— В левой.
Владислав разжал кулачок, в левой была черная пешка.
— Ну что ж, начинай, — сказал Сигизмунд.
Мальчик сделал ход королевской пешкой, освобождая путь королеве. Черные зеркально повторили этот ход. Сигизмунд никак не мог полностью отдаться игре, хотя за прошлое поражение ему хотелось взять реванш. Мысли все время возвращались к Москве: «Шуйский призвал на помощь шведов, значит, дела его совсем плохи. Но ведь он же знает, что шведы — заклятые враги Речи Посполитой. Выходит, он лезет в ссору со мной. Для меня это прекрасный повод объявить ему войну и отобрать наконец Смоленск, а Москва сейчас, как никогда, ослаблена смутой».
— Папа, я беру твоего коня, — сказал Владислав.
— Хы, — взглянул на доску Сигизмунд. — Это я зевнул.
— Не зевай, — посоветовал сын.
«Ты гляди, 14 лет, а играет совсем неплохо. Но все равно в цари рано ему. Что же делать? Случись что со мной, короны ему не видать. В Польше король выбирается, дурацкий закон. Тогда если его сделать царем, если сделать царем… Тогда он очень просто может занять польский престол, заставит ясновельможных силой проголосовать за него. Будет сильным — выберут».
— Шах, — сказал Владислав.
— Экой ты прыткой, Влад. Куда ж мне?
— Вон туда в угол, больше некуда. Вы позвали меня играть, — заметил сын. — А сами о чем-то постороннем думаете.
— О тебе, сынок, думаю. Разве ты посторонний.
— А чего обо мне думать? Еще шах. — Сигизмунд взял своего несчастного «короля» за корону, приискивая клетку, как уйти от шаха. Сын посоветовал:
— Да некуда ему, папа. Закройте королевой.
— Хм. Верно. Но ты же ее «съешь».
— Конечно, — улыбнулся Владислав. — А там и мат.
Сигизмунду, с одной стороны, было обидно снова проигрывать, но, с другой, приятно за сына: не дурак — умница. «А в цари все же рано ребенку».
Вторую партию король играл белыми, и опять получил мат. Владислав вдруг обиделся:
— Пап, вы что, нарочно подставляетесь?
— Нет, нет, сынок. Впрочем, наверно, хватит, — и глядя, как сын сгребает фигуры в коробку, спросил: — Владислав, ты хотел бы стать царем московским?
— Нет, — ответил мальчик.
— Почему?
— Я слышал, московиты своих детей едят, в шкурах ходят и молятся не по-нашему.
— Кто ж это тебя так подковал? — улыбнулся Сигизмунд.
— Ксендз.
«Ну и дурак твой ксендз», — подумал король, но вслух не решился ронять авторитет священника в глазах ребенка. Вырастет, сам догадается.
Приехавшему назавтра коронному гетману Сигизмунд не стал устраивать торжественную встречу, какая полагалась Жолкевскому по званию, и должности. Адъютант проводил гетмана в кабинет короля. Сигизмунд пригласил гостя садиться к столу, на котором была разослана карта Русских земель.
— Станислав Станиславич, я пригласил вас посоветоваться о предстоящем походе на Московию. Больше не с кем.
— А сейм?
— Господи, с этим балаганом советоваться? Там сколько голов, столько и советов. От них и рокош пошел.
— Ну в чем, в чем, а в походе на Московию там у вас будет достаточно сторонников, ваше величество. Но нужен серьезный повод, у нас ведь с Москвой мир.
— Мир? — усмехнулся Сигизмунд. — Они вступили в союз с Карлом IX, моим врагом. О каком мире может идти речь? И наверняка он будет помогать Москве не за спасибо.
— Это само собой.
— Он наверняка оттягает у Москвы Корелию. Почему же мы должны на это спокойно смотреть? Для нас наступил самый благоприятный момент вернуть Смоленск. Более того, московские бояре, которым Шуйский надоел хуже горькой редьки, просят на престол моего сына Владислава.
— Вот это уже интересно, — заметил гетман.
— В том-то и дело, пан Станислав, мы пойдем спасать Россию от этого раздрая, от развала. И потом, я некоторым образом имею права на московский престол: мой пращур Ягайло был сыном русской княгини, мало того, и жена у него была русская. Так кто ж более имеет прав на московскую корону: я или прошлый проходимец Лжедмитрий, или этот Тушинский вор, как его величают москвичи?
— Разумеется, вы, ваше величество.
— Вот я и поведу армию на Смоленск.
— Я бы советовал, ваше величество, идти через Северские земли.
— Почему?
— Там города плохо укреплены, стены деревянные. А у Смоленска стены каменные, почти неприступные. Вы потеряете здесь много времени.
— Извините, гетман, вы предлагаете мне путь, по которому к Москве пробирались самозванцы.
— Боже упаси, ваше величество, я не хотел вас обидеть. Просто, как человек военный, я даю оценку крепостям.
— Вы лучше, как человек военный, скажите мне, каков гарнизон в Смоленске?
— Где-то около пяти тысяч ратников, ваше величество. Но, как вы понимаете, при осаде все взрослое население берется за оружие. И количество воинов может удвоиться, особенно в Смоленске. Это город большой.
— Велика ли крепость?
— Длина стены более трех верст, 38 башен, на них 200 пушек.
— М-да, серьезная крепость. Постарался Борис Годунов, постарался в пять лет этакую махину сотворил. Ничего, может, удастся хитростью взять. Кто там воевода-то?
— Воеводы боярин Шеин и Горчаков.
— Зашлите туда побольше лазутчиков, пан Станислав. Мне надо подробно знать, что там внутри, где пороховые погреба, где казармы. В общем, план всей крепости.
— Слушаюсь, ваше величество. А все-таки через северские города было бы легче пройти.
— Ах, гетман, зато покорить такую крепость, как Смоленск, больше чести и для нас, и для польского оружия. Русские владеют городом без малого сто лет. Хватит. Пора вернуть его законным хозяевам. Вы согласны?
— Согласен.
— Ну вот. Собираемся в поход, может, еще до снега удастся взять Смоленск.
О последней фразе Сигизмунд потом пожалел не однажды, когда почти на два года увяз под Смоленском. А как хорошо задумывалось.
Скопин-Шуйский умывался за шатром, Фома сливал князю из ковша холодную воду, держа в другой руке холщовое полотенце.
— Что там ночью за шум был, Фома?
— Да прибыли гонцы из Троицы и от Вышеславцева. Я их на ночлег устраивал.
— Из Троицы кто прибыл?
— Монах какой-то. Как добрался, ума не приложу. Худющий, кожа да кости. Дунь — улетит.
— Ты хоть догадался покормить?
— Ночью-то? Михаил Васильевич, о чем вы?
— Голодного человека можно и ночью покормить, запомни, Фома — ума полная сума.
— Кого первого звать, Михаил Васильевич?
— Зови монаха и неси два горшка каши, ему и мне. Как его звать?
— Монаха-то? Отец Герман.
Монах действительно явился в шатер тенью бесплотной.
— Садись, отец Герман, — пригласил Скопин. — Позавтракай со мной.
— Благодарю тебя, пресветлый князь, — перекрестился гость и, побормотав молитву, сел за столик. Ел неспешно, хотя видно было, что это давалось ему с трудом.
Скопин не стал расспрашивать: пусть поест человек. Когда монах управился с кашей, предложил ему:
— Выпей сыты, отче. — Монах сам налил себе сыты, выпил. Отер темной ладонью усы, бороду.
— Спаси Бог тебя, Михаил Васильевич.
— Ну теперь рассказывай, отец Герман, — сказал Скопин.
— Пресветлый князь, боле года как осаждают нашу Троицу поляки. Изнемогаем мы, силы иссякают. Великий урон несем не только от пушек и пищалей супостатов, но и от болезней. Мрет народишко.
— Кто воеводствует у вас?
— Воевод-то двое, батюшка, да их мир не берет. Все в ссоре меж собой.
— С чего это вдруг? Враг общий, а они в ссоре.
— Да первый воевода князь Долгорукий-Роща обвинил казначея Девочкина в сношеньях с Сапегой. В общем, в измене, а второй воевода Голохвастов вступился за него.
— Он действительно изменил, казначей-то?
— Бог его знает. Не хочу брать грех на душу. Но Долгорукий его заарестовал и вельми пытал жестоко. Голохвастов заступился и архимандрит тоже. Но Долгорукий остался на своем.
— Ну и сознался Девочкин в измене?
— Кабы так. Умер на пытке бедный Иосиф, царство ему небесное.
— М-да, — вздохнул Скопин, — последнее дело — невинного казнить.
— Эдак, эдак, батюшка, — согласился грустно монах. Князь понял, что и он не верит в измену казначея Девочкина.
— Фома, — обернулся Скопин к Кравкову, — позови мне Жеребцова.
Когда вызванный явился, Скопин указал ему на свободный стул у стола:
— Садись, Давид Васильевич. Вот посланец из Троице-Сергиевой лавры. Они уже год в осаде сидят. Изнемогают. Надо пособить им.
— Как велишь, Михаил Васильевич.
— Поведешь свой полк к Троице.
— Весь?
— Да, всю тысячу.
— У меня осталось девятьсот человек, Михаил Васильевич.
— Возьми с собой боезапас и, что не менее важно, какие-никакие продукты. У них там и с этим плохо. Прорвешься в Троицу, поступишь под команду князя Долгорукого, передай ему от меня приказ, нет не приказ — просьбу держаться доколе возможно. Скажи ему, удерживая, возле Троицы Сапегу, он облегчает жизнь Москве. Я потом еще пришлю подмогу. Отец Герман, — обернулся Скопин к монаху. — А как Долгорукий узнает, что пришла помощь?
