мужчинами и парнями, крикнул сквозь ветер:
— Идите по реке, так ближе и удобнее.
— Мы и без тебя знаем, где удобнее, — буркнул Назар, следя погрустневшими глазами, как отдаляется неожиданный гость.
— Что ж, собирайтесь, братья, пойдем, коль кличут, — сказал, возвращаясь в выстуженную землянку. — Послушаем, что там говорят, чем угостят. Жаль только, ухи твоей не отведаем, — поднял серые глаза на Супереку. — Но ничего не поделаешь, такая уж наша казацкая доля.
Поздним вечером, утомленные и голодные, прибрели все пятеро в паланковую слободу. Сторожевой, прогнав палкой целую стаю собак, кинувшихся с лаем под ноги, проводил их в длинную и низкую хату, где уже храпело, стонало, вскрикивало во сне множество людей. Почти на ощупь отыскали на голых деревянных нарах, тянувшихся вдоль глухой стены, свободное место. Спали вповалку, не раздеваясь. Андрей только коснулся щекой «постели» — и поплыли в безвесть длинная извилистая дорога по Каменке, бесконечные снега, перелески, через которые они проходили, темная хата с тяжелым застоявшимся духом. А когда раскрыл глаза — увидел, что сквозь маленькое, круглое, как донышко горшка, окошко просачивается утренний свет. В хате было накурено, шумно. Седоусые, пожилые и совсем молодые мужчины уже встали. Одни сидели за длинным черным столом, стоявшим посередине помещения, другие, сгрудившись в углу, возбужденно говорили, прерывая друг друга.
— Что ты мне твердишь одно и то же, — доносился оттуда простуженный, будто надтреснутый голос. — Повоюешь, когда нечем голод заморить. И конь падает с ног, потому как не только овса — сена нет.
— А жалованье? — поддакивал другой трескучим голосом. — Мы всю зиму мерзли под Очаковом, живот прилипал к спине от голода. А денежки наши старши́на зажулила — присвоила, стало быть.
— Война же идет, — возразил третий.
— А нам не привыкать.
— Сколько живем — всё деремся с нехристями.
— Да хотя бы в командах было по справедливости.
— Дождешься!..
— Саламату [17] дадут когда-нибудь или тут уже заговелись?! — время от времени выкрикивал долговязый великан, просовывая чубатую голову в открытую дверь.
Трое пожилых мужчин, расположившись прямо на земляном полу, молча и сосредоточенно сосали трубки. Под низенькой закопченной матицей покачивались длинные хвосты сизого табачного дыма. У кого не было своей трубки — прикладывался к общественной, большой, величиной с кувшин, украшенной железками, гвоздиками, бусинками. Эта «обческая» казацкая радость стояла на дубовой скамеечке под окошком и сверкала в его свете разными красками, притягивала взоры своими украшениями.
— Подруга моя верная, хоть тобой порадую душу, — молитвенно склонился над нею и чубатый парень, который так и не дождался саламаты. Он потянул из чубука дым раз, потом еще раз, выпустил его из носа длинными струйками и, переведя дыхание, приложился снова.
— Хватит, а то весь табак сожжешь, — властно остановил его бритоголовый казак с красным сабельным рубцом ниже скулы.
Чубатый не стал возражать. Он неторопливо выпрямился, вздохнул и ушел прочь, будто лунатик, с закрытыми глазами и блаженным выражением лица.
Андрей тоже подошел к окошку, чтобы с близкого расстояния рассмотреть «обческую» трубку. Он провел пальцами по блестящим, похожим на пятаки, медным кружочкам, которые всколыхнулись и зазвенели от легкого прикосновения, сосчитал кольца из цветных камешков на чубуке, заглянул в чашечку с табаком, напоминающую большой теплящийся огнем глаз. В носу сладко защекотало, и Андрей (потом он и сам не мог толком понять, как это у него вышло), приложив губы к отшлифованному деревянному чубуку, внезапно затянулся дымом. В груди больно кольнуло, будто он проглотил что-то острое, живот свело судорогой, а перед глазами вдруг поплыли черные и розовые круги. Он покачнулся, но рядом оказался дядька Илько. Поддержал за плечи. Прошептал у самого уха с упреком:
— Не спеши, сынок, пачкать рот этой дрянью.
Вдвоем подошли к нарам.
— Надень, — подал Андрею шапку, — выйдем во двор, потому что здесь, как гов-ворится, подними топор — висеть будет. Как в смолокурне.
На подворье тоже толкалось немало казаков. Некоторые из них были с оружием — с длинными копьями, ружьями, самопалами, саблями, даже турецкими ятаганами. В сплетенной из хвороста и обмазанной глиной повети стояли кони. Андрей заметил среди них и Ногайца, возле которого хлопотали Назар с Петром. Кирилл разговаривал о чем-то с двумя мужчинами возле длинного строения, стеной примыкавшего к хате. Один из них — невысокий, простоволосый в мешковатом лапсердаке внакидку — и мига не стоял на месте. Говорил, а ноги в стареньких, истоптанных сапогах так и пританцовывали на снегу.
— И вы тут с ночи? — услышал Андрей его удивленное восклицание. — Ай вей, а Соломона и не разбудили! — затряс он иссиня-черными кудрями. — Чтоб меня Яхве... Тьфу, до греха довели, — торопливо перекрестился он. — Говори, где он сейчас слоняется? — засуетился он еще сильнее.
— Да где же ему быть? — сказал Кирилл, снисходительно улыбаясь в бороду, — в конюшне он. Разве не знаешь, твой приятель без коня и дохнуть не может.
Мужчина в лапсердаке волчком крутанулся на месте, стрельнул глазами-угольками на поветь:
— Назар!
Паливода поднял голову. Посмотрел растерянно. И словно бы чудо какое-то увидел. Его сосредоточенное лицо просияло.
— Вот те раз, — развел руками, — и не думал, и не гадал! Хлопцы, да это же Соломон. Выкрест! — обрадовался он, направляясь к мужчине прямо через сугробы. — Товарищ дорогой, дай я тебя обниму хоть одной рукой.
Они прижались друг к другу, как. братья, которые давно не виделись.
— Назар, неужели и ты будешь воевать? — спросил Соломон, осторожно касаясь пальцами его культи.
— Разве я знаю? — пожал плечами Паливода. — Велели, вот мы и пришли в слободу. Живем сообща, вместе и сюда добирались. Услышим, что нам запоют.
— И оно тебе надо — слушать? — вздохнул Соломон и снова крутанул головой туда-сюда, пустился ногами в свой пляс. — С кем ты пришел, показывай, а то я только Кирюшу знаю — порох у меня брал, — потормошил Назара за руку.
Паливода подвел его к Супереке, стоявшему неподалеку с хлопцами.
— Гляньте, кого я встретил, — сказал взволнованно, — брата своего, друга самого лучшего! Если бы не Соломон, черви давно бы уже источили Назара Паливоду. Из могилы, можно сказать, извлек.
— Эй-эй, что он такое говорит? И вы ему верите? — покачал кудрявой головой Выкрест. — Ну культя донимала, я рану перевязывал. А
