в руках (против света трудно было разглядеть), хлопец сначала не мог понять, реальное его появление или это призрак. Мгновенное сомнение развеяло удивленное восклицание дядьки Илька:
— Кирилл?! — Он встал с широкой скамьи, которая здесь служила и кроватью.
Вошедший оглянулся на его голос, и Андрей с трудом (мешала густая борода) узнал в нем того беглеца, который задержал их когда-то на Буге и заставил везти раненого товарища в Густой Буерак к своей ватаге.
— Неужели Илько Суперека? — спросил тот тоже с удивлением. — А я, грешным делом, подумал, когда разбежались мы по ярам, что ты в свой курень вернулся. Уже и крест на тебе поставил, потому как слыхал, что на Гарде многих поймали.
Кирилл сбросил прямо на пол свою ношу — большую рыжую лисицу, в остекленевших глазах которой отражался свет небольшого углового окошка, и подошел к Супереке.
— Ну, здравствуй, брат, я рад, что мы встретились.
Они обнялись. Кирилл протянул руку и Андрею.
— А это же кто? — посмотрел на Петра.
— Теперь двоих сыновей имею, — ответил дядька Илько. — Как гов-ворится, два казака как две руки, а третьему и делать нечего.
Пока они здоровались и рассказывали друг другу о своих скитаниях, Назар не обронил ни слова. Сидел в углу, смотрел чуть-чуть улыбающимися глазами на двух еще молодых, но уже хлебнувших горя мужчин и только попыхивал трубкой.
Так они и зажили сообща, привыкая друг к другу. Каждый был свободен в своих действиях, делал то, что умели руки и к чему тянулась душа. Более молчаливый и суровый на вид Кирилл любил засады, подстерегал зверя в буераках, логовах, выложенных сухим прошлогодним бурьяном. Глаз у него был острый, казалось, и ночью видит. Но иногда приходил и с пустыми руками. Тогда из него, бывало, и слова не вытянешь. Сядет на лавке в углу возле двери и думает о чем-то своем. Обращайся к нему, не обращайся — будет молчать. А утром, ни свет ни заря, шапку на голову и — снова в засаду. Или же пойдет к слободскому гарбарю [16] — шкуры менять на пули и порох. Его редко и видели.
Зато Назар сразу же сдружился с хлопцами. Научил их готовить заряды, попадать из ружья в зверя, ездить в седле. Петро сначала не решался садиться верхом. Низкорослый, смирный на вид Ногаец (конек этот достался Паливоде как добыча после памятной стычки с ордынцами) с места мчался галопом, имел привычку на ходу круто поворачивать в сторону, если замечал впереди какое-нибудь препятствие. На таком без сноровки и шею свернуть недолго.
И все же, глядя, как свободно и красиво сидит на коне Андрей, как легко управляет жеребцом однорукий Назар, хлопец переступил через собственную боязливость. Ясным морозным утром собственноручно оседлал Ногайца и, заглушая внутреннюю тревогу, проскакал степью версту или две, пока не почувствовал себя увереннее и не успокоился. И конь, вероятно, почувствовал его состояние, пошел ровнее, лучше слушался узды.
Удержавшись на быстроногом татарском жеребце, юный всадник испытал огромную радость, зауважал себя, как признался в тот же вечер Андрею, понял, что может при желании преодолеть собственную нерешительность, которая так часто унижала его. После этого случая Петро даже внешне как-то изменился — повеселел, в его движениях проявилось больше твердости, а в ласковых, всегда покорных глазах теперь чаще вспыхивали живые огоньки. Он ходил с Назаром на охоту, с удовольствием помогал дядьке Ильку налаживать волок, который тот всюду возил с собой. Суперека, пожалуй, больше всех радовался переменам, происшедшим в хлопце. Замечая, как вчерашний Глобин батрак постепенно оживает на воле, раскованнее держится, он щедрее отдавал ему душевное тепло. Будто предчувствовал, что недолго уже осталось им быть вместе, что судьба разведет их по разным дорогам и хлопцам придется испытать новые трудности в неумолимом житейском водовороте.
Дело шло уже к весне, а холода все еще держались. Суперека днем побывал на Каменке, ближайшей степной речке, к которой протоптал за зиму тропинку в снегу, и, вернувшись перед вечером, сказал, что утром надумал зарубить сетку.
— А она что, живая? — повернул к нему удивленное лицо Паливода, разводивший огонь в печи.
— Сетка как сетка, — уклончиво ответил Суперека, — а натянешь подо льдом, то, может, как гов-ворится, и оживет.
— Так зачем же ее «зарубать»? — не унимался Назар, наблюдая за тем, как, отцепив одно крыло волока, Илько привязывает к низам каменные грузила.
Суперека улыбнулся, казалось, даже как-то засветился изнутри. Весело ему стало, видимо, оттого, что сечевой казак, больше привыкший к коню и сабле, к ковыльной степи и сухому, жгучему ветру, не может понять тонкостей рыбацкой речи.
— Не беспокойся, друг, — поднял он на Паливоду добрые, притененные густыми бровями глаза, — сетка нам еще послужит, а «зарубим» — это так говорят у нас на Ягорлыке. — И объяснил: — Пробивают во льду проруби, затягивают под него крючками сетку, верха́ привязывают к жердям, положенным поперек прорубей, а тяжелые низы́ сами ложатся на дно. Вот так, как гов-ворится, постоит сутки, глядишь, что-то и окажется в сетке.
V
Всех поднял на ноги неугомонный дядька Илько. Готовясь к подводному лову, не замечали, как летело время. Спать легли поздно. А утром, как только рассвело, услышали стук конских копыт по мерзлой земле. Кирилл приподнялся на локте, прислушался.
— Кого-то принесла нелегкая, — буркнул, поправляя на плечах кожух, которым укрывался.
— А может, это волки Ногайца выгнали? — забеспокоился Назар и, схватив ружье, которое всегда клал рядом, толкнул плечом дверь.
В землянку повеяло холодом, крутануло белым паром у порога. Назар нырнул в него с ружьем. Следом выскочили Кирилл и Суперека.
Хлопцы ждали выстрелов, погони за волками, а услышали только голоса людей. Одевшись потеплее, они тоже выбрались из землянки. Резкий ветер стеганул по еще заспанным лицам, обсыпал одежду снежной пылью. Напротив входа бил копытами по обледеневшим сугробам упитанный конь с всадником. Наклонившись, всадник разговаривал с Назаром.
— Всех созывают в слободу, — звучал его зычный бас.
— А на кой леший, не сказали? — допытывался Паливода. — Я уже отбыл сечевую объездку, — показал он пустой рукав.
— Там объяснишь, — прокричал всадник, — а я ничего не знаю. Из Коша прибыла разъездная команда. Приказано в поход собираться... Зимовчанам и всем, кто с ними живет. Сказали, что ослушники будут наказаны.
Он выпрямился, поправил на голове островерхую баранью шапку, съехавшую на лоб, и, гарцуя перед молчаливыми
