Кампанелле возвращают несколько недавно отобранных у него рукописей. Дозволяют свидания и — о счастье! — разрешают читать. Узнав об этом, он так растерялся, что не сразу смог сказать, какие книги ему нужны. В первое свидание друзья хотят знать, что нужно Кампанелле, — он твердит о книгах. Спрашивают, чем помочь ему, — он продолжает говорить о книгах. Справляются о здоровье — он просит назвать книги, которые он упустил за это время. Одержимый!
Кампанелла едва успевает порадоваться свиданиям, едва успевает раскрыть доставленные ему книги — разражается гроза. У Святой Службы всюду глаза и уши. Все, что происходит в Кастель дель Ово, ей известно. Вице-король получает пренеприятную бумагу. Витиеватая по форме и резкая по сути, она напоминает, что приговор, вынесенный брату Томмазо, именуемому Кампанеллой, — приговор нераскаявшемуся еретику. Он должен нести наказание без послаблений… Немецкий князь, просивший за Кампанеллу, далеко, Святая Служба близко. У вице-короля нет желания ссориться с ней. Он не сомневается, что копия полученной им бумаги пошла в Мадрид. Не хватало ему давать объяснения его величеству из-за крамольника!
У Кампанеллы отнимают недочитанные книги. Он сражен этим. К нему не пускают друзей. Он снова один.
Ну что же! Жаловаться некому, просить некого. Молиться? Каких только молитв не возносил он в своих камерах, карцерах, ямах! Молиться больше нет сил.
Кампанелла написал много. Главнейшим из написанного он считает сейчас «Город Солнца». Но есть ли у него уверенность, что его труд поймут? Может быть, надо объяснить, растолковать его? В трудную пору, когда его на краткий миг поманили малыми благами, которые бедному узнику казались огромными, а потом отняли их, Кампанелла обдумывал трактат «О наилучшем государстве».
Кампанелла старался представить себе лица возможных оппонентов, их голоса. Ему виделся диспут, на котором он во всеуслышание будет защищать идеи Города Солнца. На каких древних философов и на какие церковные авторитеты можно сослаться? Вспомнился ему англичанин Томас Мор. Он тоже мечтал о разумном государстве и погублен врагами. Он написал о нем, как о союзнике: «Эти возражения опровергает авторитет недавнего мученика Томаса Мора, который описал вымышленное государство Утопии, с той целью, чтобы мы по его образцу создали свое государство или, по крайней мере, его отдельные устои». Он никогда не видел Томаса Мора, но ему казалось, что они знакомы. Как горько, что его нет в живых, как ужасно, что он казнен. Неразумен мир, убивающий своих мудрецов!
Не только столкновением далеких и могучих сил определялась жизнь Кампанеллы. Надзиратель, рьяно и дотошно, до последней буковки исполняющий все предписанные строгости, делает тяжкую жизнь узника непереносимой. Другой закрывает глаза на то, что на воле не имеет никакого значения, а для Кампанеллы подобно жизни. И вот уже в камере пусть не листы, но хотя бы клочки бумаги. И хоть не чернильница, но черепок. Однако в него можно макать перо, а если не перо, хоть заостренную палочку, Этим премудростям Кампанеллу не учить. Мог бы трактат написать — тысяча хитростей в обход тюремных запретов! Не напишет он такого трактата. Еще многих философов и бунтарей, мудрецов и пророков после него постигнет такая же судьба, и они поневоле выучатся этой горькой науке. Записывать ее уроки нельзя. Это наука тайная, великое изустное предание гонимых, преследуемых, заточаемых. Им и передавать его друг другу, им и хранить, не раскрывая его тайн тем, кому их не следует знать.
Комендант крепости Кастель дель Ово встречал знатных людей, которые говорили о Кампанелле с любопытством, а иные и с восторгом. Что им Кампанелла? Слава этого узника бросала лестный отсвет на коменданта Кастель дель Ово. Комендант гордился — на острове он хозяин. Он забывал, как мало расстояние между крепостью и берегом и что их связывает мост, по которому в любой миг может прискакать гонец с приказом, коему комендант обязан беспрекословно повиноваться. Сам себе он казался на острове владетельным синьором. Разве не он отдает приказы солдатам крепостного гарнизона? Разве не он отдает приказы дозорным на башнях? Разве не ему подчиняются пушкари на стенах? Не он назначает каждый день пароль и отзыв? Не он распоряжается надзирателями?
Порой Кампанелла казался коменданту не столько заключенным, сколько подданным островного княжества. Подданных можно карать, а можно миловать. Иногда комендант допускал к Кампанелле посетителей. И не только неаполитанских друзей или родичей и знакомых из Калабрии. Совсем нет! Порой в камере Кампанеллы появлялись люди, которых узник не знал. Зато они о нем знали. Не только из других городов — из других стран приезжали повидать Кампанеллу. Комендант видел, что с его узником говорят не как с крамольником, а как с мудрецом. И это наполняло его душу спесью.
Комендантом Кастель дель Ово руководило не только горделивое сознание, что он властен разрешить, а властен и отказать человеку, прибывшему ради встречи с Кампанеллой за тридевять земель, не только тщеславное сознание, что в его власти знаменитость. Он получал от своей снисходительности вполне ощутимые блага — среди людей, искавших встречи с Кампанеллой, многие были состоятельными. Тщеславный комендант и не подозревал, что несколько торопливо им написанных пропусков к Кампанелле стали для него пропуском в бессмертие. Никогда никто не вспомнил бы о нем, не случись ему войти в историю снисходительным тюремщиком Кампанеллы. Он закрывал глаза не только на то, что посетители приносили Кампанелле книги, но и на то, что они выносили из его камеры рукописи. Переписанные от руки, его сочинения расходятся в эти годы по разным странам. Это великое утешение!
Время шло. В Замке дель Ово оно не казалось неподвижным. Здесь днем и ночью слышно море: иногда шелестом, иногда тяжелым ударом волн в каменные стены крепости. В узком окне менялся цвет неба, желто-розовый на заре, красный на закате, голубой и синий днем. В прежней яме Кампанелла почти забыл, сколько оттенков имеет небо. Он жадно различал запахи, которые приносил ветер. Чаще всего пахло гниющими водорослями, иной раз казалось, что ветер доносит аромат садов, он даже чувствовал в нем прекрасный и тонкий запах цветущих лимонов. Далекая, недоступная ему жизнь, где люди возделывают сады, ловят рыбу, давят вино, сидят у домашнего очага, нянчат детей, доносилась до него такими слабыми отзвуками, что иногда казалось, ее вовсе нет. Дорожная пыль на сапогах одного из его посетителей потрясла Кампанеллу. Значит, есть еще в мире дороги, по которым можно скакать на коне, ехать на медлительном ослике, шагать пешком! Есть корабли, отплывающие в далекие края, — их паруса возникали в его окне, и он следил за ними. Не скакать, не ехать, не идти ему по дорогам. Не плыть на кораблях!
Шли недели, месяцы, годы… Как рассказать о времени, в котором ничего не происходит? Ничего не происходит, только уходит, утекает жизнь.
Замкнутый в тесном пространстве, лишенный впечатлений, человек начинает испытывать смутное беспокойство. Оно переходит в тоску, у некоторых — в панический ужас. Иным, чтобы испытать все это, достаточно нескольких дней, другие выдерживают недели. Кампанелла провел в одиночке долгие годы. И выстоял!
Когда к нему приходили посетители, наслышанные о его истории, они, предполагая увидеть человека, изнемогшего под бременем судьбы, печально склоняли головы, придавали скорбное выражение лицам, начинали говорить с ним, как с тяжелобольным.
Здоровьем Кампанелла действительно похвалиться не мог. Но ясность его ума и бодрость его духа поражали посетителей. Они поднимали головы, скорбные морщины на их лицах разглаживались, начинали звучать не сочувственные, а обычные голоса, и скоро возникала обстановка ученого диспута.
Радостью были такие свидания, и все же после них оставался привкус горечи. Почему? Смолоду Кампанелла страстно любил учить. Когда он видел лица учеников, когда видел, как высказанная им мысль вызывает в их глазах ответную вспышку, острое чувство пронзало его. Всем телом ощущал он ответную волну внимания, волна эта возвышала его, голос его становился вдохновеннее, взор проницательнее, мысль отважнее. То были миги счастья!
Что-то похожее на них он испытывал, когда говорил с людьми, навещавшими его в тюрьме. Но лишь похожее.
Едва между ним и слушателями возникал живой ток, надзиратель напоминал посетителям, что пора уходить, общение прерывалось. Своих гостей Кампанелла чаще всего больше не видел. Мог только гадать, вынесли ли они что-нибудь из этой встречи, кроме удивления и сочувствия. Все это прекрасно, но не о том тоскует он. Ему нужны ученики. Ученики, к которым он сможет обращаться день за днем.
Кампанелла мечтал об учениках. А далеко от Неаполя жил человек, мечтавший стать его учеником.
