если я умру от этой болезни, чтобы тело моё было погребено в церкви, заложенной мною здесь на острове, названном мною Санта-Крус. Прошу падре Эспиносу, викария сказанного прихода, присутствовать при моей смерти, совершить обряд моих похорон, отслужив мессу, для которой он получит обыкновенные дары и непременный вклад, взятый из моего имущества. Прошу также, чтобы за упокой и во спасение моей души было совершено двадцать месс в той же церкви или в том месте, где будет похоронено моё тело, если мне суждено умереть не на Санта-Крус, чтобы притом эти мессы также были оплачены из моего имущества.
Назначаю свою законную супругу донью Исабель Баррето единственной собственницей и безусловной владелицей всего имущества, привезённого мною на этот берег. А равно всего прочего имущества, которое принадлежит мне теперь или может принадлежать в будущем. Завещаю ей наследственный маркизат, полученный мною от короля со всеми титулами и отличиями, с ним связанными. Торжественно объявляю её аделантадой южных морей и гобернадорой всех земель, каковые открыл я и может открыть она»...
Дальше Исабель не слушала. Склонив голову, она глядела на руки мужа, лежащие на простыне. На его саване. Как дальше жить без него? Как? «Такова моя неотменимая последняя воля». Не сдаваться. Ждать. Продолжать. «Совершено в Байя-Грасьосе 18 октября 1595 года в присутствии...»
Свидетели подошли, чтобы расписаться.
Движение людей, разом двинувшихся к постели Альваро, топот сапог и звон шпаг вырвали её из оцепенения.
Старый инстинкт: всё предусмотреть. Ради себя. Ради него. Ради конкисты.
Она наклонилась к мужу и прошептала пару слов.
Он кивнул и с усилием продолжал:
«Заявляю, что супруг...»
Секретарь замешкался.
Альваро из последних сил сердито крикнул:
— Пишите!
«...что если донья Исабель Баррето пожелает после моей смерти вновь выйти замуж, она может свободно пользоваться всем моим имуществом. И что её будущий супруг может наравне и вместе с ней носить все титулы и отличия, коими Его Величеству королю Испании было и будет благоугодно даровать мне в прошлом, в настоящем и в будущем».
Секретарь подал ему перо. Он не смог его удержать. Пришлось сложить на стержне пера его пальцы и водить рукой. Через несколько минут, которые всем десяти присутствующим показались чрезвычайно волнующими, ему наконец удалось изобразить свою подпись. Она была неузнаваема.
Аделантадо Менданья совершил последний акт своей власти.
Он рухнул на подушки. Свидетели подписались в свой черёд, и Исабель попросила их выйти.
С Альваро она оставила только падре Эспиносу, чтобы тот его исповедовал. Сама ушла за ковёр, взяв с собой завещание, которое собиралась запереть в ларце с гербом Менданьи. В ларце морехода Альваро. В тяжёлом ящике, с которым он не расставался и всегда непременно сам нёс его на плече. Там он держал всё самое дорогое для себя. Она увидела апрельские капитуляции 1574 года, королевский штандарт, бортовой журнал, большой красный султан, который он надевал, отправляясь в обе экспедиции. Хранил он даже ленты с её платья, которое было на ней в тот раз, когда в первый раз в её комнате он ей рассказывал про Соломоновы острова. Все реликвии общих дней, общих мигов... Чёрные камни из порта Кальяо, по которым они так часто ходили рядом, мечтая о странствиях...
Она разложила все сувениры по тем отделениям, куда поместил их Альваро, вложила его последнюю волю между страниц бортового журнала, закрыла крышку, вставила три ключа в замки и привела в действие очень сложный механизм, охранявший ларец от всяческих любопытных.
Сделав всё это (теперь желания её мужа и собственное её будущее было завещанием хоть и не обеспечено, но прояснено), она упала на колени.
Она молча плакала и молилась, молилась, чтобы Господь помиловал Альваро. Молилась — и не могла сдержать рыданий.
Получив соборование, аделантадо казался более тревожным и смущённым. Эспиноса заставлял его твердить «Помилуй мя, Боже», «Верую» и прочее. Он повиновался покорно, но душа его был далеко. Он звал, он требовал к себе Исабель.
Она заторопилась к нему.
Исабель вложила ему в руки то самое Распятие, на котором он велел ей поклясться не бросать Санта-Крус, пыталась говорить ему о Боге, о вечной жизни, о рае, где его ожидали их дети... Но Альваро думал лишь об одном: об экспедиции. И о ней — о своей супруге, наследнице, преемнице — о той, кто должна была продолжить конкисту, он же оставлял её одну среди людей, готовых на убийство, на затерянном острове посреди Тихого океана. Конкиста, Исабель... В бреду Менданья сливал их в одном вопросе: «Что станется с островами, что станет с тобой? Есть, есть Соломоновы острова, — неустанно твердил он, — они существуют, и ты существуешь, и будешь королевой четырёх частей света...»
Услышав эту фразу из их первого объяснения в любви, из его брачного предложения, из их первой ночи, Исабель окаменела.
Ей надобно держаться и не сдаваться. Солнце стояло в зените. «Ты будешь королевой четырёх частей света»...
С этими словами мореплаватель Альваро де Менданья и скончался. Это случилось 18 октября 1595 года в середине дня.
* * *
«Не прошло и нескольких часов, как тело её мужа унесли, — писала Марианна, продолжая послание Петронилье. — Ей даже не дали опомниться. Не дали сообразить, что к чему... Мне до сих пор слышится стук топоров и молотков: это Кирос велел делать гроб».
Марианна — вдова в шестнадцать лет — тоже пыталась запечатлеть события. Почему она? Почему так рано? Было ли у неё предчувствие, что Исабель позволит горю растерзать себя? Поглотить так же, как поглотило оно Марианну? Что сестра утонет ещё глубже, ещё безысходней? Неужели поэтому — потому, что знала, о чём говорит, — эта девочка продолжила письмо к старшей сестре? Потому что знала: Исабель не напишет больше ни строчки? Не притронется ни к письму, ни к бортовому журналу? Ничего не расскажет ни о прошлых, ни о будущих ужасах? Не доверит ничего никому? И с её молчанием их общая трагедия
