— Запорожские казаки — люди отчаянной, бесшабашной храбрости. Они привыкли воевать в степях и не имеют навыков осады сильных крепостей, — говорил гетман, — их жертвы будут совершенно напрасными.
— Умереть во славу своего короля всегда почётно, — заметил Сигизмунд, всё ещё пребывающий в благодушном настроении. — И потом я же не просил их об этом, они сами.
— У Вашего Величества есть отличная возможность проявить отеческую заботу о своих подданных. А кроме всего прочего, присутствие этих своевольных, не подчиняющихся никакой дисциплине людей может оказать разлагающее влияние на остальное войско.
— Но что же делать? Я уже распорядился отдать им своё знамя.
— Отправьте их под Белую, пусть водружают знамя там.
Гонсевский встрепенулся, но пока не отважился подать голос, только подумал: «Мерзкий старикашка желает спровадить меня, интересно, кто ему нашептал об этом?» Король посмотрел в его сторону:
— Кстати, как у вас там дела? Или тоже станете говорить о крепких стенах и отсутствии пушек?
— Крепость падёт днями, — ответил Гонсевский, — пушек у меня довольно, могу прислать пану гетману.
— Браво! — воскликнул король. — Если же приставите к ним несколько мастеров-ремонтёров, наш гетман выразит вам особую благодарность.
— Рад услужить пану гетману, — Гонсевский сделал лёгкий поклон в его сторону и снисходительно улыбнулся, отчего Жолкевский сразу нахмурился. И в самом деле, разве не унизительно для его положения принимать военную помощь от какого-то провинциального старосты? Зато Гонсевский сразу почувствовал себя более уверенным; сейчас он пока не думал, откуда возьмёт пушки или хотя бы обещанных ремонтёров, просто радовался, что в споре между двумя могущественным людьми оказался на стороне более высокого могущества.
— Впрочем, не будем торопиться, — посмотрим, чем кончатся переговоры, может быть, пушки нам не понадобятся вовсе.
С этими словами король отпустил сановников, оставив только Гонсевского. Тот весь подобрался, ожидая, что настал желанный час. Довольно прозябать вдали от важных дел, наверняка король даст новое назначение и приблизит ко двору, теперь важно не прогадать...
— Пан Александр... — король обратился к нему по имени, как в прежние дни и сделал паузу, чтобы подчеркнуть это. — Я слышал, что в своей велижской глуши ты не растерял навыков к изящной жизни, так ли?
— Я старался по мере сил... — начал Гонсевский прерывающимся голосом.
— Надеюсь, что это относится и к изящной поэзии?
— О, Ваше Величество, я...
— Вот и хорошо, нужно сочинить мадригал, в коем выразить любовь к прекрасной даме и томление от вынужденной разлуки. К сожалению, эта грязь, пальба, крики, вообще вся обстановка дурно действует на мой слог, сможешь ли помочь, просто, по-дружески?
— О, Ваше Величество, я...
И хотя на сей раз никто не перебивал, Гонсевский не мог продолжать от избытка чувств. О таком доверии он не мог даже мечтать.
Вечером к крепости был отправлен гайдук с извещением о желании короля послать своего представителя на переговоры. Смоляне ответили согласием. Поляки прекратили стрельбу, крепость последовала их примеру, ночь прошла в необыкновенной тишине. Утром в сопровождении трубача и знамёнщика под стенами появился королевский представитель. Горожане узнали в нём Богдана Велижанина, часто бывавшего в Смоленске прежде, и потому без всякого опасения отворили ворота. Особенной радости от встречи не выказали, но по обычаю крепко попотчевали водкой. Поблагодарив за угощение, Богдан тянуть дела не стал и сказал так:
— Король удивляется вашей грубости и упорству, что вы встречаете его не с благодарностью; он как государь христианский, жалеет о кровопролитии и хочет остановить его. По случаю прекращения вашего царского рода и частой перемены государей он вознамерился принять вас в своё подданство, ежели вы окажетесь достойными такой милости. Король хочет сохранить в неприкосновенности ваши права, обычаи и русскую веру со всеми обрядами...
Велижанин говорил давно известные вещи, смоляне, люди не очень высоких чинов, терпеливо выслушали и в ответ повторили своё:
— Хвалим короля за то, что он хочет поступить с нами по-христиански, но боимся его людей, на которых ни в чём нельзя положиться. Если бы король даже обещался за них, они всё равно его не послушают. Что они делают под Москвой и по иным городам? Говорят, будто помогают, а сами разоряют нас, бесчестят жён и детей...
Тем первый день переговоров и кончился. Условились продолжить их завтра в более представительном составе. Велижанин был доволен и уверял, что русские вообще не любят решать дела быстро и что если уж решились на продолжение, то надеются достигнуть согласия. Вторая ночь тоже прошла без стрельбы.
А в воеводской избе тем временем заседал городской совет. Обсуждали неотложные осадные дела: о том, как распоряжаться запасами зерна, сколько выделять на прожиток служилым людям и прочим горожанам; как обеспечивать жителей водой по случаю резкого обмеления колодцев; где заготовлять дрова на зиму; чем награждать отличившихся в ратном деле; что предпринимать против королевских универсалов, передающих исконные земли смоленских помещиков новым владельцам... О начавшихся переговорах речи не было вообще, словно являлись они ничтожной малостью, не достойной внимания совета. Только в конце о них напомнило вскользь письмо Шуйскому, которое предложил послать Шеин. В нём говорилось:
«Литовский король со своими радными панами прислал к нам, сиротам твоим, листы, чтобы мы были под его королевской рукою. Он стоит под Смоленском со многими литовскими и немецкими людьми и промышляет над городом всяким злым умышлением и подкопами. Ратных людей, государь, у нас здесь мало, а из уезду волостные крестьяне в осаду не пошли и даточных людей не дали, зане король прельстил их вольностью.
И вот мы, твои государевы сироты, посоветовавшись с богомольцем преосвященным Сергием архиепископом Смоленским, да с твоим государем-боярином и воеводой Шеиным Михаилом Борисовичем, да с князем Горчаковым Петром Иванычем, да со служилыми людьми, и со стрельцы и с пушкари и со всякими жилецкими людьми, литовскому королю и его радным панам отказали. Ждём, государь, твоего примолвления, а сами готовы все помереть, но литовскому королю и его панам отнюдь не поклониться...»
Письмо одобрили без лишних слов. Архиепископ со своей стороны тоже зачитал послание патриарху Гермогену. Оно заканчивалось словами: «Буди, печальник, чтоб нам государь царь помощь подал, как ему Бог известит». Его одобрили тоже. А назавтра вышли навстречу Велижанину несколько бояр, опять попотчевали водкой и ответили так:
— Мы уже целовали крест на верность царю Шуйскому, который обещает нам помощь. Поэтому пусть ваш король делает, что может, а мы сохраним верность своему государю!
Король был страшно разозлён и, уже не слушая никого, приказал готовиться к новому приступу.
Темны и прохладны октябрьские ночи, а дозорных из-за близкого присутствия врага и того пуще оторопь берёт. Ходят, бодрят себя криками: «Погля-я-ядывай!» — и в ответ получают: «Гляди-и-м!» Так всю ночь. В этих громких криках не слышен только голос Ивашки-рыбаря, хотя он каждую ночь в дозоре — отрабатывает долг Булыге. Высох, почернел от постоянного недосыпа и до того приморился, что на громкий голос уже сил не хватает. Сотник Жданко, закрывавший глаза на подмены, и то обеспокоился: «Гляди, так вымотаешься, что из пушки палить не сможешь». «Не бойся, — глухо отвечал Ивашка, — на двугривенный уже откараулил, к зиме и вовсе освобожусь». К зиме? Да, она подступала всё ближе, и Ивашка со страхом думал о ней. Как прожить без припасов, без реки-кормилицы, в ветхом, продуваемом насквозь жилище? Служилым посадским выдавали скудный паек: по осьмине ржи на месяц, одному едва прокормиться, а ежели ты сам-пят? И никакой возможности подработать, ибо всё время тратилось на расплату с Булыгой. Каждую ночь появлялся тот на башне со своей суковатой палкой и, убедившись, что должник на месте, делал на ней отметку. «Что ты возишься с этим сморчком? — возмутился как-то Гришка-дозорный. — Давно бы спихнул со стены, али мне позволь». «Упаси Бог!» — в страхе вскрикнул Ивашка, вспомнив Булыгины угрозы. Ловкий Гришка стащил было эту палку, так Булыга заявил, что начнёт счёт по новой, и её пришлось возвратить. «Погоди, — сказал ему Гришка, — у меня своя палка, а на ней про тебя рез».
Булыга на ругань и угрозы не обращал внимания, они сопутствовали ему всю жизнь. Послушает с полуприкрытыми глазами, усмехнётся и пойдёт дальше. Дальше — это к соседней Авраамиевской башне, где отбывали назначенное Шеиным наказание игроки-картёжники. Почти все они были его должниками, панский долг им простился, Булыгин — нет. Обойдёт каждого, спросит насчёт отдачи и, услышав в ответ злобную брань, продолжит путь. Боярский сын Нечай, парень красивый и ловкий, как-то бросил в сердцах:
