Добросвет знал о том, что прежний Великий Могун зрел страшные испытания для Руси. Но одно дело знать, а другое зреть самому. Отчего случилось так, что именно сегодня пришло виденье?
С трудом превозмогая накатившую слабость, Добросвет встал из-за стола, прошёл в угол избушки, где на полочке поблёскивали старая чаша и нож Велесдара, переданные ему Святославом перед походом на Дунай. Волхв прижал чашу ко лбу, в другую руку взял нож и, осторожно ступая, вернулся к столу. Прикосновение к холодной медной поверхности чаши в самом деле помогло ему не потерять остатка сознания. Кромешная тьма, готовая было сомкнуться над слабеющим рассудком, помалу отступила. Сумрак пред очами рассеялся, а вместе с ним растворились и жуткие видения. Добросвет подержал чашу в руках, вспомнил тех, чьё тепло согревало её прежде. Вспомнил свою последнюю встречу со Святославом, как обещал ему написать обо всех славных деяниях его дружины, о Великом Могуне, о заветах отцовских. Обещание своё до сего дня исполнял, а вот нынче что-то…
Тогда, после разговора с князем, Великий Могун призвал к себе его, Добросвета. Поглядел, как всегда внимательно, помедлил, как бы проверяя правильность принятого накануне решения, потом велел принять оставшиеся от Велесдара писанные на дереве и пергаментах книги.
– Отныне ты, волхв Добросвет, принимаешь на себя ношу великую и честь святую. И то и другое столь важно, что язык человеческий слаб отразить всю тяжесть и величие сей задачи. – Старый Могун перевёл взгляд с Добросвета на пламя Неугасимого Огня у кумиров, помолчал в раздумье, затем продолжил: – Всего разумом охватить ты сейчас не можешь, да и одного разума для такого дела мало. Одно скажу, что умереть и уйти во Сваргу небесную тебе нельзя будет не одну человеческую жизнь. Всякий раз, когда от старости или ран придёт срок умереть твоему телу, душа должна переселяться в иное, и в том, другом, находясь, снова исполнять предначертанное – беречь память нашу и честь, передавать Веды от ученика к ученику, чтоб дошли они до самых дальних правнуков наших и помогли им в нужный час.
– Когда же придёт час, о котором ты речёшь, отче? – вопросил Добросвет.
– Его предречёт Птица-Сва-Слава. Никто того точно, кроме богов, не ведает, но думаю, не один век минет и не два. Однако душа твоя должна пребывать в готовности, чтобы во времена, когда Сварожье Коло повернётся на круги своя, рассказать потомкам о пути Прави, блистающем в Сварге Млечной Стезёй, которую оставила небесная корова Земун. И напомнить о том, как через неё от Матери Славы и отца Даждьбога произошли мы, славяно-русы.
– Неужто и про это забудут, отче?
– Всё может статься в час Ночи Сварожьей…
– А не загинет ли сама Русь в сии тяжкие времена? – обеспокоился Добросвет. – Не захватят ли её народы чужеземные?
– Есть у Руси одна тайна, сыне, – тихо произнёс Великий Могун. – Кто захватывает её оружием или хитростью, тот народ исчезает с лика земли-матушки.
– Как так, отче?
– Верно реку тебе, Добросвет. Приходили на нас могучие обры и неисчислимые гунны, захватывали хазары. Где они ныне? Нету таких народов. Придёт час, исчезнет и Византия коварная, и прочие державы, что супротив Руси недоброе что замыслят. И деется то по законам Сварога нашего, кой сотворил на земле людей Прави для помощи Белобогу, дабы не сгинул свет от Чернобожьей тьмы. Только коли забудут русичи, кто они есть и для чего на белом свете существуют, коли станут жить не своей, а чужой жизнью, тогда и кончится Русь, растворится средь остальных народов. Вот для того, чтоб не забыли потомки о нити связи с предками и предназначенье своём, возлагаю я на тебя и других волхвов сию ношу тяжкую.
Великий Могун ещё долго беседовал с молодым волхвом, прежде чем они распрощались.
Добросвет начал исполнять завет с того, что первым делом отправился в Кудесный лес к избушке старого Велесдара. Где что надо – подправил, что обветшало – обновил. Вычистил криницу, посадил огород. А по вечерам брался за стило, сверяясь с древними текстами да советуясь с ушедшими во Сваргу мудрыми предшественниками-волхвами, чьи ответы слышал в птичьем щебете, в шуме крон вековых деревьев, в паренье зорких орлов под облаками, в лёгком беге-полёте пушистых мысей по зелёным ветвям.
«Но сегодня никак не идёт работа, в голове шум и тяжесть, уж не захворал ли? Надобно выйти на свежий воздух», – решил Добросвет.
Ступив за порог, он несколько раз глубоко вдохнул лесной живительный аромат, насыщая им, будто божественной сурьей, каждую клеточку тела, а затем неторопливо зашагал к кринице, чтобы живая вода помогла смыть душевную боль и усталость.
Шепча про себя молитву-обращение к Воде, обострённым чувством уловил тёплое дуновение Стрибога, что едва коснулось левой щеки, волхв замер, весь уйдя в ощущения. Всё вокруг будто растворилось в этом неповторимом чувстве, которое приходит к обычному человеку, может, только раз в жизни, и лишь волхвы годами долгих трудов научаются входить в поток времени, как купающийся входит в реку. Вот ещё одно усилие-расслабление, и незримое течение повлекло и завертело. Прозрачность родника исчезла, вода будто уплотнилась, подёрнулась серебряной плёнкой, и из глубины стали проступать, обретая чёткость, синие тени. Шум, звон и смертное рычание битвы оглушило и разом обступило волхва. Искажённые победным кличем лица, переполненные болью очи, реки крови, пыль, натиск, лязг и звон булата разом ворвались в мозг.
В этом месиве смерти Добросвет сразу узрел Святослава. С горсткой сотоварищей он отбивался от наседавших со всех сторон печенегов. Князь рубился отчаянно, мастерски, но чувствовалось, что силы его убывают. На краткий миг будто невидимая нить соединила души волхва и князя. Добросвет ощутил нечеловеческую усталость Святослава от ноши, что стала непосильной после бесконечных потерь родных и близких ему людей, и только одно последнее желание билось в разгорячённом схваткой мозгу – желание достойной смерти с мечом в руке, при полной памяти и силе, лицом к лицу с сильным противником. Не быть раненым и не испытать позора пленения. Смерти, достойной воина, – вот всё, чего жаждал в этот миг Святослав!
Душа волхва рванулась навстречу, оставила тело и мгновенно неслышной и невидимой устремилась к месту последней схватки друга. И не мог понять рассвирепевший Куря, почему лучшие его воины не могут взять живым князя урусов, отчего брошенный ловкой рукою аркан, будто соскользнув с невидимой преграды, опять падает мимо. А когда были убиты последние воины, верный юный стременной и полутемник Збимир, князь урусов в своём стремительном беге вдруг покачнулся, запрокинулся назад и стал сползать с седла, получив смертельный удар от кого-то из печенежских воинов.
– Дякую, брат! Благодарю! – пронеслось в голове волхва, и чёрное покрывало лёгким безвременьем накрыло его.
Добросвет медленно возвращался в своё тело. Оно лежало распростёртым поперёк небольшого ручейка, что вытекал из криницы. Холодная вода, омывая грудь, помогала быстрее прийти в себя. Наконец, с трудом превозмогая слабость в дрожащих руках и ногах, он смог подняться вначале на колени, стянуть мокрую рубаху, умыться чистой водой из криницы. Потом встать и на качающихся, предательски подгибающихся ногах медленно, стараясь не оступиться в сгущающихся сумерках, добрести до избушки.
Неужели он, потеряв сознание у источника, провалялся там весь день? А Святослав и его последняя битва – это больной бред или волховское прозрение?
Добросвет с трудом отыскал в почти погасшем очаге уголёк, от которого разжёг огонь. При его свете добавил в плошку масла, зажёг её и поставил на стол. Старый нож с костяной рукоятью лежал на прежнем месте. Что-то привлекло внимание волхва. Добросвет взял нож в руку и с удивлением заметил на лезвии несколько бурых пятен, похожих на ржавчину или засохшую кровь.
Лета 6483 (974)
– Вот, отче, приготовил всё, как ты велел: пергамент подровнял и чернила развёл, перья гусиные навострил, погляди, ладно ли будет? – С этими словами юный отрок годов десяти обмакнул перо в глиняную чернильницу и старательно вывел на кусочке пергамента слегка угловатую буквицу.
– Эге, брат, так ты скоро краше меня писать будешь, и тогда мы с тобой вдвое больше написать сможем, – с серьёзным видом сказал Добросвет, привычно и сноровисто сотворяя в левом верхнем углу буквицу, похожую на сказочного змия с раскрытой пастью.
Отрок глядел через плечо учителя с восторженным любопытством в больших голубых глазах. Он заворожённо следил, как из-под пера, легко скользящего по поверхности пергамента, будто сами собой рождаются красивые и стройные, ровно дружинники в боевом строю, чаровные знаки. Это и впрямь походило на истинное волшебство.
Дописав лист, Добросвет пробежал его взглядом и обратился к отроку:
