— И вы отдали?
С достоинством, гордо и даже как будто весело, не желая терять лица перед извечным соперником, Мулло Фаиз подтвердил:
— Отдал!
— Зачем?
— Деньги получить.
— Зачем?
— Чтобы спасти их! — с отчаянием признался Мулло Фаиз.
Садреддин-бай, известный на весь Самарканд своей скаредностью, торопливо просипел:
— И я отдам. Но по той же цене. Меньше не возьму.
— Пятнадцать? Не много? — как бывалый купец, подзадорил старого купца Сабля.
— Окончательно!
— Ну, уж ради первой сделки… ладно! — согласился Сабля.
От Сабли пошли вместе, удивляя этим весь базар, никогда до того не узнававшие в лицо друг друга Садреддин-бай и Мулло Фаиз.
— Куда теперь деть эти деньги? — размышлял Мулло Фаиз. — Я, кроме кож, ничем не торговал.
— Отец мой торговал с Индией…
— Чем?
— Нашим шёлком.
— Так и сделаю! Закупаю наши шелка. А вы?
— Надо спасать деньги! Предлагаю складчину. Закупим наших шелков на всю наличность, пока базар не опомнился.
Мулло Фаиз решительно согласился.
На одном из складов с шёлковым товаром они долго торговались, но, несмотря на уступчивость шелковщика, денег у них достало лишь на несколько жалких кип.
После покупки скаред Садреддин-бай пригласил Мулло Фаиза к себе в гости, и, прежде считавший ниже своего достоинства ходить по чужим домам, Мулло Фаиз радостно принял приглашение, как единственный просвет за всё это хотя и солнечное, но столь страшное утро.
Теперь им оставалось ждать дней, когда Индия предъявит спрос на полосатые бекасамы Самарканда, и тогда заработать по сто за десять. Тогда дело пойдёт ещё веселей, чем шло до сего времени.
После полуденной молитвы по всему базару толковали и шептали, что Сабля скупил за утро все кожевенные запасы по всему городу.
— Сабля? Постой, постой… Откуда у него деньги?
— Платил наличными!
— Сабля? Наличными? За всю кожу в городе? Тут что-то не то!
Но как ни прикидывали, не смогли распутать этого узелка.
А Сабля пришёл к Мулло Камару и отчитывался в своих покупках, возвратив хозяину опустелый сундучок.
Мулло Камар обстоятельно допросил своего приказчика, не ускользнул ли хоть один крупный кожевенник из их рук.
— Нет! — твёрдо отвечал Сабля. — И мелких-то почти всех опорожнили.
— Ну вот видишь, как помогает испуг торговле! — пробормотал, запрятывая свой сундучок, Мулло Камар.
В Кожевенном ряду, тревожась за свои товары, обувщики избрали двоих почтенных купцов и просили их выведать, какие кожи везут из Индии, какая ожидается на них цена и когда их можно ждать.
Весь базар к этому времени уже знал, что накануне из Бухары прибыл армянский купец и остановился, по обычаю всех армян, в караван-сарае у Тухлого водоёма.
К нему и направились послы Кожевенного ряда порасспросить о бухарских делах. У Левона узнали, что армянин ещё никуда не выходил: с утра мучила его лихорадка, а теперь отпустила, и он пьёт кумыс.
Армянин, заслышав голоса у ворот, сам вышел из низкой дверцы. Глядя обувщикам навстречу, он стоял в чёрном высоком шерстяном колпаке. Длинные волосы вились из-под колпака пышными завитками, и тёмные до синевы кудри мешались с кудрями яркой, голубой седины. Его узкий синий кафтан был перехвачен широким малиновым кушаком, а из-под широких распахнутых пол кафтана сверкали радостными, как праздник, узорами толстые шерстяные чулки. Весь он, маленький, коренастый, упругий, казался мягким и лёгким. Его бородатое лицо, большие, как у верблюжонка, глаза, круглые, тёмные губы все гостеприимно улыбалось обувщикам, и он словоохотливо заговорил с ними.
После долгих поклонов и добрых пожеланий, как это всегда бывает между людьми разной веры, чтобы убедиться во взаимном расположении, обувщики спросили о караванах из Индии.
Левон насторожил ухо.
Армянин, не таясь, попросту признался:
— Я сам видел первые два каравана.
— Два? И велики?
— По сотне верблюдов.
— Ну, не так велики! — успокоился один обувщик.
— У нас ходят и по тысяче! — гордясь перед чужеземцем размахом самаркандской торговли, воскликнул другой.
— Невелики-то невелики, да и товар таков.
— Каков? Кожи ведь!
— Кожи? Из Индии?
— А что?
— Откуда ж там кожи? Никогда Индия кожи не вывозила; сама брала.
— Это верно! — переглянулись купцы. — Об индийских кожах слыхивать не приходилось.
— Да их там и не было! Мы же ей через Хорезм закупали, — восклицал армянин, — ещё отцы наши. А я за ними до Волги, даже до Москвы езжу.
Армянина явно разморила лихорадка, а может быть, и кумыс.
— А что ж везут?
— Шёлк.
— Шёлк?
— В Индии ведь теперь лет на сто о шелках забудут: до шелков ли ей! Вот и вывозят. Здесь сбывать.
— У нас свои есть.
— Свои теперь задаром никто брать не станет: вы индийских шелков разве не видели?
— Видывать-то видывали, да цена-то на них — не приступишься.
— Ну, теперь только бери. Даровое не жалко.
Обувщики снова переглянулись; каждый подумывал, не встретить ли на полпути такой караван, да и перекупить. А где достать денег? Да и выжидать придётся, пока цена станет. До году выжидать. И то если взять весь товар, тогда можно цену удержать, иначе расчёта нет…
Головы их быстро работали, а языки говорили что-то совсем другое.
— Так вы ведь обувщики! — сказал армянин, разгадав их мысли, заслонённые водопадом слов.
— А что?
— А кожевенники у вас богаты товаром?
— Откуда? В прежние-то разы вы сами привозили кожу.
— Кожу? Кожу-то я везу, да я ещё и у вас прикупил бы.
— По чему? — замерли обувщики.
— А какая у вас цена?
— Стояла по пятьдесят, да кончилась.
— Я взял бы хоть по семьдесят. Сколько бы ни было!
Обувщикам показалось, что снится им сон.
— Зачем?
— Ваш государь скоро пойдёт в новый поход.
— Слух такой был. Сегодня с утра у него в саду послов принимали, а после совет собрался.
— Войскам, что из Индии шли, приказано остановиться. Тем, что до Аму дошли, велено через реку не переправляться. Тем, что дошли до Бухары, стоять в Бухаре. Остальным — остановиться там, где находятся.
— Верно. Из тех, что с повелителем сюда дошли, никого не распускают. Это похоже на новый поход.
— А кожи при чём? — любопытствовал другой обувщик.
— Ежели новый поход, понадобится новая обужа на всех. Так? — рассуждал совсем разомлевший армянин и сам отвечал: — Так! Ежели остановлены в Балхе, значит, поход не на север пойдёт? Так? Так! А ежели не на север, придётся обойтись той кожей, какая есть под рукой. Так? Так! Ведь босыми пятками вашим воинам сверкать негоже? Нет, негоже! А значит, сколько за неё ни спроси, возьмут. Так? Вот и цена!
— Такой не было!
— Такого и войска не было. Оно с каждым походом растёт. Как русские поют: одного ордынца разрубишь, два ордынца встают. Теперь у вашего государя такая сила, что, стой она без войны, она всё ваше царство съест. Теперь ей надо без передыха воевать. А чтобы ей идти, ей обужа нужна, а на обужу — кожа. Так?
Узнав о словах армянина, каждый попытался сохранить их для одного себя, втайне. Но мгновенье спустя знали уже все: на кожу будет небывалый спрос, а по спросу — и цена.
Осторожные обувщики и шорники припрятали свои скудные кожевенные запасы. Башмачники припрятали туфли и сапоги, оставив на полках и ковриках только каблуки и набойки, да и на эту мелочь оживился спрос.
Днём Геворк Пушок сколько ни толкался по тесным базарным переулкам, ни в лавках, ни в караван-сараях уже не видел он ни клочка кожи. И душа его возликовала, хотя и скрывал он ликование и нетерпение на своём лице.
Забрёл он в караван-сарай и к Мулло Камару. Мулло Камар вежливо подвинулся на своей истёртой коже, но Пушок побрезговал на неё садиться, присел на корточках и, будто невзначай, спросил:
— Не слыхали, не продаёт ли кто кож?
— Кож?
— Нет ли где продажных?
— А цена?
— Прижимать не стану.
— Да и не прижмёшь. Сам бы взял, да нету.
— А почём бы взяли?
— У кого товар, у того и цена! — развёл руками Мулло Камар.
— Семьдесят.
— Пятьдесят можно дать.
— По пятьдесят вчера было.
— А товару много?
Армянин объявил:
— Тридцать пять верблюдов.
— Он здесь? — оживился Мулло Камар.
— Нет, за городом.
— Как за глаза цену давать? По пятьдесят взял бы.
— Кожи ордынские.
— Из Бухары-то?
— В Бухаре лежали, а завезены с Волги. Сам за ними ездил.
