А одежда? Не поймешь: воротник ли пришит к кафтану, кафтан ли к воротнику… Фордыгалы напяливают на себя гишпанские… Срамота!.. И всё из-за выгоды. С кого же нам брать пример?! Ужели с них?
Вдруг Буянов спохватился:
— Ах, да что же это я! Эй! Наталья! Поди-ка сюда!
Пахомов сначала побледнел, потом зарумянился.
Из соседней горницы вышла статная девушка, одетая в летник с золочеными каемками и пуговками. Низко поклонилась гостям и вся вспыхнула, с любопытством осмотрев их украдкой исподлобья.
Гордою походкой, открытым добрым взглядом и какою-то суровою печалью в глазах она походила на отца.
— Ну-ка, потчуй земляков! А вы уж, друзья, не обессудьте! Времечко таково… Из щеп похлебки не сваришь.
Пахомов не сводил глаз с Натальи. Она — его друг детства. Вместе бегали по нижегородским горам и на Волгу, вместе гуляли в полях, собирали цветы…
— Лучше жить бедняцки, чем поляцки… — вдруг сказал он каким-то охрипшим голосом.
Мосеев покраснел за товарища, неодобрительно покосился в его сторону: «Помолчал бы!» На тонких розовых губах Натальи скользнула чуть заметная улыбка.
Буянов продолжал:
— Стрельцам жалованья не платят. Хлеба не дают. Около монастырей питаемся. Игуменья Параскева из Ивановского монастыря, что в Белом городе, — спасибо ей — меня спасает. Придется, видать, и Наталью туда же спровадить. Всё сыта будет. Стар я. Вдов. На кого ее оставить? А там всё на людях. Помогут.
Девушка накрыла стол расшитою красными узорами скатертью, подала гречневую кашу, каравай хлеба, рыжики холодные и гретые и опять ушла к себе.
— Брагой не угощаю… Паны пьют за наше здоровье. Винные погреба знатно пообчистили. А там винцо-то было. Господи! Сам Иван Васильевич[17] берег, не пил.
Пахомов облизнулся (с удовольствием бы выпил за Натальино здоровье!), Мосеев толкнул его коленкой под столом, нахмурился.
— И чего только господь бог такое беззаконие терпит? — Роман внезапно почувствовал потребность поболтать.
Буянов пожал плечами:
— У Гермогена бы надо спросить! А вы… вот что… Живите-ка у меня, — ласково произнес он, следя за тем, с какою жадностью нижегородцы принялись за еду. — Места всем хватит… У меня дом просторный.
После ужина легли спать. Буянов и дочь ушли в другую половину дома.
Пахомову не спалось. Он толкнул Родиона в бок и спросил:
— Видел?
— Видел.
— Что мыслишь?
— Удобрена и глазаста… и волосы черны.
— Эх, и зачем только люди воюют? — в голосе Пахомова слышалась грусть. — Чего им не хватает?
— Ладно. Спи.
Пахомов, успокоившись, быстро уснул. Мосеев перекрестил его, прошептав:
— Охрани тя господь от приобщения к делам неплодным тьмы… Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, боже!
Боялся он за товарища. Слаб был Роман сердцем, скучлив о женщинах. Мосеев опасался — не помешала бы какая-нибудь из них делу. Где ему разобраться в московских женках и девушках! Многие из них подражают Маринке Мнишек и ничего не желают, лишь бы добиться власти и богатства. «Прости его, господи! Еще молод, образумится! Помоги ему, боже, одолеть дьявола!»
* * *
На другой день Буянов с Мосеевым ушли в Китай-город[18] к Андрею Васильевичу Голицыну, брату великого посла. Пахомов нарочно остался дома. Наталья села за пяльцы. Окна были заморожены, да и малы, и не так уж много солнца могло проникнуть в горницу, но достаточно было и маленького луча, чтобы увидеть эту тонкую шею и милое, родное такое ее лицо. О, как была хороша Наташа в это утро! Трудно было на нее не глядеть, трудно было и подобрать подходящее слово, чтобы начать разговор, но еще труднее было сидеть около нее молча, не дать знать о своих чувствах. Вспомнились далекие-далекие дни, Волга, золотистые отмели. Пустынно, небо синее, приветливое, чайки — к он с Наташей. Только они понимают шепот волн, бодрый, зовущий к счастью.
Ознакомительная версия.
