— За какой обоз? — удивился Скопин.
— Во время наступления на Тверь казаки Зборовского пограбили наш обоз.
— Но, господа, не я же должен охранять ваш обоз.
Но капитан Гесь оказался упрям.
— Обоз пограблен на Русской земле, — чеканил он. — И русские должны нам возместить убытки.
Скопин-Шуйский понял, что надо хоть в чем-то уступить союзникам, тем более что сам чувствовал себя виноватым в задержке жалованья.
— Хорошо, господа, первый же обоз, отбитый у врага, будет вашим. — Он видел, как разгладилось лицо у Делагарди, и понял, что Якову понравился ответ князя.
А капитан Гесь, видимо заряженный шведским офицерством на решительные действия, чеканил далее:
— Итак, князь, бесплатно мы воевать не будем. Мы не сделаем и шага без полного расчета с нами звонкой монетой, а не рухлядью, как это в последнее время вы практикуете. А до расчета с нами будем вынуждены жить за счет местного населения.
— То есть грабить? — нахмурился Скопин. — Тогда чем же вы будете отличаться от поляков?
Но расходившийся «плотный капитан» бил уже наотмашь:
— На это нас толкаете вы, князь Скопин-Шуйский.
— Все? — холодно спросил Скопин.
— Все.
— Вы свободны, господа. И вы правы. Я рассчитаюсь с армией, чего бы это мне ни стоило.
Офицеры вышли, поднялся за ними и генерал Горн.
— Вы ничего бы не хотели добавить, Эверт Карлович? — спросил Скопин.
— Я б только хотел просить у вас извинения, Михаил Васильевич, за столь хамское поведение моих офицеров.
— Благодарю вас, генерал.
Горн вышел, Делагарди остался и, кажется, не собирался уходить. Наконец Скопин не выдержал:
— Яков Понтусович, наверное, у вас что-то есть ко мне? Так говорите.
— Мне так не хотелось вас огорчать, Михаил Васильевич.
— Благодарю вас за ваше нехотенье.
— Но придется.
— Валяйте, Яков Понтусович, уж заодно.
— Вы должны, Михаил Васильевич, немедленно исполнить договоренность с нашим королем.
— Вы имеете в виду Корелию?
— Да, Михаил Васильевич. Ваша несостоятельность перед моими балбесами ничто по сравнению с несостоятельностью перед королем. Если его величество объявит об этом, мы будем вынуждены оставить вас. Более того, я не могу ручаться за своих, что они не наймутся к польскому королю и не станут воевать против вас.
— Неужели это возможно, Яков?
— Где корысть застит глаза, Михаил Васильевич, там все возможно.
— Неужли вы, Яков, пойдете против меня?
— Я нет, конечно, но они смогут. Поэтому я умоляю вас, Михаил Васильевич, собирайте скорее деньги, рассчитывайтесь с ними, и тогда уж я заставлю их лбами пробивать дорогу на Москву.
После всего случившегося Скопин направился вдоль Волги в Калязин, написав в пути письмо царю, в котором оправдывался в своей медлительности:
«…в деньгах столь великая нужда, государь, что и сказать не умею. Отправил именем твоим требования по монастырям, когда-то они еще будут. Подвигнуть шведов к ратному труду токмо этим и можно, даже уже от рухляди нос воротят, серебряного звона алкают.
Не война — торговля. Король шведский тоже в великом нетерпении, не успел одарить нас союзом, как уже и отдара требует. Придется уступить ему Корелу, деваться некуда, государь.
Днями пошлю туда дьяка Семена Сыдавного, Бориса Собакина да Федора Чулкова, пусть отдают, а заоднемя может договорятся еще войска нанять. Уступать-то Корелу с запросом велю.
Денег, государь, у тебя просить не смею, знаю: в казне пусто. Но если пришлешь людей, не откажусь».
В Москву с письмом государю поскакал Елизарий Безобразов.
Уже из Калязина отправил Скопин письмо Делагарди, в котором просил прислать к нему офицера Христерна Зомме, в воинском деле весьма искусного, дабы мог он обучать русских крестьян доброму бою и владению холодным оружием и огненным.
Яков Делагарди не смог отказать своему другу князю Скопину-Шуйскому в этакой безделице — прислал Христерна Зомме с полным набором оружия: от копий до пищалей, с запасом пороха и свинца.
А денег все еще не было, и шведы не двигались.
10. Король в поход собрался
Александр Гонсевский, воротившись из Москвы и представ перед королем Сигизмундом, убеждал его:
— Ваше величество, власть Шуйского в Москве висит на волоске, стоит вам ступить на Русскую землю, как все бояре примут вашу сторону.
— Но отчего тушинцы никак не могут порвать этот «волосок»?
— Оттого, что в Тушине самозванец, которого москвичи иначе не называют как Вором. И менять даже ненавистного Шуйского на Вора не хотят. Они хотят видеть на престоле вашего сына Владислава.
— Ага. Чтоб поступить с ним как с Лжедмитрием. Так я что? Враг своему сыну?
— Ах, ваше величество, Лжедмитрий оказался слишком легкомысленным и открыто попирал русские обычая даже на свадьбе. Мало того, потакал иезуитам и католикам, а русские очень болезненно воспринимают неуважение к их вере — православию. Если вы решитесь идти на Русь, то главное, что должны пообещать русским, — свободное отправление их религиозных обрядов. И тогда успех вам будет обеспечен.
— Вы так думаете, пан Гонсевский? Лишь в этом дело?
— Я убежден в этом, ваше величество.
— Хорошо. Я подумаю, пан Александр. Благодарю вас за вашу верную службу там в Москве.
— Я исполнял свой долг, ваше величество.
— Вот видите, вы исполнили, а Олесницкий? Он в Тушине и служит этому Вору.
— Уверяю вас, ваше величество, он попал туда не по своей воле. Он возвращался с Мнишеками, а их захватил Зборовский и пленил заодно Николая Олесницкого.
— Но вот вы же не попали в плен.
— Я выехал раньше, ваше величество. И Николаю говорил, что с Мнишеками ехать опасно, за Мариной наверняка будет погоня. Он сказал: обойдется. Но не обошлось. Но я думаю, ваше величество, его присутствие в Тушине вам может пригодиться.
— Каким образом?
— Если вы двинетесь на Русь, через Олесницкого вы можете отозвать всех поляков из Тушина под свои знамена.
— Вы, пожалуй, правы, пан Александр. Иметь своего резидента в Тушине тоже не плохо. Еще раз благодарю вас за интересный разговор, пан Гонсевский. — Король поднялся с кресла, и Гонсевский понял, что аудиенция окончена. И откланявшись, удалился.
Послу, вернувшемуся из Москвы и сообщавшему очень ценные сведения, король не захотел говорить твердо: да я готовлюсь идти на Русь, хотя и не отрицал такого решения. Это надо обсуждать уже с военным человеком. И поэтому, вызвав адъютанта, Сигизмунд приказал ему:
— Скачите к коронному гетману Жолкевскому, скажите ему, что я хочу его видеть завтра после обеда.
Адъютант знал о неприязненных отношениях короля с коронным гетманом, и, видимо, на лице его Сигизмунд прочел тень легкого удивления или сомнения, потому повторил с раздражением:
— Да, да, коронного гетмана Жолкевского Станислава Станиславича.
— Слушаюсь, — отвечал адъютант и, щелкнув каблуками, вышел, забыв повторить приказание короля.
«Всякая букашка сует нос в мои взаимоотношения с гетманом», — подумал Сигизмунд.
Они, увы, действительно недолюбливали друг друга, хотя делали, в сущности, одно дело, заботились о могуществе Речи Посполитой, о ее интересах. И когда в 1607 году вспыхнул рокош против короля, возглавляемый Зебржидовским Николаем, именно Жолкевский встал на сторону Сигизмунда и в кровавой битве под Гузовым наголову разгромил мятежников. А Зебржидовского доставил во дворец к королю в оковах.
— Вот, ваше величество, главный рокошанец, делайте с ним что хотите.
Сигизмунд, едва удерживаясь от желания дать своему заклятому врагу пощечину, молвил как можно спокойнее:
— Четвертовать мерзавца, — и удалился.
Но накануне казни главного рокошанца Жолкевский, придя к королю, попросил:
— Ваше величество, я прошу отменить казнь Зебржидовского.
И королю, скрипя сердце, пришлось удовлетворить просьбу коронного гетмана. Куда денешься — победитель. «Впредь не надо сообщать день и час казни, — решил для себя на будущее Сигизмунд. — Слишком много у врагов высоких доброжелателей».
Вечером король призвал в свой кабинет сына. Когда Владислав вошел и поздоровался, Сигизмунд, занятый бумагами, молча кивнул мальчику на шахматный столик. Тот прошел к столику, присел возле и стал расставлять фигуры. Сигизмунд, с нежностью глядя на белокурую голову старшего сына, думал: «Господи, какой из него царь. Да они там съедят его и не подавятся. Нет-нет, нельзя его отдавать на Москву. Вот если самому…»
Король, подписав наконец последнюю бумагу, прошел к шахматному столику.
— Ну что, сынок, сыграем?
— Сыграем, — привычно ответил мальчик, выставляя два кулачка с зажатыми в них пешками. — В какой руке?
