44
…День начинался вроде бы поспокойнее, чем было вчера, когда его без конца вызывали по телефону то Сазонов, то Сухомлинов или Янушкевич. Государь терпеть не мог этого нового способа связи. Он не разрешил поставить телефонный аппарат в своём кабинете или спальне, чтобы чужой и, может быть, неприятный голос не врывался в его частную жизнь. Теперь, когда решались вопросы войны или мира, ему пришлось забыть свою ненависть к телефону и без конца ходить в дежурную комнату камердинеров, где стоял единственный аппарат в Нижнем дворце и такой же – в Фермерском. Но сегодня, он надеялся, будет немного спокойнее…
…В те же самые часы на Дворцовой площади Петербурга, в обоих крыльях огромной подковы с аркой Генерального штаба в центре и подъездами министерства иностранных дел, выходящими на Певческий мост, кипела работа. Здесь все – и дипломаты, и генералы – были убеждены в том, что «у нас – война!».
Около полудня посланник в Берлине Свербеев открытым текстом, не шифруя, дабы не потерять время, прислал телеграмму, в которой доносил, что германская официальная газета «Локаль-Анцайгер» опубликовала приказ императора Вильгельма II о начале всеобщей мобилизации германских армии и флота. Одновременно такие же данные были получены и начальником Генерального штаба генералом Янушкевичем.
Спустя четверть часа в кабинете министра иностранных дел раздался телефонный звонок. Начальник Генерального штаба приглашал Сазонова к себе обсудить ситуацию. Ведь Государь поручил вчера Сухомлинову и Янушкевичу, во время посещения ими Петергофа, разработать и отдать приказ о частичной мобилизации против Австрии. Генералы сопротивлялись, приводили аргументы в пользу немедленной всеобщей мобилизации, ссылались на коварство Кайзера Вильгельма и фактически идущую в Германии мобилизацию после объявления «состояния военной опасности», но Государь оставался непреклонен и рассчитывал своими телеграммами заставить Вильгельма умиротворить Австрию. Сазонов на словах также выражал надежды на это, но внутренне поддерживал генералов. Теперь новые сообщения из Берлина настоятельно требовали отдачи царского приказа о всеобщей мобилизации русской армии.
Услышав взволнованный голос начальника Генерального штаба, Сазонов понял всё и не стал откладывать визита в военное ведомство. От кабинета министра иностранных дел до четвёртого, Царского подъезда Генерального штаба, где располагался кабинет генерал-лейтенанта Янушкевича, было пять минут ходьбы. Сазонов торопливо, своей обычной, но несколько ускоренной походкой вприпрыжку, придававшей ему, одетому во фрак, вид огромной чёрной птицы, обогнул крыло здания и увидел, что на Дворцовой площади перед Зимним дворцом, как и вчера, собирались группки манифестантов с хоругвями и лозунгами «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует Франция!». Однако сегодня эти группы стали значительно гуще…
Сазонов вприпрыжку, впереди сопровождавшего его от двери подъезда унтера, курьера Генерального штаба, буквально ворвался в кабинет Янушкевича и устремился в угол, где за круглым чайным столом восседали хозяин кабинета и военный министр генерал Сухомлинов. Унтер сделал стойку на пороге, убедился, что никаких приказаний не последует, осторожно закрыл дверь.
Сухомлинов был в своей обычной синей гусарской венгерке с белым эмалевым крестом ордена Святого Георгия. Лысина военного министра горела багровым цветом от возбуждения и прилива крови к голове. В отличие от него, генерал-лейтенант Янушкевич казался почти спокойным, но его лицо было бледно, а коротко подстриженные тёмные вьющиеся волосы, казалось, стояли дыбом, словно от страха. На большом столе для совещаний лежали несколько развёрнутых карт будущих театров военных действий.
Генералы сердечно поздоровались с вновь прибывшим и, нервно перебивая друг друга, стали излагать ему причину беспокойства и огорчений.
– Мы уже начали проигрывать войну, ставшую неизбежной! – в панике твердил Янушкевич.
– Мы не успеем вынуть шашки из ножен, как немцы нас расколотят! – вторил ему Сухомлинов.
– Немцы начали свою мобилизацию!.. – перебил его Янушкевич, потрясая бланком простой телеграммы. – Она продлится всего две недели из-за развитой сети железных дорог и компактности Германии, в то время как Государь разрешил нам только частичную, хотя она оставляет неприкрытой южную часть Варшавского округа, куда и нацелен главный удар австро-венгров… Это настолько путает всю военную работу, что мы не можем быстро начинать всеобщую мобилизацию… К тому же всеобщая мобилизация у нас длится в три раза дольше, чем германская… Мы даже не успеем подвезти боеспособные дивизии, чтобы на решающих направлениях встать поперёк дороги противника!..
Генералы ещё вчера, когда они все трое по телефону переговаривались с Петергофом, объяснили это Сазонову.
– Сергей Дмитриевич, – перебил начальника Генерального штаба военный министр, – мы уже с утра снова сообщали по телефону Государю в Петергоф наши сомнения, но он осерчал и не желает ничего слышать… Может быть, Он послушает вас?!
В словах Сухомлинова сквозила надежда.
Сазонов молча порадовался тому единству, которое вдруг образовалось между Сухомлиновым и Янушкевичем. В обычной жизни они были ярыми противниками. Военный министр слыл за явного любимца Государя и молодой Императрицы, а начальник Генерального штаба был верным человеком великого князя Николая Николаевича, и к тому же считалось, что он находится под покровительством вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Но теперь, в опасную для России минуту, оба забыли свои разногласия и били в одну точку.
Сазонов хорошо знал, что ни Сухомлинов, ни Янушкевич не были воинственно настроены или заражены германофобией, которая толкала бы их, как толкала молодых шовинистов и профессиональных «защитников» братьев славян, на войну с Австрией и Германией. Даже наоборот, военный министр – из тех, кто считает необходимой дружбу с Германией, гордится своими дружескими отношениями с Кайзером, почти ежегодно принимавшим генерала в Потсдаме при его проездах через Берлин на курорты с молодой женой, и вдобавок пожаловавшего его прусским орденом Чёрного Орла. Янушкевич хотя и подголосок великого князя Николая Николаевича, ориентированного на дружбу с прекрасной Францией, но тоже отнюдь не горит особым желанием ввязываться в войну именно теперь, когда русская армия только начала своё перевооружение.
В обычное время Сазонов-царедворец никогда бы не пришёл на помощь никому, даже из самых высокопоставленных придворных, чтобы своей просьбой за кого-то не потерять даже частичку возможности попросить Государя за себя. Но теперь случай был совершенно исключительным: если он и генералы не сломают сейчас сопротивления Императора, который очень не хочет втягивания России в войну, то он и Извольский не оправдают доверия своих коллег и друзей в Англии и Франции, делающих всё, чтобы Россия схватилась с Германией и спасла Париж от германского кованого сапога.
Если сейчас он не уговорит Государя начать всеобщую мобилизацию, которая неизбежно вызовет бурную реакцию Кайзера и объявление им войны России, то Вильгельм своими телеграммами Николаю Александровичу совершенно умиротворит царя и сорвёт столь желаемое Сазоновым военное развитие кризиса. А это опять оставит российскую дипломатию в дураках, как при Извольском. Но теперь весь мир будет смеяться над ним, Сазоновым…
С минуту поразмыслив, министр иностранных дел согласился внести свою лепту в скорейшее начало всеобщей мобилизации.
– Ваши превосходительства, – сообщил он свою точку зрения генералам, – такой важный вопрос надо докладывать Государю не по телефону, который Он недолюбливает, а только лично… Я попытаюсь получить у Него аудиенцию!..
Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, Сазонов подошёл к письменному столу Янушкевича, на котором громоздился высокий телефонный аппарат с рожком и наушником, и закрутил ручку магнето. Приложив наушник к уху, он приказал в рожок офицеру, который сидел на коммутаторе Генерального штаба вместо телефонной барышни, соединить его с Александрией в Петергофе. К аппарату в Фермерском дворце подошёл дежурный флигель-адъютант и обещал тотчас позвать Его Величество.
В наушнике долго никого не было слышно, а затем раздался неуверенный голос Николая Александровича, явно не привыкшего говорить по телефону и спрашивавшего, кто с ним говорит.
Сазонов, поклонившись телефонному аппарату, словно самому царю, доложил, что это он, министр иностранных дел, и говорит из кабинета начальника Генерального штаба.
– Что вам угодно, Сергей Дмитриевич? – сухо спросил Государь.
– Убедительнейше прошу Вас, Ваше Величество, принять меня с чрезвычайным докладом сегодня, ещё до обеда… – ещё раз поклонился телефонному аппарату министр. Генералы не сочли его поклоны чем-то необычным, потому что сами стояли, поднявшись при словах «Ваше Величество» со своих кресел.
