Генжемурат повернулся к Саипназару спиной.
— Солнце — это великий хан Хивы, — устало пояснил Ерназар-младший. — Готовая конюшня в Хиве, сдается мне, предпочтительнее, чем дворец, который собирается возвести у нас предатель Алакоз.
— Вы что, все с ума посходили? — рванулся к Ерназару-младшему Генжемурат.
— Нет, мы в здравом уме! Два хана — это два волка! Зачем нам быть растерзанными ими с двух-то сторон, зачем? — пробовал втолковать ему Адил.
— Вы всерьез?.. Вы это все всерьез говорите?
— Человек, который сам лжет, — другим не верит! — с вызовом рявкнул Расули.
Генжемурат понял: перед ним — изменники, отступники. Глаза его готовы были пронзить, испепелить их на месте. Он нашел в себе силы сдержаться и произнести, не срываясь:
— Ерназар-кенегес, ты же посол от нашего родного ханства, нашего первого хана…
— Успокойся и не сердись на меня! — отозвался Ерназар-младший. — Я долго, очень долго прикидывал и так и эдак, и вот к чему я пришел: мы сильно рискуем! Мы повели наш несчастный, измученный народ потернистому, нехоженому пути! Путь этот опасен, чреват погибелью!
— Ерназар-кенегес! Не пытайся оправдывать свою измену! Как ты можешь — с твоим-то умом! — забывать: человек, посадивший пустую косточку в землю, будет потом жестоко раскаиваться!
— Это Алакоз сажает пустую косточку в почву, Алакоз! — взвизгнул Саипназар.
Адил пытался уговорить Генжемурата:
У тебя один-единственный сын, Генжемурат, один! Подумай о нем! Кто его воспитает без тебя, кто вырастит?
— Память обо мне! Память об отце, погибшем за правое дело, куда лучше для воспитания сына, чем живой отец, предавший отчизну! — строго пояснил Адилу Генжемурат. — А вас, предатели, проклянут все ваши родные, даже кровные ваши дети!
Ерназара-младшего начала бить нервная дрожь.
— Маленькая лампа, зажженная во тьме, может показаться солнцем… Пойми ты, Зарлык — это лампа, а вот Алакоз выдает нам его за солнце! Он всех обманывает, всех! Вот почему я так злюсь на тебя! Ты обманут, ты терпишь несчастья из-за Алакоза!
Генжемурат готов был вступить с ними врукопашную, но цепи держали его надежно. Свой гнев и презрение вложил он в слова:
— Предатели! Я бы плюнул вам в рожи ваши бесстыжие, да для вас это все одно что капля росы — так низко вы пали! Вы только утретесь… И все равно я плюю на вас! На ваши черные подлые морды! — Генжемурат плюнул.
Никто не ожидал, что Генжемурат осуществит свою угрозу; все стояли как оглушенные. Ерназару-младше-му показалось, что в глаза ему бросили горсть земли, он в стыде и в ужасе руками схватился за лицо, прикрыл его.
— Не хочу видеть ваши продажные рыла! Лучше зиндан, чем подлостью добытая свобода! Убирайтесь! Пошли прочь!
— Э-э-э, правду говорят, курица даже перед смертью не может оторвать глаз от дерьма! — съязвил Саипназар. — Наш Генжемурат похож на курицу!
Никто не поддержал Саипназара ни словом, ни взглядом. Ему стало неловко; больше всего он боялся, как бы Ерназар-младший не изменил свое решение, опять не прилепился душой к Алакозу.
— Ерназар, не кручинься, брат! — обратился к нему Саипназар, как только они выбрались из зиндана. — Рот — это тебе не мешок, его не завяжешь! Потом… слова человека, натерпевшегося в тюрьме, — стоит ли принимать их близко к сердцу?.. Ну, погорячился! Глядишь, и одумается! Избави нас бог вызвать гнев вон там! — он показал пальцем на ханский дворец. — Покарают! Расправятся так, что мокрого места не останется!
Бии и соколы загалдели, заговорили наперебой:
— Верно, верно!.. Это кара всего страшней!.. Не приведи аллах!..
— Что я могу с собой поделать? Иногда я, кажется, крепче камня, иногда — мягок и слаб, как цветок! Слова Генжемурата пронзили меня!
— Отец, он все от своих детей стерпит! — увещевал Саипназар. — Ты молодой, но для всех каракалпаков ты — отец! Да, да, ты наш отец!
Ты мой благожелатель, ты друг мне, потому и стараешься меня утешить! — сглотнул слезу Ерназар-младший.
Ты человек с чистым сердцем, да, да, с чистым сердцем! Поэтому народ наш тебя любит, весь наш народ! — Саипназар изо всех сил старался умаслить Ерназара-младшего на всякий случай…
— Это так, брат Ерназар! Он правду говорит! — произнес кто-то мягким, льстивым тоном. Их догнал Мухамедкарим.
— О-о-о! Это ты! — возликовал Саипназар. — Как ты оказался здесь? Откуда ты?.. Рассказывай!
— Что же тут рассказывать? Когда у тебя на всем белом свете есть один лишь старый дед, да и тот ревностный суфи и почитатель Каракум-ишана… Ишан наложил запрет на мою поездку с Жангазы-туре, заявил, что это дело, противное богу! И пригрозил, что мой дед никогда не попадет в рай, если я отправлюсь с посланием Зарлык-хана к казахам… Вот я здесь и оказался!
— А где Каракум-ишан? — полюбопытствовал тут же Саипназар.
— Отправился к сыну Алакоза.
— Нельзя ли и нам повидаться с Хожаназаром? — заволновался Расули.
— Нет! — отозвался Мухамедкарим. — Его от всех прячут! Ишан хочет склонить его к тому, чтобы он выступил против отца! Отрекся от него!
— Принял ли вас хан? — вполголоса осведомился Ерназар-младший у Мухамедкарима.
— Да!
— Ну и что он? В чем ядро его замыслов?
— Он сказал так: страна каракалпаков сейчас похожа на человека, который схватил простуду! Я заставлю ее проглотить еду, сдобренную горьким перцем, и она выздоровеет. Мне это не совсем понятно, по совести говоря, оттого и страшновато.
Около дома, где устроили перебежчиков, стоял взмыленный конь: похоже, он проделал длительный и тяжелый путь.
— Хе, да это конь Шонкы! — Расули признал коня. Мухамедкарим сразу взволновался.
— Может быть, его послал на разведку Алакоз? Узнать, пронюхать, как мы тут?..
Все почувствовали себя неуютно, неуверенно, лишь Ерназар-младший не потерял хладнокровия. Шонкы поджидал их у самого входа. Он приветствовал всех, согнувшись, как полегший от ветра тростник. Ерназар-младший молча прошел мимо него и приказал одному из соколов:
— Всыпьте этому пройдохе девять раз по девять плетей! На ночь оставьте его голенького, пусть комары его пощекочут!..
Шонкы рванулся было к Ерназару-младшему, но его схватили.
Утром, после намаза, Ерназар-младший вызвал к себе Шонкы.
— Говори! — только и вымолвил он. Искусанный комарами, измученный страхом, Шонкы горько зарыдал:
— Я приехал сюда в поисках правды! Я хотел сам, своими глазами увидеть, убедиться сам!.. А не по наущенью других!.. И что же получается…
— Каждый переход через узкий мостик имеет свои трудности, свои опа-а-асности, Шонкы-ы-ы! — с нарочитой кротостью протянул Ерназар-младший.
Неожиданная благожелательность и кротость кене-геса сбили Шонкы с толку — он ничего не понимал! Чтобы окончательно не запутаться, он сразу выпалил:
— Не для всех людей из рода колдаулы Алакоз — весна! Однако он выбрал меня из всех и послал сюда лазутчиком!
— Случается иногда: лазутчик и правду вроде открыл, и тайной своей поделился, а все равно остается лазутчиком, — вкрадчиво заметил Ерназар-младший. — Чем ты можешь доказать свою искренность?
— Поставь передо мной хлеб, я поклянусь!
— Не-е-ет! Ты ведь голоден сейчас. И чтобы досыта поесть, дашь любую клятву! Клятву верности мне и хивинскому хану!.. Вот тебе моя нога, поцелуй-ка лучше мою ступню!
Глаза у Шонкы чуть не вылезли из орбит. Однако он смирил свой гнев и отвращение. Осторожно приблизив лицо к ноге младшего Ерназара, он поцеловал, будто клюнул носом, его ступню. Это наполнило Ерназара-младшего злорадным торжеством, но длилось его торжество недолго: в дверях он заметил Саипназара. Кене-гее смутился, отослал Шонкы прочь.
«Эге-ге! — промелькнуло в голове Саипназара. — Когда-то этот молокосос по приказу Алакоза отсыпал мне плетей за то, что я сунул для приветствия своему батраку вместо руки ногу… А сегодня вон что он вытворяет! Аи да жук, аи да хитрец, аи да лицемер!» Однако в его замыслы не входило, чтобы Ерназар-младший распознавал его мысли или держал на него обиду.
— Ну и нахал, ну и трус этот Шонкы! Пятки готов лизать, лишь бы искупить все свои провинности! Как тебе, наверно, неприятно это, противно! Вот подлец! — заюлил Саипназар.
— Подлости, увы, не занимать любому человеку!.. Наш век так устроен, что врага легче всего одолеть подлостью. Когда тухлое протухнет еще больше, а в чистое добавить грязи, тогда и жди победы… Люди это поняли, потому-то подлость и процветает. Чистых да честных ныне не больно-то уважают и жалуют. А вот мерзостные и грязные — в почете!..
Спустя час Шонкы снова втолкнули в комнату, где находился Ерназар-младший. На этот раз Шонкы сиял: его накормили-напоили до отвала. Ерназар-младший тоже сиял словно вышедший из-за туч месяц. Он ласково пригласил Шонкы сесть возле него на мягкое одеяло.
