— А если ляхи? — отозвался Голяк.
— Какие ляхи? Они вон наших по загривкам колотят.
Катальщики открыли свои лазы, выбрались наружу.
Натужившись, стали вытаскивать передние колеса своей «крепости» из ямы. Тут послышались голоса вылезших стрельцов из других «гуляев». И голос сотника Гаврилы Попова:
— Все, все наружу. Стриж, ваших тоже касаемо.
Десятский отодвинул запор верхнего лаза, откинул крышку, высунулся наружу:
— Ну что?
Попов командовал:
— Все, все наружу. Быстро ставим наши гробы вкруговую, тогда мы никого не подпустим. Скорей, скорей!
Повыскакивали из «гуляев» стрелки, остались внутри лишь передние катальщики, чтобы направлять и управлять своими «гробами».
Быстро, споро составили из гуляй-городов круг, залезли по своим местам и слушали крики сотника:
— Заряжайте все самопалы, не «подпускаем никого. — И действительно была выстроена полевая крепость, которая могла вести круговой огонь.
Устроив в бойницу свой самопал, Стриж говорил удовлетворенно:
— Теперь не подпалят, суки. Теперь зажигальницам не подойтить.
Заряжающий Васька брякнул:
— А если запалят, ох и хорошо гореть будем. Дай все ж разом.
— Заткнись, не каркай, — осадил его десятский. — Лучше порох прикрывай при стрельбе, поймаешь искру, всем «гуляем» на небо взлетим.
Стрелец, сидевший у другой бойницы, хихикнул:
— И сразу в рай всем гамузом.
И отчего-то захохотал весь маленький гарнизон гуляй-города, даже Стриж, ухмыляясь, бормотал снисходительно:
— Ну жеребцы стоялые, нашли время.
Однако полякам не удалось перейти Пресню, там их встретил полк Андрея Голицына, а с севера как раз в левое крыло тушинцам ударил полк князя Ивана Шуйского. И поляки, уже торжествовавшие победу, дрогнули и побежали назад в сторону Ходынки, преследуемые конницей Голицына. Шуйскому удалось отрезать целую роту поляков и пленить вместе с ротмистром, который отбивался от русских до тех пор, пока его не свалили с коня, зацепив алебардой.
Пану Бобовскому, гарцевавшему на сером в яблоках скакуне, никак не удавалось остановить бегущих. В бешенстве он даже замахнулся саблей на одного труса, но тот столь искусно отбил удар пана полковника, что выбил у него из рук саблю, порвав темляк.[65]
Обезоружив своего полковника, ратник тут же исчез, растворился в толпе бегущих.
А гуляй-города, оставшиеся у истока Черногрязки, уже выстроившиеся в круг, встретили бегущих поляков стрельбой и проводили так же.
Московские ватники, прогнав их за речку Ходынку, уже стали захватывать первые тушинские окопы и подошли к речке Химки.
Рожинский, поняв, что москвичи вот-вот ворвутся в лагерь, приказал наконец атаману Заруцкому вступить в бой. Тому удалось оттеснить царские войска за Ходынку. С обеих сторон было много убитых, раненых и пленных.
Полковник Бобовский, потеряв более половины своей пехоты, явился перед Рожинским даже без сабли, Гетман тут же съязвил:
— Если вы и впредь будете, полковник, отдавать орудие противнику, нам его не победить.
— Кто ж ждал, что у них конница, — оправдывался Бобовский. — Они навалились на мое левое крыло.
— А разве я не предлагал вам конницу Заруцкого?
— И потом, эти крепости на колесах, — мямлил Бобовский;
— Худому танцору, полковник, — туфли малы.
Это уже прозвучало оскорблением и если б еще утром гетман позволил себе такое в отношении ясновельможного пана Бобовского, то он наверняка бы вызвал его на поединок. Но теперь после такого конфуза да еще и потери личного оружия об этом не могло быть и речи.
Брат царя Иван Иванович, пересчитывая пленных поляков, обратил внимание на молодого шляхтича, сорочка которого была залита кровью.
— Этого ко мне доставьте, — приказал он сотнику.
— Зачем он вам, князь?
— Его надо лечить, а у меня хороший лекарь.
Так ротмистр Борзецкий попал в дом князя Ивана Шуйского.
Сразу же после размещения пленных поляков воеводы-победители явились во дворец. Царь не скрывал своего торжества и не скупился на похвалы:
— Ну молодцы, молодцы… Так говорите, до Химки догнали их?
— Да, — отвечал Голицын. — Если б не казаки, мы б весь лагерь захватили вместе с Вором.
— Ничего, ничего, придет князь Скопин, и Тушинскому вору конец грядет. Мы его на Красной площади принародно обезглавим. Сколько пленных взяли?
— Около двухсот человек, — сказал Иван Шуйский.
— Отлично.
— Но и наших же поляки не менее попленили. Надо бы предложить тушинцам размен.
— О размене пока рано говорить.
— Почему?
— Потому что имея столько пленных поляков, я могу начать с Рожинским переговоры.
— Ну смотри, тебе видней, — согласился князь Иван.
— Мне нужен из числа пленных человек, которому сами они доверяют. Доставь мне такого, Иван.
Явившись во двор, где под караулом находился полон, Иван Иванович обратился к полякам с краткой речью:
— Панове, мне нужен из вашей среды человек, которому вы все доверяете и готовы вручить ему свою судьбу. Выберите такого, я жду.
Пленные начали совещаться. Князь меж тем заговорил с начальником караула:
— Кормили их?
— Кормили злыдней.
— Что уж вы так о них?
— Да по-доброму посадить бы всех в воду. Меньше б хлопот и забот.
— Экий ты, братец, кровожадный. Убивать врага можно и нужно в бою. А пленных да безоружных ума много не надо.
К Шуйскому подошел белокурый поляк в довольно приличном кунтуше и, сделав неглубокий поклон, сказал:
— Я готов быть в вашем распоряжении…
— Ваше имя?
— Станислав Пачановский.
— Вами распорядится царь, пан Пачановский, едем к нему.
— Царь? — спросил поляк с удивлением.
Однако за дорогу до Кремля он успокоился и уже входил во дворец с достоинством делового человека. Выслушав представление брата, Шуйский спросил:
— Вы откуда, пан Станислав, родом?
— Я из Кракова, ваше величество.
— Мы даем вам возможность, пан Пачановский, искупить свою вину перед Россией и сослужить своей родине Польше.
— Я готов, ваше величество, — вытянулся поляк.
— Нам известно, что тушинским войском командует полковник Рожинский. Верно?
— Верно, ваше величество.
— Так вот, вы пойдете к нему и от нашего имени скажете, что мы готовы отпустить всех-всех поляков, плененных вчера и ранее, при условии, если они тут же уйдут от Вора.
— От даря Дмитрия? — попытался уточнить Пачановский.
— От Вора, Станислав. Никакой он не царь, он преступник. Так вот, мы хотим, чтоб поляки отказались служить преступнику.
— А если гетман откажется?
— Ну что ж. Это будет означать, что гетману плевать на судьбы поляков, оказавшихся в плену, что он намерен и дальше служить вору.
— А что тогда делать мне, ваше величество?
— Можешь остаться там. Но если ты честный человек, то должен вернуться и принести мне ответ, какой бы он ни был.
— Я вернусь, ваше величество. Я обязательно вернусь.
— Мы верим тебе, Станислав. Иван, озаботься, чтоб его пропустили через заставы туда и обратно.
Пачановский воротился через три дня. Усталый и мрачный. Представ перед царем, молвил невесело:
— Гетман Рожинский отказался принять ваше предложение, государь.
— Я ничего другого не ожидал. Почему же ты не остался среди своих, Станислав?
Пачановский вдруг выпрямился и сказал гордо:
— Для меня честь дороже жизни, ваше величество.
— Ну что ж, спасибо, братец, за службу. Ты свободен, можешь возвратиться к своим.
— Я не желаю туда возвращаться, государь.
— Хочешь остаться у нас?
— Да.
— Ты достоин лучшей участи, Станислав. Иван, — обратился царь к брату. — Ты там лечишь какого-то ротмистра?
— Да, государь. Ротмистра Яна Борзецкого. У него тяжелая рана.
— Ему, поди, там скучно одному-то. Вот возьми к себе пана Станислава. Поди, на княжеском подворье сытнее и почетнее будет.
— Хорошо, государь.
— И начинайте теперь с Андреем Голицыным переговоры о размене пленных. Им здесь под караулом жить невесело, да и нашим у них не мед.
Из-под Орешка вернулся Головин, сообщил Скопину:
— Орешек наш, Михаил Васильевич.
— А что кислый такой?
— Салтыкова упустил.
— Как же так, Семен Васильевич? В пути бежал, что ли?
— Да нет, еще там в Орешке. Посадил его за караул. А утром глядь: ни караульного, ни его.
— Понятно, Семен. Караулить заставил его же ратника. Верно?
— Верно. А как ты догадался?
— Тебе, Семен, надо было сразу сообразить, что ставить ратника караулить его начальника нельзя ни в коем случае. Он еще не успел отвыкнуть ему подчиняться.
