Ознакомительная версия.
— Я буду постоянно думать о подвигах моего деда Святослава!
— Добро бы так, Ярослав.
Как-то Владимир Святославич услышал за стенами терема звонкие детские голоса:
— Защищайся, Ефимка! Я буду биться как дед Святослав!
Великий князь подошел к окну и увидел на дворе, подле красного крыльца, Ярослава с маленьким мечом, наступавшего на сына боярина Додона Колывана, рыжеватого отрока, прикрывавшегося небольшим щитом, обитым медвежьей шкурой.
— Голову прикрой, сказываю!
Ефимка прикрылся, но щит его от удара меча Ярослава треснул.
— В полон сдавайся!
— Не хочу, — захныкал Ефимка.
— Эх ты, а еще воин. Отпускаю тебя. Ступай к своей дружине и скажи ей, что я иду на вы.
— Ай да молодец, сынок, — довольно произнес князь. — Он и впрямь не забудет полководца Святослава.
Святослав был сильным, мужественным, во всем неприхотливым, вот и Ярослав старается на него походить. Еще два года назад он принялся закалять тело. Каждое утро, слегка прихрамывая, бегал с дядькой на Днепр, подолгу купался. Аж в грудень[26] не хотел вылезать из холодной воды. Пестун ворчал:
— И чего в такую остуду лезешь, отрок? Лихоманка[27] схватит.
— Не схватит, дядька. Мой дед Святослав даже в сечень[28] в проруби окунался.
— Так то Святослав. Он, почитай, после проруби голышом в терем прибегал.
— Вот и я так буду. Не облачай меня в рубаху!
— Да мне великий князь голову снимет.
— Не снимет, дядька. Поспешай в гору!
Но где уж там угнаться пожилому пестуну за юнотой! Запыхавшись, приходил в терем, брался за мохнатый рушник, дабы разогреть Ярослава, но того уже высокая гора разогрела. Раскрасневшийся чадушко накидывал на себя легкий кафтанец, а затем велел дядьке позвать Ефимку.
— Бороться хочу. Святослава никто не мог побороть.
Дядька вздыхал, и оправлялся за Ефимкой. Никакого роздыха с этим юнотой! Но ничего не поделаешь: князь Владимир сызмальства борьбой увлекался, и сына на то поощряет. Да и не только к борьбе, но и к бане со снегом. Вылетят из горячей мыленки — и в сугроб. Долго в снегу барахтаются. Ярослав аж повизгивает от услады, а затем опять в баню. Зело крепеньким растет Ярослав! Слава деда не дает ему покоя.
Великий князь, поглядев из окна на «ратоборцев», раздумчиво заходил по покоям. Его детство не было счастливым. Когда он выходил на двор, то играть с ним никто не хотел. Княжата и чада бояр кричали:
— Ступай прочь, робичич!
— Не хотим тебя видеть с нами!
Особенно усердствовал старший брат Ярополк:
— Твое место с холопами на псарном дворе. Беги отсюда!
Но Владимир, нахохлившись, как молодой бычок, и не думал уходить. Тогда Ярополк, подмигнув своей «свите», отдавал приказ:
— Бей холопича!
И загуляла тут свалка, пока из терема не выскочит красавица Малуша и не вырвет из рук драчунов своего любого сына.
Княгиня Ольга, пресекая дальнейшие детские «усобицы», оправила Малушу в свое село Будутино и назначила ее ключницей.
Но Владимира она оставила при себе и днем за днем вбивала в голову мальчика христианские догмы, как и другим сыновьям Святослава.
А полководец, отбросив печенегов от города, занялся делами государства: Ольга находится при смерти, а дабы вернуться на Дунай, князю многое следует уладить в Киеве, Чернигове, в беспокойной Древлянской земле, на севере — во всем огромном государстве.
Когда новгородские бояре и торговые гости стали просить себе князя, Святослав призадумался.
— А кто бы пошел к вам? — спросил он и предложил Новгород Ярополку.
Тот отказался. Не захотел идти в Новгород и Олег. Новгородцы тогда пригрозили:
— Сами найдем себе князя!
О Владимире речи не шло, да и сам Святослав не принимал его в расчет. Владимир — сын ключницы княгини Ольги, сын рабыни.
Тут в разговор вступил родной дядя Владимира, брат Малуши, богатырь Добрыня, дядька-воспитатель.
Добрыня стал выдвигаться при киевском дворе. Он и за море едет, и в Новгороде идолов ставит, и свергает этих идолов. Многие зело важные поручения княжьи выполняет Добрыня, человек и даровитый, и расторопный, и обходительный. Это он, славный Добрынюшка Никитич, вошел в киевские былины богатырем и добрым молодцем, щедрым и тороватым. Он и гусляр-сказитель, и богатырь, свой в пирах и в былинах. Это он при Святославе не растерялся и посоветовал новгородцам:
— Просите Владимира.
И новгородцы, глянув на отрока, столковались. Теперь-то уж Владимир Святославич ведает, почему новгородцы сладились. Полагали, что «робичич» будет покладистее, чем прямые князья, терпимее к их торговым и боярским вольностям. Важно, думали они, что Владимир пока еще мальчуган: новгородцы и потом любили, чтобы князь подрастал у них, вживался в землю новгородскую.
Да и Добрыня оказался человеком годящимся: из простолюдинов, не богат, двора своего нет.
Так Владимир оказался на княжении в Новгороде. Он ладил с боярами купцами, приносил кровавые жертвы Перуну и другим богам, разводил вокруг идола костры священного и всё очищающего огня.
Несколько лет прошли на Руси покойно. Лесные деревушки и села, небольшие рубленые города-крепостицы не ведали войн. И вдруг всё круто изменилось. И виной тому стали варяги.
Владимир Святославич ни в жизнь не забудет просьбы сына:
— Отец, отпусти Свенельда из поруба. Моя нога давно зажила. Он же — воевода Святослава.
— Хитроумный, лукавый воевода, — отчужденно произнес великий князь. — Поведай-ка мне, что сказал тебе Свенельд, когда посадил тебя на коня?
— Не вздумай Гордого плеткой ударить. То положено лишь мужественным наездникам.
— И что ты ответил?
— Что я тоже мужественный… Вот и стеганул Гордого.
Лицо Владимира Святославича еще больше нахмурилось. Он долго хранил молчание, пока Ярослав не напомнил ему о себе.
— Так отпустишь Свенельда, отец?
— На сей раз отпущу… Но хочу тебе изречь, сын, чтоб ты никогда не доверял варягам. Это — жесткие люди. Ступай.
Ярослав вышел, а великий князь вновь надолго задумался. Он, по рассказам книжников (а память у него была недурная), неплохо изведал жизнь варягов. Еще в середине девятого века, когда в Среднем Приднепровье уже сложилась Киевская Русь, на далеких северных окраинах славян, кои мирно, бок о бок жили с чудью,[29] карелами и латышами, стали появляться отряды варягов, приплывавших из-за Варяжского моря.[30] Славяне и чудь прогоняли непрошеных гостей. Киевские князья не единожды посылали свои дружины на север, дабы отбросить грабителей за морские пределы. Не случайно, что именно тогда, невдалеке от Полоцка и Пскова, возник на важном месте, у озера Ильмень, новый город — Новгород в 859 году, кой должен преградить варягам путь на Волгу и на Днепр.
В 862 году варяжский конунг Рюрик[31] появился под Новгородом. Варяги-пришельцы не овладевали русскими городами, а ставили свои укрепления поблизости с ними. Под Новгородом они жили в «Рюриковом городище», под Смоленском — в Гнездове, под Киевом — в урочище Угорском. Здесь могли быть и купцы, и, нанятые русскими, варяжские воины. Важно то, что нигде варяги не были хозяевами русских городов.
В 882 году один из варяжских предводителей, Олег, пробрался из-под Новгорода на юг, взял Любеч (тот самый Любеч, где Святослав, почти на столетие позднее, забрал в плен красавицу Малушу), служивший своего рода северными воротами Киевского княжества, и приплыл в Киев, где ему обманом и хитростью удалось убить киевского князя Аскольда[32] и захватить стол.
С именем Олега связано несколько походов за данью к соседним славянским племенам и знаменитый поход русских войск на Царьград в 911 году. Но варяг Олег не чувствовал себя владетелем Руси. После успешного похода в Византию, он оказался не в столице Руси, а далеко-далеко на севере, в Ладоге, откуда был близок путь на родину, в Скандинавию.
Владимиру Святославичу, кой толковал с летописцами и монахами-книжниками, всегда казалось диковинным, что Олег, коему совершенно легковесно приписывают создание государства русичей, бесследно исчез, оставив летописцев в недоумении.
Новгородцы писали, что после греческого похода Олег пришел в Новгород, а оттуда в Ладогу, где он умер и был похоронен. Согласно другой летописи, он уплыл за море «и уклюну (его) змея в ногу и с того (он) умре».
Киевляне же, повторив легенду о змее, ужалившей князя, рассказывали, что будто бы его похоронили в Киеве на горе Щекавице («Змеиной горе»). Но никаких следов от могилы, как отменно ведал Владимир Святославич, не оказалось. Возможно, название горы повлияло на то, что Щекавицу связали с именем Олега.[33]
Ознакомительная версия.
