обходится с ней. Это их устрашило, став полной неожиданностью; они убедились в том, что их отец катится в пропасть с пагубными последствиями. Они навестили его в конторе и предложили заняться своим здоровьем, ликвидировать свою торговлю и отдаться отдыху и заботе о себе. Он сообразил, что страх, накативший на них — не новый, и ещё сильнее разозлился и отчитал их как никогда резко:
— Моя жизнь принадлежит только мне, и я распоряжаюсь ею как хочу. Я продолжу работать пока мне нравится, так что избавьте меня от своих корыстных советов.
Он язвительно засмеялся, затем посмотрел в лицо каждого из них своими блёклыми глазами и продолжил:
— Разве мать не рассказала вам, что я решил ещё раз жениться?… И это правда. Она замышляет убить меня. Я же найду приют у другой женщины, которая будет ко мне милосердна. А если количество вас, моих отпрысков, увеличится благодаря этому браку, то моего состояния хватит на то, чтобы удовлетворить амбиции всех вас.
Он предупредил их также, что отпускает их восвояси, и что каждый должен рассчитывать отныне только на собственные источники. Яростным, насмешливым тоном сказал им:
— Как видите, я едва могу отведать лишь горечь лекарств, так что нехорошо будет, если другие будут наслаждаться моими деньгами.
Старший из сыновей ответил:
— Как вы можете говорить с нами так жёстко? Мы ваши почтительные сыновья.
Господин Алван резко возразил:
— Вы сыновья своей матери.
Своё обещание он привёл в исполнение и больше не посылал своим сыновьям от себя ничего, лишив даже свой дом тех деликатесов, которыми славилась его кухня, и которые были запрещены ему после болезни, и всё для того, чтобы никто — включая его жену — не мог насладиться ими и терпел те же ограничения, что и он сам. Он постоянно говорил о пресловутом новом браке, так как находил, что это наиболее эффективный способ переполнить чашу терпения своей жены. Его сыновья посовещались между собой и единодушно и искренне посочувствовали состоянию отца из-за того испытания, которое свалилось на него. Старший из них сказал:
— Лучше оставим его в том состоянии, как есть, пока Аллах не явит свою волю.
Но другой сын, адвокат, решительно возразил:
— Боже мой, если он и впрямь намерен жениться, то мы должны предпринять как можно более серьёзные меры предосторожности, что намного легче, чем предоставить его в распоряжение алчных людей.
* * *
Исчезновение Хамиды произвело ужасное воздействие на жизнь Салима Алвана. И хотя он и не вспоминал её больше со времени своей болезни — она выпала из хода его мыслей, — однако после известия о её пропаже она вновь приковала к себе его внимание и вызвала тревогу. Он с нетерпением следил за её поисками. А когда до него дошли слухи, что она сбежала с неизвестным мужчиной, он сильно разозлился. В тот день гнев его был настолько яростным, что никто не смел приблизиться к нему. На закате он вернулся домой с расстроенными нервами и сильной мигренью, не дававшей ему заснуть до самого рассвета. Он был вне себя от злости на беглянку, снедаемый жгучей ненавистью и злобой. Ему захотелось однажды увидеть её повешенной на виселице с вывалившимся языком и выпученными глазами.
Когда же ему стало известно о возвращении Аббаса Ал-Хулва из Телль Аль-Кабира, он успокоился по какой-то неясной причине. Он не стал сопротивляться желанию пригласить к себе молодого человека. Когда тот пришёл, он усадил его близ себя, любезно беседуя и спрашивая о его жизни, избегая упоминаний о Хамиде. Юноше понравилась его любезность и он поблагодарил его. Он начал пространный разговор, доверяя ему, меж тем как господин Алван пристально глядел на него своими тусклыми глазами…. В первые дни, последовавшие за её побегом, произошло кое-что — возможно, сам по себе это был пустяк, который, однако, войдёт в историю переулка Мидак. Однажды на рассвете господин Салим Алван направлялся в сторону конторы и встретил Шейха Дервиша, который шёл по каким-то своим делам. В прежние времена господин Алван был очень расположен к Шейху Дервишу и часто подтверждал это симпатией, добрым отношением к нему и подарками. Но во время болезни он стал игнорировать его, словно и не замечал существование старика. Когда же они повстречались на пороге конторы, Шейх Дервиш словно обращаясь сам к себе, воскликнул:
— Хамида исчезла!
Господин Алван был ошеломлён, посчитав, что тот обращается со словами к нему, и не сдержавшись, закричал на него:
— Какое мне-то до этого дело?
Однако Шейх Дервиш продолжал говорить сам с собой:
— Она не просто исчезла, а сбежала, и не просто сбежала, а сбежала с мужчиной, по-английски это называется elopement, а произносится как: э-л-о-п…
Прежде чем старик успел произнести это слово, как господин Алван обрушился на него с криком:
— Для меня сегодняшний день будет неудачным, раз я натолкнулся утром на твоё лицо, сумасшедший идиот. Убирайся с глаз моих долой, да будет на тебе проклятие Аллаха!…
Шейх замер на месте, словно пригвождённый к земле, а в глазах его появился взгляд охваченного паникой ребёнка, когда перед ним кто-то угрожающе машет палкой, а затем завопил, весь в слезах. Алван прошёл мимо него, оставив его громко плакать. Шейх Дервиш расплакался ещё больше, и теперь голос его был более похож на крик. На его причитания сбежались учитель Кирша, дядюшка Камил и старик-парикмахер, которые принялись расспрашивать его и отвели в кафе. Там его усадили на кресло и стали утешать и успокаивать как могли. Кирша попросил подать ему стакан воды, а дядюшка Камил похлопал его по плечу и сочувственно произнёс:
— Помяните единого Бога, Шейх Дервиш. О Аллах, сохрани нас от зла… Плач Шейха — дурное предзнаменование… О Аллах, будь милосерден к нам.
Однако Шейх ещё сильнее заплакал и завопил. Дыхание его участилось, а руки и ноги затряслись, губы плотно, судорожно сжались. Он с силой потянул галстук на шее и ударил по земле своими шлёпанцами-сабо. Окна домов раскрылись, и из них высунулись раздражённые или любопытные головы. В кафе явилась Хуснийя-пекарша. Рыдания Шейха донеслись до ушей господина Салима Алвана, сидевшего в своей конторе, который разозлился, услышав их. С яростью слушая завывания старика, он
