Как стольник, я отвечал за все во дворце, что относилось к пище, то есть делал все, только не пачкая ногтей. Самим дворцом управлял мессер Доменико, являвшийся частично дворецким, а частично кондотьером. Я обнаружил, что он нравится мне все больше и больше, хотя и продолжает оставаться загадкой. Казалось, он вообще ничего не делает, однако все как-то делалось. Слуги и работники его вроде бы ни любили, ни ненавидели – фактически он был почти невидимкой. Паголини никогда не повышал голоса, но по всему огромному дворцу люди исполняли приказы, которые он будто бы отдавал молча, в то время как я только и делал, что орал на всех и каждого в моем маленьком королевстве.
Так что я был весьма удивлен в тот мокрый день, когда Паголини скользнул в кухню и вежливо попросил сопровождать его.
– У вас есть лошадь? – спросил он, когда я прошел за ним в его кабинет.
– Нет, – неохотно признался я.
– Не важно, найдем. Нам нужно недалеко, но я думаю, лучше поехать верхом.
Мы вышли в кордегардию – затопленную, конечно; заходить пришлось по доскам, установленным на кирпичи, – где Паголини приказал оседлать двух лошадей. Мы облачились в тяжелые плащи для верховой езды и вскоре уже расплескивали мутную воду во дворе.
– Кстати, куда мы едем? – спросил я небрежно, когда мы направились на запад к Капитолию, едва видному в отдалении.
– Меня вдруг осенило, что пора бы представить вас одному из ваших… хм… поставщиков.
– Спасибо, мессер Доменико, – сказал я немного досадливо. – Но в этом на самом деле нет нужды. У меня есть свои люди на рынках.
В конце концов, я же не рассказываю ему, где покупать полироль для мебели.
– Разумеется. Но я делаю предположение – вы мне скажете, конечно, если я ошибаюсь, и я принесу свои самые смиренные извинения, – что его высокопреосвященство кардинал Гонзага не требовал от вас поставлять этот особый товар.
Сказать, что тем утром меня застали врасплох, было бы смехотворным преуменьшением, потому что наша цель оказалась очень дорогим борделем. Мы приехали туда не как клиенты, спешу заметить, по крайней мере не как обычные клиенты. Я проследовал за Паголини в главный зал, где его приветствовала жизнерадостная круглолицая женщина, одетая в черную тунику без всяких украшений. Она походила на чью-нибудь любимую тетушку, только глаза, когда ты ловил ее взгляд, впивались в тебя буравами. Этим они занимались, пока Паголини представлял меня как нового стольника Борджиа. Я думал, она ущипнет меня за щеку, но вместо этого дама сделала реверанс, жеманно хихикнув. В тот момент я все еще полагал, что Паголини привез меня познакомиться с семьей, потому что, хоть убей, не мог сообразить, зачем еще мы приехали в это домашнее место. А потом вошли девушки.
Десять молодых женщин – где они прятались-то, дом вовсе не выглядел большим – вошли в невысокую дверь в дальнем углу комнаты. Они ступали торжественно, сосредоточенно, подняв голову, аккуратно ставя одну обутую в домашнюю туфлю ногу перед другой. Одеты все были одинаково: в длинные платья простого покроя, сшитые из прекраснейшей тонкой ткани. Они выглядели столь скромно, что, даже когда девушки выстроились перед нами, приняв изящные томные позы, мой разум продолжал твердить мне: это наверняка кузины Паголини. Все были безукоризненно прекрасны. Только я подивился, как дворецкому удалось обзавестись родственницами во всех уголках Италии, как он наклонился ко мне.
– Для пира в честь посланника Сфорцы в пятницу, – сказал он. – Я предполагаю взять все десять, но решение за вами, и, разумеется, так с этих пор будет всегда.
– Чтобы обслуживать? – растерянно спросил я.
– Обслуживать?
– Подавать еду.
– О! Прошу прощения. У нас еще не было таких особых пиров с тех пор, как вы к нам присоединились.
– Мессер Доменико, я не улавливаю, о чем вы.
– Нет-нет. Вина на мне. Итак, пятница.
– Посланник герцога Галеаццо Марии Сфорцы со свитой, – произнес я. – На самом деле я уже должен был бы понять, но… – Я кивнул на женщин, по-прежнему стоящих неподвижно, словно ряд нетронутых временем античных статуй.
– Хорошо, хорошо. Так вот, вы же знаете этих миланцев. Посланник, как говорят, очень близок к герцогу, и мы, конечно же, должны развлечь его таким образом, который напомнит о домашних усладах.
Герцог Миланский был известен по всем итальянским землям только одним: необузданным распутством. Любой человек – женщина или мужчина, мать, дочь или сын, – привлекший его взор, в итоге оказывался в герцогской постели, хотел того или нет; и очевидно, чем меньше объекты внимания этого хотели, тем большее удовольствие получал герцог. Да, сказал я, кое-что мы слышали о миланском дворе.
– Превосходно. Значит, я ожидаю, что вы будете планировать и воплощать нечто вроде вашего шедевра для племянника кардинала Гонзаги – несомненно, с определенными украшениями.
– Что до украшений, я…
Но тут я увидел, что женщины задрали туники и стоят совершенно обнаженные вниз от шеи.
– Действительно, очень хороший подбор, – сказал Паголини. – Они будут выглядеть великолепно, одетые сестрами-клариссинками. Как вы думаете? Или древними весталками, например. Или слишком прямолинейно?
Он ждал моего ответа, а девушки медленно поворачивались, так и придерживая туники над головой. В этот миг все – по крайней мере, с точки зрения работы – стало ясно.
Я перевел дух, ощущая легкую тошноту.
– Спасибо, мои дорогие, – сказал я девушкам. – Пожалуйста, одевайтесь. Не простудитесь по нашей вине.
Они опустили туники, и мне странно полегчало. Девушки стояли неподвижно, глядя на нас с внимательным равнодушием.
– Значит… Хм… Его высокопреосвященство, конечно же, будет там?
– Естественно. И он любит вести игру, как вы заметили.
– Пожалуй, да, заметил.
На тех нескольких пирах, что я уже провел, Борджиа показал себя заботливым и безупречно внимательным хозяином, искусно вовлекающим своих гостей в беседу и увеселения, при этом как бы поддерживая спокойную бережную дистанцию. Но что он тогда сказал про обручальный пир Гонзаги? «Интересно… Забавно».
– Девушки, все десять, одетые… одетые сабинянками, – сказал я, и Паголини кивнул, ожидая продолжения. – Мм… Гости, наверное, мужи Древнего Рима? – (Дворецкий ободряюще поднял брови.) – Его высокопреосвященство мог бы быть… – Я откашлялся. – Возможно, он сыграет Ромула?
– Ага. Да, превосходно.
– Итак, его высокопреосвященство…
– Вы видите его в древнеримских одеждах?
– Он согласится? Да, если он пожелает. Кто-то должен изобразить главную сабинянку. – Я пожалел, что не слушал внимательнее, когда Лето рассказывал мне эту историю. – Эрсилия, кажется, ее звали.
– Да, точно! Мы могли бы найти еще одну девушку, но… Может быть, вы сами за это возьметесь? Так вы сможете приглядывать за всем и…
Он буднично кивнул на девушек, одной из которых явно требовалось посетить уборную, потому что она тайком переминалась с ноги на ногу.
– Могу я просто спросить, как поступил бы мой предшественник?
– Он не слишком-то любил участвовать в таких увеселениях. У этого человека было множество талантов, но, кажется, он не получал большого удовольствия от своей работы.
Паголини смотрел, как девушки, все такие же равнодушные, покидают комнату, а женщина, которую я принял за его тетушку, нашептывает им на ухо что-то ласковое или угрожающее, когда они проходили через дверь.
– Вам нравится подавать еду, которую вы не стали бы есть сами?
– Нет, совершенно нет.
– И правильно. Наша преданность – ваша и моя, как глав хозяйства его высокопреосвященства, направлена на удобство и наслаждения нашего хозяина. У нас нет собственного «я». Удовольствия нашего хозяина – наши удовольствия, этого ваш предшественник просто не смог понять. Но по большому счету он был довольно ничтожной личностью, тогда как вы, мессер Нино, вы видите возможности. Вы видите потенциал. Я спрошу любезную донну хозяйку, сможет ли старшая девушка сыграть Эрсилию, но, думаю, лучше бы вы приняли эту роль – я прав?
Вот так вечером пятницы я оказался облаченным в примитивную широкую одежду сабинянки, чья ворсистая ткань натирала мою голую кожу, пока я вел свою труппу из десяти сестер торжественной процессией вокруг обеденного стола кардинала Борджиа, размахивая, прости меня Господи, старинным серебряным кадилом, испускавшим соблазнительный дымок амбры и ладана. Миланский посланник, длиннолицый господин с мешками под глазами, ревел от смеха и качался на стуле, словно маленький мальчик в день своего рождения. Его свита, по большей части молодые мужчины, наконец расслабилась и хватала девушек, когда те проходили мимо. Я осмелился бросить взгляд на самого кардинала. Он откинулся на спинку стула с довольной улыбкой, но я заметил, что он с чрезвычайным вниманием наблюдает за гостями, а не за женщинами. Однако его поза и поведение были столь расслабленными, а приветливое выражение лица поддерживалось так тщательно, что ни один мужчина за столом не чувствовал себя предметом изучения.
