площади, почти час, погрузившись в мысли, а потом осознала, что пришло время для последнего этапа этого паломничества. Она вернулась к машине и проехала сколько-то сотен ярдов до Бёрч-роуд. Оставила машину в нескольких дверях от дома двенадцать, не желая останавливаться прямо перед ним, а затем дошла до передней калитки – она, как и калитки остальных домов по улице, была завешена гирляндами из британских флажков. Мэри ожидала, что увидит старый родительский дом – и нахлынут воспоминания, но дом, как ни странно, ее не тронул. Очертания крыльца, рябая охра кирпича, чуть видный в глубине сад – можно было бы предположить, что все это увлечет ее в прошлое, к детству, но нет, настоящего не избежать. Отчего-то не возникла у Мэри связь с той одиннадцатилетней девочкой, которая когда-то жила здесь. Теперь она была восьмидесятишестилетней женщиной, она устала от этого выезда на целый день и уже тосковала по своему пустому дому, по тяжести и теплу преданного ей кота у нее на коленях. Мэри уже собралась вернуться к машине, но тут дверь дома открылась и на пороге возникли мужчина и женщина. Им было за тридцать, миловидные, темнокожие. Волосы у мужчины были довольно длинные, черты лица благородные, утонченные. Жена тоже была хорошенькая. Высокая. И очень статная. Поразительно красивая пара.
– Здравствуйте, – сказала женщина. – Мы чем-то можем вам помочь?
Мэри, совершенно очевидно, вперялась в их дом, и ей стало ощутимо неловко, но отвести взгляд от дома она не смогла:
– Просто смотрю на свой старый дом, вот и все.
– Правда? – отозвалась женщина. – Вы когда-то здесь жили?
Не успев спохватиться, Мэри доверилась им – поведала гораздо больше, чем собиралась: как росла здесь единственным ребенком, как жила в войну, как продолжала здесь жить после встречи с мужем.
– Я замуж выходила, живя в этом доме, – сказала она им.
– Потрясающе, – сказал мужчина. – Вот бы пригласить вас внутрь, чтобы вы огляделись.
– Да, – сказала Мэри, – не разрешено же, верно? – В ее голосе прозвучало разочарование, но, по правде сказать, ей здорово полегчало. Зайти она бы побоялась. Ее пугала мысль о том, что она может там увидеть.
– Но вы обязательно приезжайте к нам еще, – сказала женщина, – когда эти ограничения снимут.
– Ну, это очень мило… – Мэри двинулась прочь. Дышала она тяжело и желала оказаться в машине – в безопасности. – Но не уверена, что я…
Что она пыталась сказать?
Посмотрев на них в упор напоследок, она услышала свои слова и не знала, откуда они взялись:
– Нет, не приеду, вряд ли. Это все теперь ваше.
* * *
“Я обращаюсь к вам сегодня в тот же самый час, как обращался к вам мой отец ровно семьдесят пять лет назад. Целью его обращения было воздать должное мужчинам и женщинам внутри страны и за ее пределами, кто столь многим пожертвовал ради того, что он справедливо назвал «великим избавлением»”.
Зазвонил телефон. Питер. Мэри ему, конечно, обрадовалась, но время для звонка он выбрал ужас какое неудачное.
– Королева в эфире, – сказала она. – Зачем ты сейчас звонишь?
– Я не знал.
– Конечно, не знал. Что-что, а когда Королева в эфире, Джек бы знал. Мартин звонил посреди Уинстона Черчилля. Беда с вами со всеми.
– Мне перезвонить?
– Нет, вряд ли она скажет что-то уж очень интересное.
“Война была войной тотальной: она затронула каждого, и от последствий ее не уберегся никто. Будь то мужчины и женщины, призванные служить, разлученные семьи или люди, вынужденные принять на себя новые задачи и освоить новые навыки ради нужд войны, – участвовали все. Поначалу перспектива была безрадостной, конец войны – далеким, а исход ее – неясным. Но мы не переставая верили, что дело наше правое, и эта вера, как отмечал мой отец в своем выступлении, нас и поддерживала”.
– Я сегодня ездила в Борнвилл, – сказала она. – Поехала глянуть, празднуют ли на улицах.
– Ты села за руль? – переспросил Питер. – Мам, это незаконно. Тебя могли арестовать.
– Там было полно людей. В основном все сидели по своим дворам, кто-то ходил по улице. Все было довольно приятно вообще-то.
– Ты в курсе, что у нас тут разгар пандемии?
– Не порти мне праздник. Вреда никому никакого.
“Никогда не сдаваться, никогда не отчаиваться – такова была суть Дня победы в Европе. Я живо помню сцены ликования, какие мы с сестрой, нашими родителями и Уинстоном Черчиллем увидели с балкона Букингемского дворца. Велика была радость собравшихся там, а также по всей стране, пусть мы и знали, празднуя победу в Европе, что жертвы еще предстоят. Сражения на Дальнем Востоке продолжались, и война не прекратилась вплоть до августа”.
– Мы просто волнуемся за тебя, мам, вот и все. Не хотим, чтоб ты эту дрянь подцепила. Она в самом деле мерзкая.
– Ведь от чего-то помереть же придется, так?
– Социальную дистанцию люди там держали вообще?
– Конечно, держали. Ну, большинство. Время от времени.
“Многие отдали жизни в этом чудовищном конфликте. Они сражались за то, чтобы мы смогли жить в мире – и в нашей стране, и за ее пределами. Они погибли, чтобы мы могли жить как свободный народ в мире свободных наций. Они рискнули всем, чтобы наши семьи и места нашей жизни остались безопасными. Мы должны и будем помнить этих людей”.
– Я видел в новостях, – сказал Питер, – люди на этих праздниках выделывали много всякого. Конгу отплясывали на улицах.
– О-о, здорово. Мне нравится конга. Это разрешается?
“Размышляя о словах моего отца и о радости празднования, какую лично пережили некоторые из нас, я благодарна за силу и отвагу, выказанные Соединенным Королевством, Содружеством и всеми нашими союзниками”.
– Естественно, не дозволено. Мы по-прежнему в локдауне. Беда в том, что никто не знает, в чем состоят ограничения. Нам подают сигналы, что можно расслабиться, а нам нельзя. Но какое там ждать от Бориса внятных рекомендаций. Толку от него, бл… к черту, никакого.
– Ой, вечно ты его критикуешь. Он старается как умеет. Он не знал, что случится вирус.
– Старается как умеет? От этого жизни людей зависят.
“Военное поколение знало: лучше всего чествовать тех, кто не вернулся с войны, мы можем, не допуская ее повторения. Величайшее воздаяние за их жертву в том, что страны, бывшие когда-то заклятыми врагами, теперь друзья и трудятся вместе ради нашего всеобщего мира, здоровья и процветания”.
– Умирают, знаешь ли, много от чего. Сдается мне, человек и от одиночества умереть может.
Этого Питер услышать не пожелал.
– Ты вчера “Женевьев” смотрела? – спросил он.
– Застала самый конец.
Он вздохнул.
– Я же тебе говорил время показа.
“Сегодня, возможно, трудно
