Ознакомительная версия.
Луиза Карловна отставляет вязанье.
– Ты же знаешь, что я принимаю мои меры. Но кто возместит нам убытки?
– Сколько раз Соня вам говорила, а вы опять за свое! Неужто вы не можете подумать о будущем родной дочери?
– О да! Честь нашей фамилии… – вдова кивает головой.
Мари, выведенная из себя, топает ножками.
– Неужели вы не понимаете? Кто возьмет меня замуж из этого притона?
На беду ей попадается в это время под руку ни в чем не повинный «Онегин». Мари бросает книгу на пол и, горько рыдая, находит наконец виновника несчастий: он вечно что-нибудь выдумывает, этот несносный Мишель!
А потом Мари опять едет к Стунеевым. Глинка так привыкает к ее присутствию, что не находит места, если рядом нет милой, трогательной Мари.
Ему кажется, что даже работа над оперой идет гораздо лучше, когда он вдоволь налюбуется ее красотой.
С тех пор, как Алексей Степанович не устает говорить о будущей опере, Мари никогда не забывает спросить об этом Глинку.
– Поздравьте меня, Мари, – отвечает он, – на днях я кончу весь план…
– А потом, когда вы сочините свою оперу, Мишель, о вас напишут в «Северной пчеле»?
– Какой вы ребенок, Мари! – Глинка смеется от души. – Избави меня бог от этой «Пчелы»! Но не пора ли вам узнать ноты?
Девушка вспыхивает от удовольствия. Мишель, как всегда, угадал ее сокровенное желание: она так давно мечтает петь его романсы!
Уроки начались. У девушки был далеко не блестящий слух. У нее не было, пожалуй, и терпения. Но надо же знать упорство учителя! К тому же у ученицы обнаружился небольшой, но свежий голосок.
Из-за занятий пением Мари почти не выезжала от Стунеевых, но урокам попрежнему мешали музыкальные сходки. Бог знает, зачем они нужны Мишелю. Впрочем, пускай лучше музыканты собираются здесь, по крайней мере Мишель будет реже уезжать из дому. Каждый раз, когда Глинка собирается ехать, Мари мерещатся красавицы, которые музицируют с ним под сенью малахитовых колонн.
Но настает утро, и тревожные призраки исчезают. Когда Глинка сидит над своими нотами, сердце Мари не знает терзаний. Усталый и счастливый, он придет непременно к ней. В один из таких коротких дневных часов, когда никто не мешает сердечной беседе, Глинка долго рассказывал Мари о себе и вдруг признался с глубокой горечью:
– Каждый несчастлив по-своему, Мари. Я не знал другой любви, кроме той, которая приносит страдание.
В тот вечер он опять уехал из дому и даже раньше обыкновенного, но, прощаясь, Мари доверчиво сказала ему:
– Как бы поздно вы ни вернулись, я все равно буду ждать, хоть до утра. – А в потемневших глазах были смущение и нежность.
Глинка уехал. Мари взялась за рукоделье и размышляла: почему он завел этот странный разговор о любви?
Если девушка вышивает по канве какой-нибудь несложный узор, мысли ее совершают куда более замысловатый путь.
«Разве любовь может приносить страдания?»
Мари стало досадно, и она перекусила зубами запутавшуюся нитку. Мысли перешли от Мишеля к опере:
«А если сам император услышит эту необыкновенную оперу и сам устроит счастье Мишеля?..»
Мари застыла с иголкой в руках.
Кабинет Владимира Федоровича Одоевского похож на кунсткамеру. Химические колбы соседствуют с нотными тетрадями, а среди древних рукописей и физических приборов, изобретаемых хозяином, мирно уживаются диковинные творения природы и изящные произведения искусства. Все это живописно располагается вокруг двух роялей, образующих центр огромной комнаты. Расстановка предметов в кабинете наглядно отражает интересы хозяина, в центре которых всегда остается музыка.
Однако в последние годы Владимир Федорович уделяет значительное внимание словесности. Повести его, печатавшиеся в журналах, изобличали внутреннюю пустоту светской жизни. Но и словесность, по глубокому убеждению Одоевского, должна послужить музыке. Для этого и задумана им новелла о Себастьяне Бахе.
Беда только в том, что стоит оторваться Владимиру Федоровичу от рукописи хоть на короткий час – потом долго приходится ее разыскивать.
Владимир Федорович долго роется на письменном столе, но под руку попадаются кулинарные рецепты, созданные им на основании химических расчетов, а рядом оказывается либретто оперы, которое друзья, с участием Одоевского, пишут для графа Виельгорского. Граф желает писать оперу «Цыгане». Очень хорошо. Вот и взял бы пушкинскую поэму. Но Михаил Юрьевич непременно хочет вплести в романтическую интригу события 1812 года.
Одоевский, натолкнувшись на либретто, сокрушенно качает головой: нечего сказать, пристегнул же автор 1812 год! По мысли Виельгорского, героем оперы должен стать русский офицер, участник победоносной войны против Наполеона. С таким лестным аттестатом герой и предстает перед зрителями, а представившись, немедленно влюбляется в девушку из цыганского табора. И тогда шумной толпой являются в опере цыгане. Русский офицер днюет и ночует в таборе и мучается от любви к безродной дочери степей. Но после долгих мучений узнает о благородном происхождении героини. Оказывается, ее в детстве похитили цыгане. Все благополучно объяснилось, и дело поворачивается к счастливому концу. Не желая обидеть Пушкина, Виельгорский отдал должное и его поэме. По настойчивому желанию Михаила Юрьевича, в либретто должна войти общеизвестная песенка из пушкинских «Цыган»: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда…»
Владимир Федорович Одоевский давно забыл о первоначальном предмете своих поисков и сызнова углубляется в эскизы будущей оперы. Русский офицер, изъясняющийся в приятных ариях, подозрительно похож на тех романтических героев, которые толпами бродят по оперным сценам всего мира.
– Ну и бог с ним, – говорит Владимир Федорович, отодвигая ноты.
Но как ни рассеян Владимир Федорович, будущая опера графа Виельгорского кажется ему чреватой многими и не только музыкальными последствиями. Неясно, как всемогущий граф отнесется к возможным соперникам на поприще русской музыкальной драмы.
Размышления Одоевского были прерваны наконец счастливой находкой. Под грудой книг, накопившихся в дальнем углу письменного стола, обнаружилась новелла о Себастьяне Бахе.
Владимир Федорович стал перечитывать рукопись.
«Почему писатели не пишут о музыкантах? А если и пишут, то как? Вы спрашиваете портрет – вам показывают брюзгливого старика. Вы читаете биографию – вам расскажут, когда родился, у кого учился, на ком женился… О, для этих писателей нет, не существует жизни художника в его искусстве…»
Для начала, кажется, неплохо. Но пора познакомить читателей и с тем, как надо писать о музыкантах. В новелле возникает образ старшего брата и учителя юного Себастьяна Баха – заслуженного органиста Христофора Баха. Христофор верит, как в евангелие, в древнюю теорию музыки, написанную Гаффарием, и держится дисциплины, как воин. В церкви он сорок лет играет один и тот же хорал. Если же в большой праздник органист решится прибавить какой-нибудь форшлаг, тогда почтенные прихожане, удивленные дерзостью, говорят друг другу: «О, сегодня наш Христофор разгорячился!»
Каждый раз, когда автор новеллы перечитывает это место, он испытывает удовлетворение. Владимиру Федоровичу кажется, что его меткая стрела поражает не только сурового поклонника Гаффария и не только почтенных церковников шестнадцатого века.
А под началом у Христофора Баха живет юный Себастьян. Ему предстоит вырваться из узилища, проклясть собственного учителя и брата и разбить оковы косности. Рядом с Себастьяном действует в новелле верный друг юности, а потом любимая жена – Магдалина. Они проводят вместе двадцать лет, не зная разногласий. Себастьян Бах достигает высот прозрения. Все таинства гармонии подчинены его мысли. И вдруг в скромное жилище гения, где самоотверженно служит он музыке, приходит гость-венецианец. Он приносит с собой новую итальянскую музыку, которая еще только нарождается, и которая покорит впоследствии мир. Магдалина поражена звуками этих песен. Верная подруга не может скрыть правды от мужа.
– Вот музыка, Себастьян, – говорит она. – Брось в огонь твои фуги. Пиши итальянские канцонетты!..
Развязки новеллы еще нет. Автор не хочет осудить Магдалину, но он не хочет погрешить и против основной своей идеи: откровения гениев недоступны даже близким. Гений обречен на одиночество.
Владимир Федорович раздумывает над своей новеллой, а мысли его обращаются к другому музыканту – Михаилу Глинке. В царстве музыки опять совершается небывалое. С ужасом думает Одоевский о том, что петербургские меломаны повторят гению слова Магдалины: «Пиши итальянские канцонетты!» Нет, теперь скорее скажут ему: «Пиши по-немецки». И никому нет дела до того, что Михаил Глинка хочет быть русским.
Владимир Федорович приступает к работе над повестью о Себастьяне Бахе и хочет пустить несколько ядовитых стрел в новых Гаффариев от музыки, которые встречаются у всех народов во все времена. Но в кабинете появляется лакей, посланный княгиней.
Ознакомительная версия.
