— Как идут дела ваши, как здоровье? — спросил он.
— Какие у меня дела? Вам, думаю, виднее было в вашей поездке, какие у нас дела? — лукаво прищурился посол.
— С тех пор как я покинул аул, у меня минуты свободной не было, ох-хо-хо-хо! Давненько не баловался я табачком, — начал вздыхать и охать Нияз, словно это и была самая важная новость. Он насыпал табак на ладонь, мелко раскрошил его, сунул в рот. Зажмурился от удовольствия. — Нынче, куда ни глянь, под каждым кустом стоит аул. Все Малые Барсуки заполонили аулы! Восемь лет назад, когда нас истребляли джунгары, мы не видели не то что овец, тени их не видели даже! А сейчас в каждой ложбине — тучные отары. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы — ну прямо тьма-тьмущая овец... Нынешняя зима будет в год Коровы, так кажется? Корова - она ведь скотина добрая, спокойная, стало быть, у нас в степи овец еще прибавится. Ох, славно, ах, хорошо!..
Тевкелев проклинал разговорчивого султана: «Да пропади ты пропадом со своими овцами! Кто тебя о них спрашивал...»
Нияз резко переменил тему разговора, будто подслушал мысли Тевкелева.
— Кстати, господин посол, я побывал в ауле Сырлыбая, узнал кое-что. Бедняга Таймас еле-еле дышит, не знаю, поднимется ли теперь когда-нибудь на ноги. Бьют его пять-шесть раз в день, кормят отбросами из собачьей миски; вырывают волосы с головы и тела, вроде бы, говорят, рыжий волос помогает от сглаза, а Таймас-то рыжий... Кто-то пустил слух, что этот пес — так его называют в ауле Сырлыбая — не прошел у муллы обряд обрезания. И что же над ним учинили? Раздели донага! К счастью, Таймас побывал в руках муллы, поэтому пока оставили его в живых.
Нияз смаковал свой рассказ, будто историю из «Тысячи и одной ночи». Тевкелева пробирала дрожь. Султан Нияз между тем вступил в другую колею: похоже, от его глаз ничего не укрывалось. «Может, он не такой уж размазня? — мелькнуло в голове у Тевкелева.
— С татарином, грозят, мы рассчитаемся по-своему. Его глазами накормим мух? Кожу с него сдерем с живого, глаза выколем, язык отрежем и отошлем с солдатами царице-бабе с письмом. Так в полный голос и заявляют, «Добро разграбим, свиту оберем до последней нитки и все поделим между собой!» Да-а-а, их сейчас, врагов наших, очень много. Потому они такие смелые: соберемся, мол, с силами, разобьем начисто башкир, нечего им самим к нам шастать да послов всяких возить. Но больше всех зол Сырлыбай, он мне так и сказал: передай своему родственнику Абулхаиру, — чтобы образумился, да поскорее, а не то поздно будет. Пусть отступится от этого чужака, не то простится с головой!
Выложив новости, Нияз наконец убрался. Когда он живописал страшные картины, лицо его не дрогнуло ни разу, а глаза блестели так, словно он рассказывал увлекательную сказку.
В ту ночь Тевкелев не сомкнул глаз, стараясь разобраться, где правда, а где вымысел в рассказе Нияза. Своим людям он решил пока ничего не сообщать, чтобы не будоражить их.
На закате следующего дня к нему прискакали Байбек и еще четыре всадника от хана. Байбек, как обычно, залебезил, засылал его вопросами:
— Господин посол, в здравии ли вы, в целости ли ваш скот? — На лице у этого человека всегда улыбка, спина всегда полусогнута. — Опять будете гневаться на меня, господин посол, опять, знаю, не согласитесь, но хан приказал мне, и мое дело выполнить приказ... Пусть господин посол без промедления передаст мне все свое добро.
Сердце Тевкелева екнуло: «Все идет так, как я и предполагал». Он вызвал к себе на совет башкирских баев Кокаша, Алдарбая, Кадрияса и Юмаша.
Услышав новость, башкиры насторожились:
— Это же разбой!
— Может, хан теперь сам собирается учинить над нами насилие?
— Нет, нельзя отдавать наше добро! Без него мы никому тут не будем нужны! С нами перестанут совсем считаться!
— Не отдадим! Не отберет же хан все силой, не решится! А поднимет на нас руку, мы ведь тоже драться умеем!
— Сколько можно терпеть от них, проявлять покорность?!
— Если хан не знает, куда девать свою силу, почему он не применит ее против своих разбойников? Почему не усмирит их?
Тевкелев понимал: нельзя ссориться с ханом, нельзя рвать с ним отношения. До добра это не доведет. Надо ждать, тянуть время. Надо вызвать сюда Букенбая и посоветоваться с ним.
— Нет, ссориться с ханом не в наших интересах, без его поддержки нам с вами не миновать беды. Мы совсем одни, и мы оторваны от родины... Надо ответить хану, что настоящее время его просьбу выполнить не представляется возможным, а сами попытаемся повлиять на хана через Букенбая.
Слуги вернулись к Абулхаиру с пустыми руками, он рассердился и опять погнал их к Тевкелеву с такими словами:
— Я не собираюсь латать его тряпками стены моей юрты! Две телеги с русским добром не дают покоя нашим ртам. Эти смутьяны очень опасны, и не успокоятся, пока не получат своего. Не дадим сами — отберут силой, никого не пожалеют, убьют и посла, и меня, и все наше окружение... Жизнь дороже любых тряпок. Будем живы, все у нас будет.
Упираться дальше не было смысла. Тевкелев отдал людям хана два сундука, два тюка в впридачу кое-что из своей собственной одежды. Дрожащей рукой вывел в журнале: «19 ноября хану Абулхаиру передано подарков на восемьсот восемьдесят семь рублей пятнадцать копеек».
Ночь прошла тревожно. Ни один человек не спал. Каков уж тут сон, когда такие дела творятся. «Теперь, — шептали люди, — скорее всего следует ждать чего-то ужасного. Или истребит всех нас сам, или пошлет гонцов к своим противникам. Доживем ли до следующего утра?»
Люди писали домой прощальные письма, не надеясь что они вернутся в родные места. Тевкелев ломал голову, как бы утром кому-нибудь устроить побег из ставки, подать весть о себе в Уфу.
Обойдя утром весь свой стан, Тевкелев убедился, что он как стоял, так и стоит, все до единого живы-здоровы.
«Уж не приснился ли мне страшный сон? — потряс головой посол. — Однако кто сказал, что эти бандиты придут не днем, а ночью? Таймаса они тоже похитили среди бела дня. Какая им разница — день или ночь? Может быть, они решили рассчитаться только со мной? Какой смысл им убивать остальных? Остальных они могут продать в рабство... Зачем им громить все посольство? Завладев сундуками и тюками, они могут разделаться со мной каким-нибудь более хитрым способом, без свидетелей. Вызвать, например, через слугу к хану, а там...»
Тевкелев как в воду глядел: к нему в юрту шмыгнул Байбек и склонился перед Тевкелевым в поклоне:
— Здравствуйте, господин посол! — заискивающе произнес он. — Как ваши дела, в добром ли вы здравии? На месте ли ваш скот?
— На месте, приятель, на месте! Все здоровы! — с улыбкой ответил Тевкелев. Он решил встретить смерть с улыбкой.
— Вас приглашает к себе хан.
— Погоди немного! Сейчас отправимся! — Тевкелев слегка помедлил, потом пошел к башкирским биям.
Видно, лицо у него было такое, что заставило их насторожиться.
— Хан прислал за мной, — произнес Тевкелев, еле сдерживая дрожь в голосе.
— Что опять понадобилось этому псу? Вчера нас ограбил, сегодня...
— Не ходите! Не к добру это! Не может этот злодей звать вас с добрыми намерениями!
— Мы вас не пустим! Защитим! Что бы ни случилось, будем с вами! Встретим беду вместе!
На глазах Тевкелева блеснули слезы: никогда в жизни он не слышал более дорогих слов.
— Нет, я пойду, обязан пойти. Зачем ему убивать меня средь бела дня? — голос его окреп, звучал уверенно, хотя сам он не очень-то верил тому, что говорил. — Ослушаться в данной ситуации — значит обидеть или обрадовать...
Башкиры вышли вслед за послом и неотрывно глядели, как он удалялся.
На этот раз Байбек провел Тевкелева мимо огромной ханской юрты, остановился около круглобокой юрты старшей жены Абулхаира.
— Добро пожаловать, господин посол! Проходите на торь, прошу вас! — Абулхаир поднялся, подал Тевкелеву руку, сам сел только после Тевкелева. Абулхаир и его жена приветливо улыбались. — Как спали?
— Неплохо. Слава богу, сплю хорошо.
— А я сегодня поднялся весь разбитый... Наверно, постель была неудобная, — улыбнулся хан загадочно. — Прошу вас, угощайтесь! Я люблю чай, приправленный гвоздикой, корицей и талшином. Если не понравится — не стесняйтесь, скажите, вам нальют из другого чайника. Но сначала отведайте из моего.
— С удовольствием попробую, спасибо. Я не прочь узнать то, что мне неизвестно...
— Прекрасно сказано! Русские, я слышал, тоже любят чай.
— Что верно, то верно. Мы любим побаловаться чайком.
— Но ведь у вас не жарко, жажда вас мучить не может.
— А мы пьем чай, чтобы согреться! — Тевкелев поднес пиалу ко рту, сделал маленький, осторожный глоток. Чай имел своеобразный, но очень приятный вкус: кисловатый, острый, он ласкал небо.
Как ни были напряжены нервы Тевкелева, он не мог не заметить, что что-то томит хана, что тот хочет что-то сказать, но не решается.
— Как у вас с едой? Еще не кончились припасы? — осведомился Абулхаир заботливо.
