Словно раздвинулись стены и солнце залило помещение — так ярко засветилось лицо Пилата и засверкали глаза его.
— Спасибо, Иосиф! — воскликнул префект. — Какая честь! Дочь самого Ханны и твоя супруга!
Но следом за этим в глазах появился испуг, и Пилат растерянно произнес:
— Но ведь близится Пасха. Можно ли отвлекать почтенную Ревекку от приготовлений? У нее столько обязанностей!
— Почтем за честь… — Голос Каиафы покинул баритональные регистры и опустился в бархатный бас.
— Стоит ли утруждать?
— Ты всем нам доставишь удовольствие. Твоя жена впервые посещает Город…
— Нет, право, слишком большие хлопоты.
— Ты нас обидишь, если откажешься…
Пилат перестал отнекиваться и, бросив на Каиафу оценивающий взгляд, стремительно предложил:
— Сделаем так. Госпожа Ревекка покажет моей Клавдии Храм. Об этом она много лет мечтала. А дальше другие женщины займутся моей женой! Всё, решено! Не уговаривай — ни за что не злоупотреблю твоим великодушием и твоим гостеприимством!
Пилат встал с кресла, то ли подчеркивая свою решимость, то ли давая понять, что между ним и первосвященником теперь уже весь разговор окончен.
Каиафа тоже поднялся со стула, возвысившись над римским префектом царственной статью и великолепием священнического одеяния.
Пилат пошел провожать гостя.
Но у самого выхода в галерею первосвященник остановился и по-гречески спросил:
— А как ты решил поступить с Иисусом?
— С каким Иисусом? — в свою очередь спросил Пилат.
— С Иисусом, сыном аввы Ицхака, прозванным Неуловимым.
С искренним удивлением Пилат воззрился на первосвященника:
— Но ведь его задержала храмовая стража! Он, стало быть, в вашей юрисдикции.
— Амос божится, что понятия не имеет об этом задержании, — укоризненно ответил Каиафа.
Разговор теперь с обеих сторон происходил на греческом.
— Стражники поймали, а начальник стражников понятия об этом не имеет? Интересно у вас получается.
— Не у нас, а у тебя.
— Что значит «у меня»?
— Говорят, его арестовали переодетые римляне.
— Кто говорит?
— Говорят.
— Хороший ответ на вопрос, — заметил Пилат и, выйдя в колоннаду, резюмировал по-латыни: — Ладно, я разберусь: я ведь недавно приехал. А ты, со своей стороны, не забудь, передай руководству синедриона всё, о чем мы говорили касательно нашего сотрудничества и наших общих врагов.
— Обязательно передам. И в первую очередь преподобному Ханне, — на латыни пообещал Иосиф Каиафа.
Пилат довел первосвященника до центра колоннады, а вниз по мраморной лестнице Иосиф Каиафа пошел уже без сопровождения. Оставшись стоять на балконе между каменными львами, спиной к фонтану, префект Иудеи провожал величавую фигуру председателя синедриона с радостной улыбкой на лице.
Когда Каиафа миновал среднюю лестничную площадку с каменной скамьей и зарослями магнолии, из-за скорбной нагой статуи бесшумно появился, обогнул фонтан и направился к Пилату его личный секретарь Перикл. За несколько шагов до префекта вышколенный раб несколько раз гулко ударил сандалиями о мозаичный пол, чтобы предупредить хозяина о своем появлении и ни в коем случае не напугать его.
— Елеазар ожидает тебя в претории, — сообщил Перикл.
— Давно? — безразлично спросил Пилат, все еще улыбаясь удалявшемуся первосвященнику.
— Пришел точно в назначенное время. Но просил не беспокоить тебя докладом.
— Ладно. Сейчас иду.
— Прости, господин, — сказал секретарь.
— Что такое? — не оборачиваясь, спросил Пилат.
— Корнелий Максим велел передать, что, если ты хочешь с ним переговорить, он… — Секретарь вдруг замолчал.
— Корнелий Максим «велел передать»… И где он, этот Максим, который велел тебе? — задумчиво произнес Пилат и обернулся.
А обернувшись, увидел, что секретарь его смотрит в сторону центрального фонтана, за которым виднелась сутуловатая фигура начальника службы безопасности.
— Ладно, ступай к Елеазару и скажи, что я вот-вот приду, — велел Пилат и сразу же перестал улыбаться.
Секретарь направился к корпусу Августа. Пилат повернулся и пошел к фонтану, а Максим выступил из ниши и, огибая фонтан, двинулся навстречу префекту.
— По-моему, неплохо поговорил с Каиафой, — деловито сообщил Пилат, когда они встретились. — Сейчас меня ждет Ханнин сынок. А что у тебя, Корнелий?
— Ты дал мне час на размышления. Час этот, как я понимаю, истек, — ответил Максим, лет на пять постаревший за это время.
— Ну и?.. — спросил Пилат.
— Я согласен, — тихо ответил Максим.
— Правильно. Значит, договорились, — быстро проговорил Пилат, посмотрел в сторону претория, затем — на Максима, потом — опять в сторону претория. — Прости, у меня сейчас нет времени. Важные люди ждут.
Пилат усмехнулся и, хлопнув Максима по руке, пошел по направлению к флигелю Августа. Но, сделав несколько шагов, остановился, вернулся к Максиму и сказал:
— Помнишь, ты спросил меня, что было во втором послании?
Максим растерянно смотрел на Пилата.
— Пойдем, присядем на ту скамейку. Не возражаешь?
И снова Максим ничего не ответил. А Пилат, как ребенок, схватил его за край одежды и повлек к лестнице.
И уже на лестнице стал говорить, воровато оглядываясь по сторонам:
— Сперва была целая лекция о Марке Антонии, о том, дескать, как он собирался отделить Западный Рим от Восточного, Западный — то есть Италию, Галлию, Испанию, Паннонию — отдать Октавиану, который тог да еще не был Августом, а себе взять Рим Восточный — всю Ахайю, Азию, Сирию, Египет… Не помню, Африка входила в его планы или не входила… Кажется, Африка тоже отходила к Октавиану… Ну, ладно, не важно. Так вот, пространно рассудив об Антонии и о том, как он собирался разделить империю, Тиберий сообщил мне, что в любой момент флоту может быть дана команда собраться частью в Брундизии, а частью в Мизене. Как только такая команда будет дана, император поднимется на борт триремы и во главе флота отправится на Восток — возможно, на Родос, еще вероятнее — в Антиохию или, может быть, даже к нам, в Кесарию. А на меня в таком случае будет возложена ответственная задача: привести в боевую готовность восточные армии, и прежде всего — четыре сирийских легиона, подготовить стоянки для кораблей и обеспечить прибывающий флот провизией и всем необходимым. Собирать продовольствие надо немедленно, потому что дело это долгое и трудоемкое. А пункты мне указал тотчас: в Иудее это Лидда, в Самарии — Гиза, а в Сирии — такие-то и такие-то населенные пункты… А если возникнут вопросы, то всем отвечать, что император собрался наконец посетить свои восточные и южные провинции… — Ты разве не обратил внимания, что в последний месяц слишком много караванов движется по направлению к Лидде, а из Лидды выходят налегке? — вдруг спросил Пилат и внимательно посмотрел на собеседника.
— Обратил, — тихо ответил Максим, избегая встречаться взглядом с префектом.
— И только ты один обратил на это внимание?
Максим не ответил. А Пилат посмотрел на него, как мальчишка смотрит на жука, который его заинтересовал и которого он решил обязательно поймать.
— Ну, давай присядем, — предложил Пилат, потому что они дошли уже до средней лестничной площадки и мраморной скамьи.
Пилат сел на нее, а Корнелий Максим остался стоять, не то чтобы навытяжку, а скорее как провинившийся слуга, который не смеет сесть в присутствии хозяина.
Пилат огляделся по сторонам и продолжил:
— Ты говоришь, Тиберий со всех сторон окружен людьми Сеяна… Верно. Но они формируют как бы вто рой круг, второе оцепление цезаря. В первом же пре бывают давнишние его друзья: астролог Фрасилл и два других звездочета, один историк, один правовед, а так же несколько жрецов, штук пять актеров и с десяток вольноотпущенников — в общей сложности человек двадцать, не более. Они-то и составляют ближайший и самый доверенный круг императора. Сеян туда вхож, разумеется. Но как вошел, так и вышел. Ибо, во-первых, наш «повар» слишком занят делами империи, что бы постоянно, то есть ежечасно и ежеминутно, следить за Тиберием. Во-вторых, никого из первого круга Сеяну не удается завербовать, хотя он уже много лет пытается. В-третьих, я же говорю: астрологи, актеры, жрецы, которые по роду своих занятий постоянно отлучается с Капри, свободно передвигаются по Кампании и дальше ее и почти в каждом городе имеют своих знакомых — таких же актеров, жрецов и прочих весьма незаметных людишек вроде слепых сказочников, за которыми уж точно никак не усмотришь, да и никто следить не подумает. В-четвертых, второе оцепление, которое целиком принадлежит Сеяну и, разумеется, неусыпно следит, во все глаза подсматривает и во все уши подслушивает, не может или не решается приблизиться и войти в первый круг, так чтобы наверняка видеть и слышать, о чем Тиберий со своими «ближайшими» договаривается.
