– А так разве можно, Василий Сергеевич? – спросил ошарашенно тот, поднимаясь на ноги. – Вы нас этому не учили!
– Да и меня этому не учили! – рассмеялся Василий.
– А что вы проверяли? Этот прием, да? Или меня?
– Этот прием без нас с тобой уже проверили. Ему, наверное, не одна сотня лет. Да и ты вроде в дополнительной проверке не нуждаешься. А проверял я собственную думку, что даже самые строгие каноны не могут все время быть неприкосновенными. Есть тогда риск, что они тогда в конце концов станут мертвыми. Так что – спасибо. Свободен.
* * *
Занятый этими своими размышлениями, Василий все же еще не раз заглядывал в храм отца Алексия, но такого откровенного, задушевного разговора между ними уже не происходило, да, наверное, и не было больше в нем нужды.
Отец Алексий пытливо вглядывался в лицо сильного, спокойного человека, подходившего к нему под благословение, и чуть заметно наклонял голову, заметив в его лице глубокое раздумье вместо прежней тревоги и растерянности – похоже, нащупывает наконец юноша твердую почву под ногами, и с Божьей помощью все устроится.
* * *
26 октября 1917 года по Алеутской, Светланской, мимо дома Бриннера, мимо памятника адмиралу Завойко и Морского штаба побежали с криками голосистые мальчишки-газетчики, разнося известие о вооруженном восстании в Питере.
С раннего утра на город надвинулся туман… Осенний пронизывающий ветер нес его клочья по улицам. За серой пеленой тяжело плескался океан.
В этот день в любительском обществе «Спорт» отменили обычные занятия. Но и домой возвращаться не хотелось. Закончив обычную утреннюю пробежку, Ощепков не спеша шел куда глаза глядят по сырым осенним улицам. В отличие от дней Февральской революции никто не митинговал: город словно затаился в ожидании дальнейших вестей. Возле одного из особняков, еще вчера занятого каким-то учреждением, застыл молчаливый караул солдат с красными повязками на рукавах шинелей: Василий не знал, что здесь шел Пленум городского Комитета РСДРП: обсуждалось и было принято постановление в поддержку Питера.
А в начале ноября телеграфисты Владивостока приняли обращение В. И. Ленина ко всем Советам Дальнего Востока с призывом взять власть в свои руки.
29 ноября отряды Красной гвардии блокировали все учреждения Временного правительства во Владивостоке. Был избран новый, большевистский, Совет рабочих и солдатских депутатов. Но не хотела сдавать своих позиций и признавать себя распущенной и прежняя власть в лице земской управы.
Который раз за недолгое время пребывания Василия Сергеевича Ощепкова на родной земле власть в городе переменилась, и ему снова приходилось решать, на чьей он стороне, оставаясь в то же время, по возможности, законопослушным гражданином…
Только вот разобраться бы, какие у нас нынче действуют законы?
На чьей же все-таки стороне настоящая правда? Может быть, и долго еще возвращался бы этот вопрос к Василию, но уже в январе 1918 года в бухту Золотой Рог вошли японские крейсера «Ивами» и «Асахи», а следом за ними и английский крейсер «Суффолк». Вскоре рядом с английским крейсером ошвартовался американский «Нью-Орлеан», затрепетали на ветру звезды и полосы американского флага. На рейде Владивостока появились итальянский «Виторе Эммануил» и французский военный корабль «Жанна д’Арк» и даже румынский и греческий миноносцы.
Как и сказал провидчески отец Алексий, те, кто цеплялся за власть, решили удержать ее с помощью иноземных штыков.
Город насторожился, затих. Даже дома на набережной, казалось, всматривались вопрошающе в океан глазницами своих затемненных окон.
– Все флаги в гости к нам! – услышал как-то Василий на улице невеселую шутку. Впрочем, невеселы были далеко не все: нарядные дамы восхищались выправкой иностранных матросов. Стальные громады на траверзе города казались им гарантами прежнего благополучия.
Светланская – центральная улица города – продолжала жить прежней, казалось, даже еще более веселой и праздничной жизнью. Работали вовсю рестораны, казино и другие увеселительные заведения. Их посетители изо всех сил делали вид, что не существует другого Владивостока: Семеновского базара, торгующего контрабандой, Корейской слободы с ее опиумными притонами и окончательного «дна» – разноязычного квартала Мильонка, в грязных харчевнях которой веселились авантюристы, мелкие торговцы, шулера, проститутки и мошенники со всех концов мира. Этот квартал был своеобразной Хитровкой Владивостока. Его обитателей следовало опасаться.
Но гораздо больше опасения у нарядной публики, фланирующей по Светланской, вызывали солдатские казармы Русского острова, железнодорожные мастерские и рабочий поселок на Первой Речке, мощные заводы – Дальзавод и Эгершельда, сплоченный рабочий коллектив порта.
Опасаясь именно этих сил, консулы Японии, Великобритании, США, Франции, Китая и Бельгии заявили Владивостокскому Совету протест против ликвидации органов власти Временного правительства, приостановки работы таможни и укрепления милиции красногвардейцами. Единственным законным и «демократическим» органом власти в городе и в крае они считали земскую управу. В это время во Владивостоке находилось двенадцать консульств различных стран и консульский корпус как бы представлял в городе мировое общественное мнение.
На иностранное присутствие в бухте Золотой Рог своеобразно откликнулись и торговцы ходовыми продовольственными товарами.
Спустившись однажды из гостиницы в ближайшую булочную, Василий обнаружил там небывалую прежде очередь. А хлеб, оказывается, подорожал почти вдвое.
– Скоро муки и вовсе не будет, – намекал булочник в ответ на глухой ропот очереди.
И в самом деле: через несколько дней городские газеты сообщили, что по требованию Владивостокского консульского корпуса объявлена экономическая блокада Советского Приморья. Запрет ввоза и вывоза – эмбарго – наложили на те 200 тысяч пудов пшеницы, которые были закуплены Советами в Маньчжурии. Готовое к отправке зерно осталось в трюмах пароходов в харбинском порту.
Те, кто не удержал Россию, грозили ей мощью иноземных военных кораблей и голодом. Значит, правда была не на их стороне. Но угрозу следовало принимать всерьез и готовиться к отпору.
А жить становилось все труднее, и Василий подумывал уже о том, что, пожалуй, пора съехать из «Тихого океана» и поискать жилье подешевле. Но тут, словно подслушав его сомнения, администрация гостиницы сбавила оплату номеров – иначе, глядишь, и вовсе останешься без проживающих.
В эти дни Василий с тревогой пробегал пахнущие свежей типографской краской листы местных газет. Одна из них, «Дальневосточные известия», разъясняла, каковы условия приема в революционную Красную Армию, писала о ее задачах и принципах формирования. И не раз, заканчивая тренировки, он слышал, как его ученики переговариваются, выходя из спортзала:
– Ну что, идем в военный городок на Первой Речке? Говорят, там в Красную Армию записывают.
– Да нет, лучше в порт или на вокзал – там, говорят, тоже в красноармейцы пишут.
Сердце подсказывало Василию, что ничего хорошего не приходится ждать от стальных корабельных силуэтов, застывших на рейде. И хотя, будь у него хоть малейший выбор, он постарался бы избежать участия в насилии, но теперь такого выбора не было: речь шла о судьбе России. В нее готовилось вторжение. А значит, его место там, где укрепляется оборона. Он не скрывал теперь от своих учеников, как относится к возможности иностранной интервенции.
Но когда однажды он вмешался в их разговор и сказал, что тоже пойдет записываться в Красную Армию в военный городок, в порт или на вокзал, немолодой уже человек с заметной солдатской выправкой, дожидавшийся милиционеров с тренировки, отвел его в сторону и негромко сказал:
– Ты вот что, Сергеич… Ты не торопись. Твой выход еще впереди, а пока не подставляйся. Говорят, ты к тому, что дерешься здорово, еще и по-японски и по-английски как на родном говоришь? И латынь знаешь? И китайский? Это сгодится. Не спрашиваешь, кому? Вот и хорошо: значит, понимаешь, о чем речь. Жди, найдем тебя, если что.
И он ушел, встряхнув руку Василия крепким решительным рукопожатьем. Василий сам не знал, почему он поверил этому человеку и как-то сразу понял, что может пригодиться именно там, где ему и хотелось.
* * *
В начале апреля владивостокские газеты закричали о нападении неизвестных на местную японскую торговую контору Исидо. На Китайской улице города в маленькой мастерской дворник слякотным дождливым утром обнаружил мертвыми хозяина-японца и его слугу. Толпа, собравшаяся на месте происшествия, долго не расходилась, судача и рассматривая разбитое пулями окно.
А буквально на другой день, 5 апреля 1918 года, по Светланской под отрывистую военную мелодию дудок и барабанов прошагали первые батальоны японских пехотинцев: во Владивостоке началась высадка японских, а затем и английских войск – якобы для защиты прав иностранных собственников в городе и во всем Приморском крае.
