— Рогвольд, что случилось? — недоуменно спросил Олег самого уважаемого меченосца, служившего еще Рюрику в Рарожье и соперничавшего когда-то с самим Дагаром и Кьятом, а теперь находящегося на службе у Олега в Киеве.
— Сначала скажи, князь, что нового ты узнал о хазарах и навестил ли могилу Аскольдовича? — спокойно проговорил знатный воин, стараясь выдержать беспокойно-требовательный взгляд Олега.
— Да, место, где погребен Аскольдович, отмечено большим валуном, возле которого мы возложили семнадцать венков: столько, сколько лет было княжичу. Ленк предложил назвать это место Княжичской излукой, ибо в этом месте Орель приливно изгибается.
— Хорошо придумал Ленк, — охотно отозвался Рогвольд и грустно продолжил: — Пусть все лазутчики узнают об этом месте и впредь всегда возлагают там венки вместе с нашими дозорными. Люди должны знать место погребения Аскольдова отрока, иначе Даждьбог прикажет солнцу меньше светить на нашей земле.
— А мы вроде никогда и не отступали от этого правила, — с некоторой обидой заметил Олег.
— Да, ну а что хазары? — оживленно спросил Рогвольд. — Ты сумел увидеть кара-хазар и бяла-хазар?[52]
— О да! Это было нетрудно! Бяла-хазары управляют кара-хазарами. А те терпеливы, выносливы и добры ко всем.
— А какие у них бани? Или ты посещал только храмы? — задорно спросил Рогвольд.
— Великолепны и те, и другие! Но такие бани и я готов начать строить в Киеве завтра же! — быстро отозвался Олег.
— А что еще у них ты хочешь перенять? — улыбнулся Рогвольд, сдерживая порыв Олега ринуться в свой дом.
— Думаю по их образцу извлекать выгоду из торгового оборота и провоза товара по Днепру, — хмуро ответил Олег и пояснил: — Одну десятую долю берут хазары с купцов, и этого им хватает на содержание дружины, в которой, правда, всего двенадцать тысяч воинов.
— Мудро, — похвалил Рогвольд и вдруг ехидно спросил: — А нам показываться тоже будешь, как их хакан, всего раз в четыре месяца?
Олег засмеялся:
— Ну, нет! Я не буду этого требовать от своей свиты! Ограждать меня от моей дружины? Грех! Великий грех, как сказал бы христианский священник! Да и от меня хакан не прятался. Напротив!..
— А что ему стоило из своих двадцати пяти жен и шестидесяти наложниц выделить тебе одну красавицу? — ехидно заметил Рогвольд и, с любопытством оглядев Олега, вдруг тихо спросил: — Покрепче Экийи оказалась иудеечка?
Олег пожал плечами.
— Их нельзя сравнивать, Рогвольд! Они обе прекрасны, и я их обеих горячо люблю! — И, оглядев редеющую толпу на причале, снова подумал: «А это хорошо, что Экийи нет… Наверное, все узнала от купцов… Обиду держит за измену…» Но в следующее мгновение все же решил спросить мудрого воина: — А где Экийя? Она все знает?
Рогвольд промолчал.
Олег насторожился. Где-то в подсознании он уже услышал ответ Рогвольда, но не хотел, не мог в это поверить. «Ведь многоженство так естественно и распространено повсюду! Почему надо из-за этого умирать?!» — хотел было крикнуть он во всю глотку, но только успел схватить Рогвольда за руку, как, грузно покачнувшись, упал на причал.
— Красная наперстянка!.. Красная наперстянка… — недоуменно повторял Олег и все требовал и требовал от Рогвольда рассказать подробности смерти Экийи.
Рогвольд, заметно утомленный от пережитого страха за князя, тихо повторял одни и те же слова:
— Она перепутала травы. Красную наперстянку брать нельзя, это знает каждый младенец…
— Перепугала? Экийя не могла перепутать! — слабо повторял Олег, с надеждой посматривая то на Рогвольда, то на Бастарна й ища у них поддержки.
Бастарн посмотрел на окно княжеской одрины, увидел косой длинный солнечный луч на подоконнике и, тихо воскликнув: «Наконец-то!» — подошел к окну, и Олегу вскоре стало свободнее дышать и спокойнее думать. Бастарн кудесничал долго.
Олег успокаивал себя: «Да, она на небе! Она ушла к Аскольду и его сыну! Их зов оказался для нее сильнее, чем ее любовь ко мне…»
Он закрыл глаза, смиряясь перед волей богов, и, плача, просил прощения у Экийи… Огромным усилием воли он вызвал на мгновение ее образ и пообещал ей перезахоронить ее останки рядом с могилой Аскольда…
Прошли долгие дни и месяцы, наполненные скорбью и печалью по безвременно умершей великой киевской княгине, по красавице мадьярке Экийе, которая не только украшала собою Киев, но и придавала быту города особый колорит. Она придумывала особые праздники в городе, увешивала свои мадьярские кибитки к разным торжествам дарами богатой приводы Приднепровья и часто рассказывала легенды и сказания о жизни своего народа. Полюбил город эту жизнелюбивую мадьярку давно, что и говорить, еще при Аскольде, и старался не упускать ее из виду, а посему и знал всю ее жизнь и считал, что с Экийей никогда и ничего не должно случиться. Но вот случилось! Завистники-боги забрали ее к себе!.. А как же Киев без нее?!
Боги! Почему вы решили забрать у нас самую красивую женщину? Ну, если она очень понадобилась вам, то нам тоже нужна красивая дева, чтобы в городе вечно жил дух красоты, ибо он несет с собой и свет, и добро, и желание жить!..
— Смилуйтесь, боги, над нами, пошлите нам другую такую красавицу в город! — слышал Олег повсюду вздохи и чувствовал свою вину.
«Может, пора послать купцов и секироносцев в Саркел? — грустно думал он, гадая, разрешилась ли от бремени Аранда или нет. — Может, действительно пора другую красавицу привезти в Киев? — спрашивал он себя, стыдясь завести разговор со своими «Лучеперыми» друзьями. — Пошлю гонцов к хазарам, — решил он, — а там видно будет…»
— Князь, к тебе княжич Ингварь, просит дозволения рассказать тебе о своем походе в Плесков, — доложил вместо слуги Рогвольд, входящий в гридню к Олегу без приглашения на правах самого уважаемого ратника в дружине великого князя.
Олег поздоровался с Рогвольдом без особой радости, но, предчувствуя, что тот принес какую-то новость, быстро потребовал:
— Не таись, Рогвольд! Выкладывай, что еще? Какую весть еще ты мне принес?
Рогвольд оглядел изумленным взглядом князя, его седовласую голову, красивое, но постаревшее лицо, слегка опущенные, но все еще крутые плечи и богатырскую грудь и удивленно заметил:
— А у тебя чутье на вести, как у твоего отца! Ты прав! Весть дивная: Стемир вернулся из Царьграда!
Олег встрепенулся, тряхнул головой, как в молодости, когда отец бросал ему в руки секиру и требовал на скаку срубить сук с дерева. В душе Олега всколыхнулась такая мощная волна любви к старому другу, что он не смог устоять на месте и ринулся к Рогвольду.
— Где он? Да где ты оставил его, Рогвольд?
Рогвольд рассмеялся, радуясь искреннему душевному порыву князя, и весело ответил:
— Показывает воинам, как делать горячее вино в арбузе, этому научили его винолюбивые греки…
Олег не дослушал Рогвольда. Приговаривая на ходу: «Стемир! Мой дорогой друг! Мой славный друг!» — князь метнулся к очагу, который большую часть времени года располагался в северной части закрытого двора его огромного нового дома, и, увидев Стемира, нагнувшегося над дымящимся котелком, крикнул:
— Тебе дороже вино или встреча со мной, драгоценный мой друг Стемир?
Что произошло дальше, не помнил из них никто, но только помнят они, как крепко обнялись, как трижды расцеловались, а затем оба заплакали, поняв, что сердце у обоих в равной степени глубоко ранено смертью Экийи, но жить вдали друг от друга они не могут и отныне всегда будут жить рядом.
До поздней ночи говорили они о своей жизни, о греках, хазарах, о славянских племенах, которые признали власть Олега над собой, но судить себя все равно русичам не позволяли, и Олег не знал, как навести порядок на той огромной территории, которую хазарский правитель хакан назвал Киевской Русью.
— Греческие порядки нам пока тоже не подходят, ибо там утвердилась христианская нравственность, а здесь у нас везде властвуют законы природы, — грустно заметил Стемир. — Ей-богу, не завидую тебе!
— И не завидуй, но помогай! — быстро посоветовал Олег, любуясь другом, мало изменившимся за долгую разлуку.
— Советом и мечом? — тихо спросил Стемир.
— Да! В нужное время все имеет особую цену, мой «Лучеперый» друг! — тепло обняв Стемира за плечи, проникновенно сказал Олег.
На следующий день Олег опять не позвал к себе Ингваря, а беседовал со Стемиром о том, как жилось тому в Византии. Потом Олег стал рассказывать о своих делах. Хазары, половцы и печенеги реже совершали набеги. Они уже почуяли, что такое киевская дружина. Знали, как трудно найти лазейку для неожиданного вторжения и как тяжело обмануть чутье великого князя.
Но Олег мучился, укрепляя и расширяя Русь.
Не все племена хотели подчиняться князю. По-прежнему было много неугомонных, строптивых и ворчливых соседей, боявшихся потерять свою самостоятельность.
