Начало казалось многообещающим: пушки сделали несколько удачных выстрелов, вызвавших пожары в крепости. Желая воспользоваться благоприятным случаем, Вайер спешно выслал подрывников, не дожидаясь окончания обстрела. Те действовали не лучшим образом, возможно, боялись угодить под огонь своей батареи. Во всяком случае, взрыв петарды видимого вреда Копытецким воротам не нанёс. О второй попытке нечего было и думать, ибо тамошние защитники насторожились.
А на востоке события развивались так. Рыжий Шембек с парой подручников пополз к месту, указанному Антипом. Ползли неслышно, тише змей, и подобрались к самому основанию. Немец уже начал было снимать короб, как вдруг почувствовал слабый толчок в плечо.
— Тихо! — негромко, но властно приказал ему чей-то голос. Немец встрепенулся и тут же получил такой крепкий удар по голове, что далее уже не смел осушаться. Подручники последовали его примеру. В это самое время Новодворский и его помощники двигались к Авраамиевской башне. С большой предосторожностью им удалось приблизиться к воротам и установить петарды. Выбравшись из узкого прохода между крепостной стеной и срубом, они нетерпеливо ждали взрыва и муть было не пострадали, когда он прогремел. Однако о произведённом действии могли только гадать, ибо не имели прямой видимости, а проход оказался засыпанным землёй. Новодворский ждал такого же взрыва с участка Шембека, чтобы начать приступ. Взрыва не было, и, как ни беспокоило Новодворского это обстоятельство, он понимал, что медлить более нельзя и приказал трубить сигнал к атаке. Сигнала, увы, не было тоже. Тщетно силился трубач извлечь хотя звук из своего инструмента, разбитые губы напрочь отказывались слушаться. Новодворский только теперь обратил внимание на его жалкое состояние и так разозлился, что бедняга в эту ночь лишился ещё и передних зубов. Пан, уже более не таясь, вернулся к своему войску и погнал их на приступ, доверяя уже теперь только собственной глотке и кулакам. Войско на приступ идти не хотело, ибо не видело воочию разрушений. Несмотря на явное ослушание, оно выказывало более здравого смысла, чем начальник.
Особенную строптивость проявили венгры, они не пожелали безропотно сносить ругань польского пана и отвечали ему тем же. Громкие крики бранящихся позволили защитникам верно определить направление для стрельбы. Авраамиевская башня, Веселуха и прилегающие к ним прясла опоясались дымками выстрелов. В дело включились пушки верхнего, среднего и подошвенного боя, их поддержали самопалы и ручницы. Ночь огласилась многочисленными воплями и стонами, потери врага оказались значительными. Ротмистр Дарский отметил в своём дневнике: «У нас 20 убитых и 70 раненых». Но он явно поскромничал.
Так и закончился этот первый приступ.
Король был взбешён. Высокое положение давало ему право винить в неудаче всех кроме себя, и он им пользовался без стеснения. Полковник Вайер, на долю которого выпала основная часть королевского гнева, угрюмо отмалчивался, только покручивал седой ус. Старый служака сам не мог простить себе оплошность со взрывом петарды. Жолкевский попытался вступиться за боевого товарища. «Столь сильные стены, — сказан он, — требуют мощных зарядов, опасных для подрывников».
— Солдат, не желающий воевать из-за опасности получить рану? С таким настроем нам и в самом деле вряд ли удастся победить... — начав вполне спокойно, король всё более повышал голос и вдруг зашёлся в яростном крике: — Взрывать! Копать! Стрелять! Стрелять безостановочно из всех пушек: пусть небо разверзнется над упрямыми еретиками!
Во исполнение королевского приказа пушки палили весь день 25 сентября. Особого вреда крепостным укреплениям они не причинили, хотя в городе начались пожары. Их быстро тушили, паники не наблюдалось. Вечером, желая хоть как-нибудь оправдаться за неудачу, немцы напали на острог, прикрывавший подступы к Пятницкой башне со стороны Днепра. Защитники были вынуждены оставить его. Это всё, чего удалось достигнуть под действием королевского гнева. Утром Сигизмунд не услышал пушечного гула и удивлённо заметил:
— Если наши доблестные пушкари берегут мой сон, пусть не стесняются. Скажите, что король уже встал и ждёт их приветствия.
Оно, увы, прозвучало слабо. Оказалось, что в результате интенсивной стрельбы многие пушки вышли из строя и требовали ремонта. Положение сложилось достаточно серьёзным и как всегда в подобных случаях потребовался совет Жолкевского.
— Вы что-то говорили о подкопах, — напомнил король.
— Я уже отдал распоряжение о начале работ, но... — гетман остановился, как бы не решаясь продолжать.
— Ах, эти ваши вечные «но»! Что ещё такое?
— Перебежчики показывают, что крепость опоясана подземными ходами, русские называют их «слухами».
Боюсь, что в таком случае нашим подкопам будет трудно достигнуть стен.
Король не смог сдержать раздражения.
— Вы будто нарочно испытываете моё терпение, пан гетман, стараясь уверить в неприступности крепости.
— Неприступных крепостей не бывает, Ваше Величество. Даст Бог, возьмём и эту, но... — и увидев недовольную гримасу на королевском лице, Жолкевский торопливо продолжил: — Но к приступу следует подготовиться более основательно. Нужно послать за пушечными ремонтёрами, подвезти осадные орудия, усилить войско пехотой...
— У меня нет на это денег! Я пришёл сюда не тратить, а получить. И потом прилично ли мне будет находиться в бездействии, ожидая пушек и подкреплений?
— Я бы предложил Вашему Величеству продолжить движение к Москве, оставив здесь небольшую часть войска для блокады крепости. Думаю, что к зиме всё закончится. Смоленск будет разрушен, а, быть может, просто отворит свои ворота по приказу.
— По какому такому приказу?
— По приказу Вашего Величества из Москвы.
Король задумался, предложение гетмана казалось не лишённым смысла, послал за сенаторами. Неудача первого приступа отрезвила многих, те в большинстве своём тоже высказались за уход из-под Смоленска и с не меньшим пылом теперь обосновывали его целесообразность. Этим наша честь не уронится, уверяли они, ведь король не отступает, но идёт вперёд. Мы же со своей стороны обратимся к думным боярам с призывом отдаться под высокую руку его королевского величества и прекратить кровопролитие. Всё шло к тому, что предложение гетмана восторжествует. Король призвал военачальников, но здесь единодушия не наблюдалось. Те, которые ещё не принимали участия в деле, высказывались за продолжение осады. Самым ревностным её сторонником явились братья Потоцкие. По их сведениям, в крепости происходят волнения, горожане злятся на Шеина за уничтожение посадов, и требуют начать переговоры с королём, в противном случае угрожают уничтожить пороховые запасы.
Во время этого горластого совещания королю доложили о приходе велижского старосты, имеющего важное сообщение. С началом вторжения Гонсевский осадил Белую, небольшой городок к северу от Смоленска, и король, ожидавший оттуда победных вестей, приказал незамедлительно принять его. Однако Гонсевский, по-прежнему не упускавший случая напомнить о себе, на сей раз пришёл с другим. Поприветствовав короля, он сказал, что есть толковый человек, прежде живший в Смоленске и имеющий там много влиятельных друзей. Этот человек просится на переговоры с русскими, ручаясь за их успешный исход.
— А ещё... — Гонсевский отступил в сторону и выдвинул вперёд вислоусого запорожца в шароварах необъятной ширины, — это атаман Олевченко, он просит...
Атаман, не дав Гонсевскому закончить, пал на колени и заговорил, громко, настойчиво. Его сбивчивая речь не сразу позволила уловить суть. Оказывается, атаман привёл с собой три тысячи казаков и просил королевское знамя, чтобы водрузить его над Смоленском.
— 3 им хучь пид землю, хучь на станы полеземо, нэхай воны сказятся москали трекляты, и ежели город тоби нэ добудэмо, нэхай выводит з мэня усю требуху, — кричал Олевченко, метя пол чёрным оселедцем.
— Казаки хотят положить свои души за благоволение Вашего Величества... — Гонсевский попытался передать слова атамана в более изящной форме. И преуспел, король улыбнулся.
— Самоотверженность этих людей достойна нашей высокой милости. Выдайте им королевское знамя. Вот, панове, ответ на ваши споры, — обратился король к присутствующим, — не могу же я уйти, не увидев, как моё знамя взовьётся над Смоленском. Впрочем, здесь сегодня говорилось много дельного. Подготовьте письмо к боярской думе и пошлите толкового человека на переговоры в крепость. Проявим акт милосердия перед штурмом, как-никак, это наши будущие подданные.
Отпуская приглашённых, король попросил задержаться нескольких, в том числе Гонсевского. Тот ловил на себе завистливые взгляды выходящих и едва сдерживал внутреннее ликование. О том, чтобы выделиться из толпы себе подобных, мечтает каждый придворный, но когда такой чести удостаивается человек со стороны — это настоящая удача. Хорошо зная Сигизмунда, Гонсевский не ждал от него благодарности, скорее всего, у того появилась какая-то нужда, и бывший любимец молил сейчас только о том, чтобы она не оказалась очередным королевским капризом. Ему хотелось сделать что-то очень значительное. Король между тем, не обращая на него внимания, слушал Жолкевского, упрямо пытающегося предотвратить очередную авантюру.
