За маралами захлопнулись ворота.
Хозяин взял топор и пошел к станку, в который загоняли маралов, когда надо было срезать панты. За ним бежал один из его спутников, низкорослый и большеголовый человек с приплюснутым носом, и несмело бормотал:
— Большой Человек… а, Большой Человек, остуди свое сердце… пригодятся. Не успеют маралов у тебя отобрать, все переменится.
— Вверх подолом шубу не носят — умный у глупого совета не просит, — пробурчал Сапог, помахивая топором так, что острое лезвие разрезало крепкую корку снега.
Он поднялся на станок и спрятался за деревянный щит, укрепленный возле той узкой щели, через которую маралы могли выскочить из темного дворика обратно в маральник.
За дворами шумели алтайцы, стучали палками о жерди и хлестали зверей хворостинами.
Косорогий марал, разбежавшись, прыгнул в щель, Сапог с размаху ударил обухом по бурому лбу и крякнул, как молотобоец.
Зверь сунулся мордой в деревянный станок. Хозяин дважды стукнул его между ушей, приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе Госторг! Пусть теперь забирает маральник. — Потом буркнул своим помощникам: — Тащите его, свежуйте.
Два человека схватили зверя за длинные тонкие уши, вытащили на снег.
На темно-коричневых губах марала появилась розовая пена, агатовые глаза едва держались в орбитах.
— Бьет? — с дрожью в голосе спросил Кучук, залезая на изгородь верхнего дворика. — Неужели бьет?
— Пусть грабителям не достаются, — прохрипел один из подручных хозяина.
— Каким грабителям?
— Будто не знаешь?.. Которые у твоего хозяина хотят маралов отнять.
В станке показалась лохматая тень Сапога.
Послышался новый удар по широкому лбу, точно по комлю лиственного дупла. Подручный хозяина, спрыгнув с изгороди, сказал мараловоду:
— Пойду горячие почки есть. Ты тут один управишься.
Снег вокруг станка стал густо-малиновым. Алтайцы, поставив ружья к лиственнице, свежевали зверей. На кисах и шубе Сапога появился красный бисер застывшей крови.
Черный марал встал на дыбы и ударил острыми копытами в толстую жердь, чуть пониже ног Кучука.
— Кара-Сыгын, подожди, помогу тебе!
— Гоните черного! — кричал хозяин.
Потрясенный страшной картиной, Кучук впервые ослушался его. Он спрыгнул в снег, обошел дворик и начал потихоньку разбирать наружную изгородь.
От станка бежал подручный, размахивая хворостиной и пугая зверей, подбородок его был в крови, — он жевал сырую почку.
Кучук уронил четвертую жердь и, согнувшись, юркнул в лес. В ту же секунду черный марал обогнал его и вскоре скрылся в ельнике. Пощелкивали копыта зверей, прыгавших через полуразобранную изгородь. Из маральника доносились шум, крик, ругань. Щелкали выстрелы.
«В меня метят», — догадался Кучук и стал перебегать от дерева к дереву.
Луна катилась за острую сопку. На потемневшем небе загорелись яркие звезды.
Шум в маральнике стал громче, ругань — острее.
Пылали огромные костры. Пахло жареным мясом.
— Беда какая… сколько зверей убили! — с болью в сердце шептал Кучук, стоя за толстой лиственницей. — Как волки!
На рассвете всадники навьючили мясо и поехали в противоположную сторону от Каракольской долины.
Мараловод, прячась за деревья, подходил к изгороди, высматривая, не остались ли там вооруженные люди.
Небо было хмурое, с лохмотьями облаков. К маральнику, каркая, слетались вороны. Кучук понял, что уехали все, и побежал туда, кидая в обнаглевших птиц комья снега.
Станок был залит кровью. У изгороди лежали маральи головы, шкуры и потроха. Уцелевшие звери спрятались в лесу, на горе.
«У хозяина моего ум пропал, — тяжело вздохнул Кучук. — Что же мне делать? Беда какая!»
7
Длинной шеренгой встали высокие столбы — от Агаша до Тургень-Су, фарфоровыми плечами подперли безумолчную проволоку. В сельсовете на стене — желтая коробка. Черное ухо, привязанное на зеленую веревочку, то слушало Байрыма, то передавало ему слова, пролетавшие по проволоке шестьдесят километров. Первый раз Байрым держал трубку, рука у него была горячая, лоб покрылся потом.
— Да, школа работает хорошо! Детишек много. Теперь все хотят учиться. Ты слышишь, товарищ Копосов? Ну? Я тоже хорошо слышу, будто ты за стеной стоишь… Товарищу Климову одному тяжело. Второго учителя посылай скорее. Вечерами полная школа взрослых. Даже которым по сорок лет, и тех убедили — потеют над книжками. Слышишь? Партийная учеба? Идет. Айдаш расскажет. Погоди. Не лезь. Это Сенюш мешает. Ему тоже охота с тобой поговорить…
Людей в сельсовете — как зерен в маковке.
— Пустите хоть поглядеть! — кричали в дверях, отталкивая друг друга.
— Тюхтеню дай поговорить! — настаивал Борлай. — Старому интересно.
— Успеет. Сначала о делах надо, — возразил Сенюш, приготовившийся взять телефонную трубку из рук Байрыма.
В это время в дверях появился Анытпас, несмело поздоровался, Никто не повернулся к нему.
«Неужели узнали по голосу и не хотят разговаривать со мной?», — подумал он.
По спине пробежал мороз. Через головы людей доносился голос Сенюша:
— В аймаке он был? А мы его пока не видели. Мы сами в газете читали. Я и тогда думал, что его Сапог натравил…
«Это обо мне», — догадался Анытпас.
Мимо проходил Аргачи. Заметив Анытпаса, воскликнул:
— А-а, Эрликов конь выплыл! — Прищурил глаза, а потом мягко сказал: — Как же ты дался баю в лапы?
— Темный был.
— Темный. А зрячих не слушал, — укорил секретарь. — Учиться будешь? Я тебя запишу.
Алтайцы останавливались возле них, на лицах — удивление. Неужели это Анытпас Чичанов? Где его былая робость?
Расталкивая людей локтями, Байрым пробирался в сени; сердито взглянув на алтайца, который когда-то стрелял в него, пошел к своей избушке, не оборачиваясь.
Анытпас брел следом.
Токушев, замедлив шаги, задумался:
«Я не только пострадавший, но и председатель сельсовета… Мне так нельзя…»
Вспомнив разговор Сенюша с секретарем райкома партии, круто повернулся и жестко спросил:
— Ну, что тебе надо?
— Поговорить. Про себя рассказать, — ответил Анытпас, подавая бумажку о досрочном освобождении. — Теперь во всем разобрались! Сапога привлекают.
— Хватились… Его в лесу надо ловить, как зверя… Ты виноват: не помог посадить его в тюрьму.
8
Стремительная лавина всадников летела к фиолетовой сопке. Шапки были надвинуты на глаза, кисти взлетали высоко. У нескольких человек за плечами торчали охотничьи винтовки с деревянными сошками.
Минут за пять перед этим все сидели у сельсовета.
Анытпас говорил о своей жизни.
Когда он рассказал, как шаман Шатый камлал над больным Таланкеленгом, как он требовал убить Борлая, даже самые невозмутимые старики повскакивали с мест. Одни переспрашивали Анытпаса о Шатые, а другие кричали, что терпеть больше нельзя. Крики были настолько гневными, что из соседних изб выбежали женщины и дети.
— Довольно! Намучились! Поехали зорить гнездо филинов! — крикнул Тохна Содонов и побежал седлать коня.
Теперь он скакал впереди всех. Копыта разгоряченных лошадей цокали о мерзлую землю.
Всадники окружили восьмиугольный аил Шатыя. Лохматая черная собака с лаем бросилась на них. Айдаш стукнул ее прикладом по широкому лбу.
Дверь аила приподнялась, и в узкую щель просунулся рыхлый, сизый нос старого кама.
— Выходи, проклятый! — крикнул Анытпас, спрыгивая с коня.
Косая дверь быстро захлопнулась.
— Не спасешься, вытащим!
— Проклятие народа на твою голову, обманщик!
Дверь оказалась привязанной крепким волосяным арканом. Три человека враз дернули за скобу, и аркан разорвался.
Анытпас первым влетел в аил. Почувствовав, что пришла пора расплаты, шаман задрожал и, как мышь, заметался по жилью. Втиснувшись между объемистыми кожаными мешками с пожитками, он судорожно сжимал бубен и прикрывался им.
— Ну, кам, рассказывай, что тебе Эрлик говорил о Токушевых? — потребовал Анытпас.
— Я вам расскажу про одного свирепого хана, который вот так же потерял ум, — начал Шатый, стараясь казаться спокойным.
Анытпас смотрел из-под сдвинутых бровей, но не перебивал.
Разъяренные люди вбегали в аил и, услышав рассказ, останавливались послушать.
— Тот хан, — продолжал Шатый, — вот так же вздумал уничтожить всех камов. Послал народ за ними. Запер их в большой аил и поджег. Все сгорели…
— Хватит, хватит! — крикнул Айдаш.
— Подождите, доскажу… Один кам Чочуш, мой предок, вышел из огня невредимым. Хан испугался и поклонился ему. Даже язык хан потерял. А от Чочуша пошли бессмертные камы. Умрет кам, душа его по-прежнему шаманит в той же долине.
— Сказки!
