— Ничего не понимаю, — бормотал Стадницкий, возвращаясь в воеводскую избу. — И это ответ королю?
— А что тут понимать, пан Станислав, — говорил Рожинский, почти не скрывая своего торжества. — Коло решило, а оно всегда право… И потом, король осадил Смоленск, который еще неведомо, возьмет ли, а уже взял Москву… ну половину Москвы. Когда она станет вся наша, Смоленск сам упадет к ногам его величества, как переспелое яблоко.
— Но вы же служите какому-то проходимцу, — пытался спорить Стадницкий.
— Только не вздумайте сказать так при народе, пан Станислав.
Для русских он царь, а для нас пусть хоть сам черт лишь бы платил. Как только мы возьмем Кремль, свергнем Шуйского, мы посадим на престол кого захотим. И будьте уверены, он не будет врагом короля или Речи Посполитой. А пока… пока вокруг этого так называемого царя кучкуются русские и нельзя им пренебрегать. Поверьте, пан Станислав, у него уже давно нет никакой власти. Мы здесь командуем. Мы! Я и…
Рожинский едва не брякнул «и Лисовский», но вовремя вспомнил, что тот изгнан королем.
— …и ясновельможный пан Ян Сапега.
Лукавил полковник Рожинский, он один был в Тушино главнокомандующим и Сапегу ясновельможного сплавил под Троицу, почуяв в нем соперника. И даже топтанье его под Троицей вполне устраивало честолюбивого Рожинского.
— Я бы хотел увидеться с Сапегой, — высказал пожелание Стадницкий.
— Но его сейчас здесь нет, он штурмует Троицу.
— А патриарх Филарет?
— Патриарх здесь. Вон его подворье.
— У меня есть к нему королевская грамота.
— Надеюсь, его величество правильно оценил роль иереев в России? — высказал догадку Рожинский.
— Да, он вполне учел прошлые ошибки.
— Вот видите, у нас уже и православный патриарх свой, исправно отправляет свои обязанности и хоть завтра готов венчать на царство достойного. Разумеется, кого мы укажем. Все надо делать с умом, — усмехнулся Рожинский. — И патриархов, и царей.
Нет, не понравился Рожинский королевскому послу, не понравился. Ведь это он собрал коло и повернул его куда хотел, в сущности, против короля. «Узурпатор, чистой воды узурпатор», — думал Стадницкий, направляясь на подворье патриарха.
Патриарх Филарет, седобородый старец, принял королевского посланца ласково и, будучи в окружении своего клира, велел дьяку Грамотину читать грамоту вслух.
Прокашляв свою басовитую глотку, Грамотин начал:
— Так как в государстве Московском с давнего времени идет большая смута и разлитие крови христианской, то мы, сжалившись, пришли сами своею головою не для того, чтобы желали большей смуты, но для того, чтоб это великое государство успокоилось…
Кивали старцы головами: «Эдак, эдак».
— …Если захотите нашу королевскую ласку с благодарностью принять, — гудел бас Грамотина, — и быть под нашею рукою, то уверяем вас нашим государским истинным словом, что веру вашу православную, правдивую, греческую цело и ненарушимо будем держать, оставим при вас, старые отчины и пожалования, но сверх того всякою честью, вольностью и многим жалованьем вас церкви божии и монастыри одаривать будем.
Пока Стадницкий был у патриарха и изыскивал возможность передать королевскую грамоту Шуйскому, в это время в воеводской избе шло совещание высших чинов Тушинского лагеря, которым заправлял Рожинский. Здесь пришли к решению еще более жесткому, чем на коло: просить короля уйти назад в Польшу, поскольку Россия уже завоевана, а Смоленск сам сдастся, как только будет взята Москва.
Был составлен конфедерационный акт, в котором объявлялось, что король Сигизмунд III «не имеет никакого права вступаться в Московское государство и лишать их награды, которую они приобрели у царя Дмитрия своими трудами и кровью».
Все присутствующие охотно подписали конфедерационный акт, отвезти его королю было поручено воеводе Мархоцкому. Тот, взяв его в руки и перечитав, сказал:
— Нужны подписи еще Сапеги и Лисовского, это придаст акту вес.
— Сапега, конечно, не помешает, — согласился Рожинский. — Но подпись Лисовского может все испортить, он же вне закона.
— Тогда надо ехать к Сапеге, — сказал пан Тишкевич. — Могу я.
— Нет, — возразил Рожинский. — К Сапеге поеду я.
Он понимал, что Тишкевича Сапега может послать подальше, а вот с ним, главнокомандующим, он должен будет считаться.
Дабы придать вес своему прибытию, Рожинский помчался к Троице в богатой боярской каптане, запряженной шестерней, в сопровождении сотни конных гусар. Сразу начинать разговор с подписи счел неприличным, спросил о Нуждах.
— Пороху бы побольше, — сказал Сапега. — Чертовы монахи приспособились воровать из наших подкопов заряды. Напасись на них.
— Порох пришлем, — пообещал Рожинский. — Вы слышали, Петр Павлович, король осадил Смоленск?
— Была ему охота ввязываться, — поморщился Сапега. — Впрочем, этого следовало ожидать. Скопин-Шуйский привел шведов, наступил на любимый мозоль королю. Но со Смоленска он напрасно начал.
— Почему?
— Он расшибет там себе лоб, оконфузится.
— Вы думаете?
— Я уверен. Вон я с монахами ничего поделать не могу, кажись, все уже передохли, а пойди на штурм — палят почем зря. А в Смоленске гарнизон раз в десять более троицкого да и воеводы опытные Шеин, Горчаков. Нет, королю там виктория не светит.
— Он зовет нас туда, — молвил осторожно Рожинский.
— Кого это нас?
— Ну поляков.
— Ага, — усмехнулся Сапега. — Что б потом было на кого свалить неудачу. И что вы ответили?
— Мы собрали коло, там постановили: не идти, пока здесь не закончим.
— Правильно постановили.
«Все, — обрадовался Рожинский, — теперь можно и о подписи заговорить».
— Я собрал совет воевод, Петр Павлович, на нем было решено рекомендовать Сигизмунду воротиться назад в Польшу. Для этого мы даже составили конфедерационный акт, который все подписали, задержка за вашей подписью.
— Что за акт?
— Вот. — Рожинский развернул перед Сапегой хрусткий пергамент. Тот прочел его, спросил:
— И кто ж собирается везти его?
— Воевода Мархоцкий.
— У Мархоцкого, видимо, две головы на плечах, пан полковник.
— При чем тут он, мы все подписали акт.
— А я не стану его подписывать.
— Почему? Вы только что говорили, что король разобьет об Смоленск лоб.
— Говорил и еще раз скажу, но против него не хочу идти. Каков бы он ни был, но он избранный король. Вы не находите странным, пан полковник, что, поддерживая здесь самозваного царя, мы вольно или невольно вставляем палки в колеса нашему королю?
— Но где он был, наш король, когда мы начинали завоевание Руси? Сидел в Кракове, танцевал краковяк и мазурку. А теперь, когда мы завоевали почти всю Россию, он является на готовенькое. Да еще зовет нас бить лбы об Смоленск, — который, вы сами сказали, почти неприступен.
— Дело не в Смоленске, Роман Наримунтович.
— А в чем же?
— Дело в унижении короля Речи Посполитой, а стало быть, самой Польши. Я на это никогда не пойду. Вспомните коронного гетмана Жолкевскогс, которого никак не заподозришь в любви к Сигизмунду. Однако, когда вспыхнул рокош, он встал на защиту короля и разбил рокошан. Вот истинно патриотический поступок, служит короне, а не человеку, ее носящему.
Нет, не убедил Роман Рожинский Яна Сапегу, не смог выбить у него подписи под таким славным документом, составленным в Тушино в воеводской избе.
— Обойдемся без него, — сказал Мархоцкий, сворачивая пергамент для печати. — Я ныне ж отъезжаю с сотоварищами.
Вся эта возня в воеводской избе, переговоры, писание каких-то бумаг насторожили царя Дмитрия. Поймав Рожинского, он спросил:
— С кем ведутся переговоры? Почему мне ничего не говорят?
— Это не твое дело, — отрезал Рожинский, не скрывая презрения к самозванцу. — Пьешь и пей, это тебе в самый раз.
— Но я же должен знать.
— Ничего ты не должен, твое время прошло. Сиди и не рыпайся, пока мы тебя терпим.
И уже вечером, при свечах ввалившийся к царю пан Тышкевич, изрядно подвыпивший, начал приставать к Дмитрию:
— Ты кто такой? А? Ты кто? Молчишь, мошенник. Я тебя выведу на чистую воду.
Шут Кошелев, находившийся при царе, кое-как выпроводил ясновельможного.
— Ну что, Петр, — обратился к нему Дмитрий. — Бежать пора. Нечего ждать от них хорошего.
— Опять ведь поймают, государь.
— На этот раз не поймают. Мы никого с собой не берем, и никто ничего не заподозрит.
— А царице не сообщим?
— Ни в коем случае. И она не должна ничего знать, и Гавриле не надо говорить.
— Что тогда надо делать?
— Принеси мне драный крестьянский армячишко с шапкой.
— В армячишке замерзнешь, государь.
