Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

— Каллюм, — сказал он, когда они шагали по грязному двору, выбираясь к южной окраине Кэнонгейта, — где бы достать лошадь?

— На кой черт вам лошадь? — сказал Каллюм. — Сам Вих Иан Вор идет пешком во главе своего клана (не говоря уже о принце, который тоже шагает) и щит свой несет на плече; вот бы и вам так, по-соседски.

— Ты прав, Каллюм, так я и пойду, дай мне мой щит. Ну вот, теперь все в порядке. Как я с ним выгляжу?

— Вылитый гайлэндец с вывески постоялого двора бабушки Миддлмасс, — ответил Каллюм, причем в оправдание его следует сказать, что этим он собирался сделать Эдуарду величайший комплимент, ибо в его глазах данная вывеска представляла собой несравненное произведение искусства. Лестность такого вежливого сравнения осталась, однако, неоцененной, и Уэверли воздержался от дальнейших вопросов.

Выбравшись наконец из грязных и нищенских пригородов столицы, наш герой почувствовал новый прилив бодрости и сил. Он со спокойной твердостью перебрал в памяти все, что произошло накануне вечером, и стал с надеждой и решимостью ожидать грядущих событий.

Перевалив через небольшую скалистую вершину холма святого Леонарда, он увидел под собой Королевский парк — лощину между горой Артурово Седло и холмами, застроенными в настоящее время южной частью Эдинбурга. Долина представляла в эту минуту своеобразное и волнующее зрелище: она была занята гайлэндской армией, собиравшейся в поход. Для Уэверли это зрелище было не внове: он уже видел его на охоте, на которой он недавно был с Фёргюсом Мак-Ивором. Но здесь все происходило в гораздо более грандиозных масштабах и представляло несравненно больший интерес. Скалы, составлявшие фон картины, и даже само небо звенели от звуков волынок, которые вызывали каждая своим особенным пиброхом отдельных вождей и их кланы. Горцы, с гудением и сутолокой суетливой и нестройной толпы покидавшие свои неприхотливые ложа под открытым небом, точно пчелы, встревоженные в своих ульях и готовые дать отпор, несмотря на всю хаотичность их движений, обладали, по-видимому, всей той гибкой подвижностью, которая необходима для военных эволюций. Движения их казались стихийными и нестройными, но в конце концов получались порядок и система; полководец похвалил бы окончательный результат, но знаток военных артикулов, вероятно, поднял бы на смех приемы, которыми он достигался.

Сложная путаница, которая создалась при стремительном построении под свои знамена различных готовившихся выступить кланов, была сама по себе веселым и оживленным зрелищем. Людям не нужно было убирать палатки, так как они по собственному желанию спали под открытым небом, хотя осень уже подходила к концу и ночью бывали заморозки. Пока они строились, в течение нескольких минут были видны лишь развевающиеся тартаны, перья и знамена с гордым девизом Клэнроналда «Противься, кто смеет»; «Лох Слой» — паролем Мак-Фарленов; «Вперед, удача, врагу оковы!» — лозунгом маркиза Туллибардина; «Ждем» — девизом лорда Льюиса Гордона и соответственными паролями и эмблемами многих других вождей и кланов.

Наконец смутная и колеблющаяся масса выстроилась в длинную и узкую темную колонну, заполнившую долину с начала ее до конца. Во главе колонны вздымалось знамя принца с алым крестом на белом поле и девизом «Tandem triumphans».[167] Авангард был представлен некоторым количеством кавалерии, преимущественно из равнинных помещиков с их слугами и домочадцами. Знамена их, пожалуй слишком многочисленные, принимая во внимание размеры войска, колыхались на самом краю горизонта. Несколько всадников из этого отряда, среди которых Уэверли случайно заметил Балмауоппла и его помощника Джинкера (которого однако, по совету барона Брэдуордина, лишили вместе с некоторыми другими офицерского звания), придавали картине живописный, но отнюдь не упорядоченный вид. Они гнали своих лошадей вперед, насколько позволяла им давка, чтобы занять положенные места в авангарде. Дело в том, что чары различных цирцей с Главной улицы и горячительные напитки, которыми они подбадривали себя в эту ночь, очевидно задержали этих вояк за городскими стенами дольше того времени, которое было совместимо с выполнением их утренних обязанностей. Из этих отставших наиболее благоразумные пользовались, чтобы достичь своего места в колонне, более длинной, но зато менее загроможденной дорогой в обход. Они отъезжали немного вправо от пехоты и, встретившись с изгородями из свободно сложенных камней, или перескакивали их, или сокрушали до основания. Стихийное появление и исчезновение этих горсток всадников; сутолока, вызванная обычно безуспешными попытками тех, кто стремился протиснуться вперед через толпу гайлэндцев, невзирая на их проклятья, ругань и сопротивление, своей беспорядочностью несомненно усиливали живописность этой сцены, хоть и в ущерб ее уставной правильности.

Уэверли залюбовался этим удивительным зрелищем. Впечатление еще усугублялось одиночными выстрелами из замка по гайлэндским гвардейцам, которых отводили из-под его стен на соединение с главными силами. Но Каллюм со своей обычной бесцеремонностью напомнил нашему герою, что люди Вих Иан Вора находятся где-то в голове колонны, до которой еще оставалось далеко, а «как пушка выпалит, пойдут очень шибко». Возвращенный таким образом к действительности, Уэверли быстро зашагал вперед, часто, впрочем, поглядывая на грозные тучи воинов, собравшихся перед ним и у его ног. Впрочем, на близком расстоянии вся эта рать производила менее внушительное впечатление, чем издали. Передние ряды каждого клана были, правда, хорошо вооружены палашами, щитами и мушкетами; у всех было по кинжалу, а у большинства и по стальному пистолету. Но все это были дворяне, то есть родственники вождя, хотя бы очень дальние, имевшие непосредственное право на его поддержку и покровительство. Более красивых и закаленных людей нельзя было бы найти ни в одной армии христианского мира; свобода и независимость в действиях, которые каждый, однако, умел подчинить воле своего начальника, и своеобразная дисциплина, принятая на войне в горах, придавала им грозную силу как благодаря их личному мужеству и бодрому духу, так и благодаря тому, что все они были убеждены в необходимости действовать сообща и наивыгоднейшим образом использовать свойственный их нации способ нападения.

Но на ступень ниже по сравнению с ними стояли люди уже совсем другого рода — обыкновенные гайлэндские крестьяне, которые, хоть и не позволяли себя так называть и часто претендовали с видимым правдоподобием на более древнее происхождение, чем хозяева, которым они служили, носили, однако, отпечаток крайней бедности. Одеты они были плохо, а вооружены еще хуже — полунагие недоростки, они имели просто жалкий вид. При каждом могущественном клане было несколько таких илотов. Так, например, Мак-Кулы, хотя они вели свой род от Комхала, отца Финна, или Фингала, представляли собой своего рода гибеонитов, или наследственных слуг эппинских Стюартов; Макбеты, потомки злополучного монарха этого имени, были подвластны Мореям, клану Доннохи или Робертсонам из Атола. Можно было бы привести еще много примеров, если бы этим я не рисковал оскорбить гордость какого-нибудь клана, еще не потерявшего интереса к подобным вещам, и навлечь на лавку моего издателя целую бурю, которая обрушилась бы на него с гор. Таким образом, илоты, отправленные на войну деспотической волей своих вождей, которых они не могли ослушаться, так как пользовались их водами и лесом, получали обычно очень скудное питание, были отвратительно одеты и почти не вооружены. Последнее обстоятельство объяснялось, впрочем, указом о всеобщем разоружении, выполненным повсеместно в горной Шотландии главным образом за счет этих сателлитов низшего разряда, поскольку большинство вождей сумело обойти закон и сохранить оружие своего непосредственного окружения, сдав лишь наименее ценное. Этим и объяснялось, что, как мы уже говорили, многие воины в армии принца выступили в поход в весьма жалком виде.

Итак, в то время как в отдельных отрядах авангард был по-своему великолепно вооружен, арьергард напоминал настоящих разбойников. У кого была алебарда, у кого палаш без ножен; этот нес ружье без замка, тот косу, насаженную торчком на палку; а у некоторых были только кинжалы да дубины или колья, вытянутые из забора. Эти мрачные, нечесаные и дикие первобытные люди, большинство которых глазело с восхищением дикарей на самые обыкновенные предметы домашнего обихода, вызывали у жителей Равнины изумление, но вселяли вместе с тем и ужас. В это время о населении Верхней Шотландии было еще так мало известно, что характер и внешний вид ее жителей, ставших военными искателями приключений, возбудил в южных графствах Нижней Шотландии столько же удивления, как если бы им пришлось увидеть нашествие африканских негров или эскимосов, свалившихся с северных гор их родной страны. Не следует поэтому удивляться, что Уэверли, судивший о гайлэндцах преимущественно по представителям, которых время от времени показывал ему тонкий политик Фёргюс, почувствовал при виде их некоторое разочарование и подивился дерзости войска, не превосходившего в этот момент четырех тысяч человек, из коих вооружена была в лучшем случае половина, и тем не менее мечтавшего изменить судьбы британских королевств, сменив в них правящую династию.