Однако фашизм, прославлявший войну, был побежден.
— Это самая большая в истории победа мира над войной, — говорил Динни.
Через шесть месяцев после того, как умолкли праздничные клики в честь окончания войны, Стив вернулся домой с фронта, худой и желтый как лимон.
Дафна знала, что на фронте Стив был несколько раз ранен, болел малярией и тропической лихорадкой, лежал в госпитале. Однако в письмах он только посмеивался над своими «царапинами», сообщал, что его превосходно «залатали» и он будет делать свое дело, пока всех япошек до единого не выкурят из нор, которые они себе понарыли слишком близко к австралийским берегам.
Узнав, что Стив прибывает в Сидней, Дафна поспешила туда. Но Стиву еще предстояло перенести довольно тяжелую операцию; лишь после этого мог он пуститься в далекий путь на Запад. По его словам, из него нужно было «выковырять куски шрапнели». Стива оперировали шесть раз, прежде чем Дафна получила возможность увезти его домой. Но вот уже все было кончено, Стив демобилизовался, облекся в дешевый штатский костюм и бодро ковылял по дому. Он был счастлив, что вернулся на родину и снова соединился с Дафной и с этим маленьким крепышом, которого называл своим сыном. Разговоры о войне и о страшных боях в джунглях были ему не по душе.
— Но через это нужно было пройти, Дэф, — говорил он. — Нужно. И пусть никто не забывает о том, что приходилось переносить нашим солдатам там, на фронте. Это был ад — бои в сырых, непролазных джунглях среди проклятых зловонных болот… Голод, боль, усталость — все приходилось терпеть и со всем мириться. Я никогда и не думал, что выберусь оттуда живым. Да и мало кто на это надеялся. Вот почему ребята дрались так, словно у них была одна цель в жизни — убивать японцев. И когда наш товарищ падал, сраженный японским снайпером или спрятанным в чаще пулеметом, все думали только об одном — найти мерзавца, который его убил, и разделаться с ним. Такие ребята, как Джони Френч, да и десятки других показали, как надо воевать. Когда погиб Билл, меня произвели в сержанты, и я получил вот это.
На старом изношенном мундире, который снял с себя Стив, висела на ленточке военная медаль.
— Да только я ни черта не сделал, — уверял он. — Мне даже совестно ее носить. Чуть ли не каждый солдат, который участвовал в боях на Какодской тропе или у Темплтонской переправы, у Эора-Крик, у Оиви или Горари, не говоря уже о нашем большом наступлении на Гону, заслуживает такой медали.
— Не верьте ему, миссис Миллер! — воскликнул Шорти Лей.
Шорти был рабочий с приисков, который ушел на фронт вместе со Стивом, а вернулся годом раньше, на костылях. По вечерам, когда Стива, подверженного приступам малярии, начинал пробирать озноб, Шорти заходил иной раз его проведать. Его обычное приветствие: «Здорово, друг! Как дела?» — всегда звучало весело, а его рассказы о том о сем развлекали Стива.
Беседуя с Шорти, Дафна более или менее уразумела, почему ее мужа наградили медалью, — из немногословных же сообщений Стива понять что-либо было невозможно.
— Подразделение Стива считалось у нас самым смелым и надежным, — говорил Шорти. — И Стив всегда сам ходил в разведку. А иной раз набьет карманы гранатами, возьмет снайперскую винтовку, парочку патронташей, заткнет нож за пояс и уйдет один. Десять шкур надо иметь, чтобы выкрутиться из тех переделок, в каких он побывал, вот что я вам скажу. Я сам был очевидцем, как он однажды полз мили две через заросли и топи, пока не подобрался почти вплотную к японской огневой позиции, швырнул гранаты и давай звать ребят, чтобы они забирали «хозяйство». Японцы орут и визжат, пулеметы стрекочут, а несколько длиннозубых наседают на наших ребят с ножами. Понять невозможно, как это Стиву удавалось выбираться живым из этих передряг.
— Ты проделывал все это ничуть не хуже меня, Шорти, — заметил Стив. — Помнишь, как ты под Эфоги разведал местечко, где они зарылись, словно лисы в нору, и сразу уложил пять японцев?
— Ну, это было легче легкого, — осклабился Шорти. — Они развели костер и все сидели вокруг него на корточках, уплетали что-то. Двух-трех гранат оказалось достаточно. А вот на другой день, когда я забрался к ним в тыл, мне не повезло. Я напоролся на одного из этих ублюдков, и мне пришлось просто-напросто придушить его, не то он поднял бы такой вой, что их сбежалась бы тьма-тьмущая. Я думал, что прикончил его, а он пустил мне вдогонку из автомата, когда я уходил. Чуть не отправил на тот свет. Я вернулся и пристукнул его, но думал, что и мне конец пришел. А потом смотрю: один мой дружок — и откуда он только взялся — тащит меня. Подобрал и вынес. И знаешь, Стив, ей-богу, не то чтобы я очень боялся смерти, но как подумаешь, что эти свиньи будут свежевать тебя, как других наших ребят… вот что тошно! Помнишь, как в одном селении в горах нашли в санитарной палатке восемь трупов, разрезанных на куски, — это все были наши солдаты, из Западной Австралии.
— Ладно, будет тебе, — пробормотал Стив, бросив взгляд на помертвевшее лицо Дафны.
— Ну что ж, после этого случая я очень здорово навострился чистить картошку для нашей походной кухни, и на том мои подвиги и кончились, — заключил Шорти.
Салли, конечно, попросила Стива рассказать ей все, что ему известно про Билла. Мягко, осторожно Стив снова пересказал ей то, о чем писал в письме. Ему почти нечего было к этому добавить. Он разговаривал с двумя солдатами — участниками операции, из которой не вернулся Билл, и с теми, кто прочесывал потом эту местность. Они не могли сообщить Стиву ничего утешительного. Японцы, отступая, сжигали все туземные селения, а если бы беженцы унесли с собой раненого офицера в горы, Билл, будь он жив, теперь давно уже добрался бы до побережья. Какие-нибудь вести пришли бы от него.
Салли закрыла лицо руками. До сих пор она упорно отказывалась верить в смерть Билла, но слова Стива отняли у нее всякую надежду. Страшное ощущение пустоты охватило ее. Сраженная, онемевшая в своем горе, она не сразу заметила, что Дафна стоит подле нее на коленях.
— Бабушка, — прошептала Дафна. — Мы со Стивом постараемся заменить тебе Билла.
Салли ласково провела рукой по золотистой головке Дафны, но не проронила ни слова.
Неделя проходила за неделей, а душа Салли по-прежнему была погружена в беспросветный мрак. Казалось, она оплакивала не только Билла, но и всех своих сыновей, покинувших ее. Глаза ее совсем потускнели, взгляд стал рассеян и задумчив; нередко она смотрела перед собой, ничего не видя. Она не заботилась больше о своей внешности. Волосы, кое-как заколотые на затылке, выбивались из пучка и свисали патлами, придавая ей неопрятный вид. Она не пудрилась теперь, не подкрашивала губ — ничто не смягчало мрачного и скорбного выражения ее лица. Покончив с дневными трудами, она не снимала своего рабочего платья, чтобы надеть свежее, как делала это неизменно много лет. Каждое движение — встать со стула, подойти к двери — стоило ей труда… Она еще готовила обед для Динни, если не забывала, но сама не притрагивалась к еде — сидела, апатично глядя в тарелку, и, по-видимому, не слышала даже, когда Динни принимался бранить ее за то, что она морит себя голодом. Динни был очень встревожен: что бы он ни делал, что бы ни говорил, чтобы ни говорили Дафна и Эйли — ничто не могло вывести Салли из этого состояния глубокой апатии.
В один из зимних вечеров миссис Айк Поттер забрела проведать Салли и была потрясена ее видом. Трудно было в этой молчаливой, угрюмой женщине узнать ту миссис Салли, которой Вайолет привыкла восхищаться с юных лет.
Стив и Дафна тоже зашли к Салли в тот день, и Лал с Надей забежали, как обычно, после школы проведать бабушку. Но Салли, казалось, не замечала ни их, ни Стива, ни Дафны, да и с самой миссис Поттер едва обмолвилась двумя-тремя словами.
Когда гости ушли, Динни решил, что миссис Салли необходимо вывести из этого ужасного состояния — нельзя допустить, чтобы она так замыкалась в своем горе. Динни видел, что это становится опасным, он начинал страшиться за ее рассудок.
— Стыд и позор, мэм! На что вы были похожи сегодня вечером! — сказал он с необычным для него жаром. — Вот уж никак не думал, что доживу до такого дня, когда мне придется стыдиться вас — вашего вида, ваших манер! Я знаю, сердце у вас разбито, вы сокрушаетесь по Биллу. Но разве это причина, чтобы обижать людей? Разве это причина, чтобы обращаться со Стивом так, словно ему здесь не место, после того, как не стало Билла?
— О нет, Динни! — огорченно воскликнула Салли. — Я вовсе не хотела обидеть Стива. У меня этого и в мыслях не было. Видит бог, я рада, что он и Дафна опять вместе, что они счастливы. Но порой на меня находит такая ужасная тоска…
— Ну да, и вы поддаетесь ей, а на других вам наплевать! — не унимался Динни, нарочно стараясь задеть ее за живое.
— Зачем только я родилась на свет! — в отчаянии воскликнула Салли. — Зачем я рожала детей, если всем им суждено было погибнуть!
