– Ваши неотложные дела нам хорошо известны, но будьте осторожны граф, близкие отношения с принцами крови, как правило, кровью и заканчиваются, разумеется, не для принцев.
Граф нелепо изобразил улыбку, несуразно поклонился, и, ступив на лестницу, ответил:
– Благодарю вас месье де Буларон, я всегда осторожен. А, что касается крови, то за мной стоит пятисотлетняя история моего рода и репутация, позволяющая без всяких стеснений иметь дело с самыми знатными вельможами Старого Света! Имею честь, господа.
Де Ла Тур с некоторой нервозностью обронил последнюю фразу и, спустившись вниз, исчез в толпе. Проводив его взглядом шевалье озлобленно, произнес:
– Именно репутация изменника и отступника не позволяет доверять ренегатам подобным вам.
– Что с вами, Буларон? Подобная нетерпимость вас не красит.
С наигранной доброжелательностью, вымолвил барон де Меранжак. Насупленный Буаробер, не выказав ни малейшего интереса к препирательствам бушевавшим в близости от него, какое-то время продолжал наблюдать за ходом пьесы, затем улыбнувшись, оглядел трёх дворян.
– Вот водите, любезный господин де Меранжак, то о чём вы просили меня, без труда удалось графу.
Барон и виконт удивленно обернулись, уставившись на того, кто с насмешкой продолжил свою мысль.
– Я о хандре, которая осмелилась мучить вас, и очевидно виконта, сегодняшним вечером. Хотя мне порой кажется, что элегия, неотступно следующая за вами, неся ваш порочный шлейф, впиталась в вас с молоком матери и возведена в ранг божества, которое вы холите и лелеете, выдавая за непременный признак родовитости и преобладания. Но вам невдомёк, что вы лишь тщедушные любимцы доли, изнеженные сибариты, облекшие в броню свои черствые души, что бы, не дай Бог, в них не проник лучик милосердия и сострадания.
Приор поднялся и озарил грозные лица трёх блистательных вельмож лучезарной улыбкой.
– Мне надоела ваша беспричинная унылость, господа, и я не смею более отвлекать вас от неё. Меня ждут в не менее докучливом месте. Поспешу в Пизани, к мадам де Рамбуйе, где надоедливые мадригалы, скуку разбавят глупостью.
Буаробер небрежно кивнул и последовал за графом. Рука де Меранжака, унизанная перстнями невероятной величины и неописуемой красоты, потянулась к эфесу, но Сен-Лоран накрыл её своей тонкой, белой ладонью, с обожанием воззрившись на любимого друга, рычащего в след неуклюжему приору.
– На этот раз вы откусили больше, чем сможете проглотить, господин приор.
Злобно прошептал дворянин, но тут же замолчал, услышав голос утонченного виконта.
– Не стоит горячиться барон, месть не терпит спешки, она требует верной руки и холодного сердца. А сегодняшний вечер нам обещает быть увлекательным и без участия сего вздорного пребендария. О, а вот, извольте, и подтверждение моих слов. Я вижу, к нам спешит милейший господин Бакстон!
Оказавшись на балконе, англичанин, с присущей ему мрачностью оглядел ожидавших его театральных вивёров, устало опустившись на скамью.
– Что ж, господа, вот настал и наш час. Я сделал то чего так давно и беззаветно желал и обещал вам исполнить
– Вы вызвали их?!
Взволнованно выпалил Сен-Лоран.
– Всех четверых.
– Ну, что ж господа мушкетеры, теперь пришло время ответить за вашу неосмотрительность и неуважение в отношении принца Конде и его людей!
Прошипел пребывавший в ярости де Меранжак.
– Не томите, Бакстон, где и когда?!
Уголок рта англичанина исказила дьявольская улыбка, когда он взглянул на задавшего вопрос Буларона.
– Завтра, в полдень, на пустыре за Люксембургским дворцом.
Половина его лица засветилась ненавистью и злобой. Он, обменявшись взглядами с каждым из товарищей, негромко произнес:
– Теперь же, господа, мне придется оставить вас. Сегодняшнюю ночь, я намерен провести наедине с самим собой, ведь завтра, не исключено, что моя душа навсегда покинет бренное тело, и я хочу быть готовым к этому. Имею честь господа.
Оказавшись у двери театра, Буаробер увидел, в конце улицы, свечение факела скорохода5 сопровождавшего портшез де Ла Тура, не успевший скрыться за углом. Он нахлобучил шляпу, и, глядя вслед удаляющемуся паланкину6, прошептал, обращаясь к самому себе:
– Подозрительность, друг мой Франсуа, порождает недоверие.
В этот миг, на колокольне Сент-Эсташ, пробило десять. Приор поглядел в ночное небо. «Что ж, сейчас только десять, ещё успею подготовиться к встрече у Трагуарского креста.» – подумал он, как вдруг услышал голос, заставивший его отвлечься, от насущных размышлений. Буаробер неуклюже обернулся, прищурив близорукие глаза.
– О, господин де Вард! Рад вас повстречать в столь неспокойное, для прогулок по парижским улицам, время суток. Значительно приятнее, откровенно признаться, совершить променад, улавливая, под боком, мерное бряцанье шпаги лейтенанта кардинальских гвардейцев.
Офицер улыбнулся. Прелат взял под руку лейтенанта, и они побрели, во тьме, как старые приятели.
Дело в том, что господин Буаробер, был частым гостем в Пале-Кардиналь, хотя и не афишировал этих визитов. Их дружба, с первым министром, являлась неким исключением в отношениях кардинала с людьми. «Красный герцог», как называли Ришелье преимущественно недруги, не позволял себе подобных слабостей. Он слыл человеком, не одобрявшим ни дружеских, ни родственных отношений, ни прочих сантиментов, искренние проявления которых искусно скрывал под пурпурной мантией. Именно в резиденции кардинала, Буаробер, имел честь, быть представленным людям, окружавшим первого министра. Одним из таковых являлся лейтенант гвардии Его Высокопреосвященства Франсуа Рене дю Бинек-Крепиню, граф де Вард, принявший непопулярную, среди высшего дворянства, сторону Ришелье. Де Вард с первой минуты проникся задушевной симпатией к остроумному приору, проницательно распознав в нём открытость и прямодушие, проявляемое к друзьям, а так же стойкость и непримиримость, припасенные для врагов.
– Отчего вы в одиночестве? Я, пожалуй, попаду в затруднительное положение если дерзну назвать образованного парижанина не желающего завести дружбу с «Веселым аббатом».
– Ну, что вы, милый граф, человек, который дружен со всеми вовсе не имеет друзей.
Буаробер поскользнулся, крепче вцепившись в руку гвардейца, когда они переступили через сточную канаву где скопилась зловонная слизь, проистекающая из Шампо.
– Клянусь Девой Марией, мне вас послало Проведение. Да-да, именно Проведение.
Прокряхтел прелат, подняв голову, вновь поглядывая в звёздное небо.
– Скажите, граф, вы любите созерцать ночное небо?
– Безусловно, это вполне присуще каждому человеку. Вот только я не советую делать этого на темных парижских улицах, не то, чего доброго, свернете шею, среди этого неподобства.
– Ах, лейтенант, даже если и упаду.. .Это не имеет значения, лежу я или стою, я живу на коленях.
– Что это с вами, милейший Буаробер?!
– Ничего, ничего, всё пройдет, как говориться в Писании, все пройдет. Sin tut san taut non sint7. Да-да, именно.
– Да, что с вами сегодня?
Буаробар остановил спутника и, заглянув в глаза доверительно, произнес:
– Граф, Бога ради не сочтите за назойливость, скажите, отчего это вы по ночам бродите по пустынным улицам. Я не поверю, что у столь блистательного молодого кавалера, не нашлось занятия поинтересней?
Офицер добродушно улыбнулся.
– Вы невиданный хитрец господин приор.
– Отчего же?
– Подобный вопрос уместен в двух случаях.
– Да-да.
– …Либо вы хотите избавиться от моего общества, что маловероятно.
Оба закивали головами.
– …либо хотите, что-то выведать.
Спутники вновь остановились, и прелат с улыбкой и восхищением уставился на лейтенанта.
– Господин, де Вард, я вас боюсь. Нет, нет, определенно боюсь. От вас невозможно ничего скрыть! Ну, разве это позволительно?
Они зашагали по темной улице. Вечер выдался тихий и лунный, располагавший к неспешной прогулке и задушевному разговору.
– А, что касается молодости, вы мне явно льстите. Кому как не нам с вами, ведь мы почти ровесники, знать, что молодость давно позади. Мы достигли того возраста.
Приор прервал лейтенанта.
– Ах, бросьте, граф, какие наши годы? Всё чепуха. И запомните, это не человек достигает возраста, а возраст настигает человека. Не дайте себя настигнуть врасплох.
Они тихо, почти беззвучно, рассмеялись и продолжили шествие.
– Так о чем же вы хотите узнать, милейший господин Буаробер? Я знаю вас как друга Его Преосвященства и постараюсь ответить откровенно на все ваши вопросы.
Граф, из-под широкой полы шляпы, хитро прищурив глаза, скользнул взглядом по простодушному лицу приора, борющемуся с близорукостью и пытающемуся пронзить мглу, скрывающую от его взора черные булыжники мостовой.
– Я, любезный лейтенант, вознамерился написать канцону. Но для лёгкости сочинения, всенепременно потребно вдохновение, это очевидно и неоспоримо. И вот, таким образом, я уже более недели гуляю под ночным небом, а так же посещаю всяческие вздорные сборища, проку от которых, признаться, не больше чем от отсыревшего пороха. И, что же я замечаю в течение этой недели с небольшим?
