Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

Но вот, пока Уэверли проходил мимо неподвижной колонны, раздался сигнал из чугунной пушки, единственного артиллерийского орудия армии, намеревавшейся совершить столь важный переворот. Принц в свое время выразил желание не таскать этого бесполезного орудия за собой, но, к его удивлению, за пушку вступились гайлэндские вожди. Они упросили не бросать ее, ссылаясь на предрассудки своих людей, весьма мало знакомых с артиллерией и поэтому приписывавших нелепую важность этому орудию, полагая, что оно может существенным образом способствовать успеху, тогда как вся надежда была на их мушкеты и палаши. Поэтому к пушке приставили двух-трех французских артиллеристов, тащила ее целая вереница шотландских пони, но дела она так и не увидела и использовалась исключительно для подачи сигналов.

Не успел отгреметь ее голос, как вся колонна тронулась с места. Наступающие батальоны прорезали воздух дикими криками радости, которые терялись в пронзительных звуках волынок, заглушаемых, в свою очередь, в какой-то степени тяжелой поступью стольких людей, зашагавших разом. Знамена заблестели и заколыхались, всадники заторопились, занимая свои места в авангарде или выбираясь вперед в рекогносцировку, чтобы своевременно обнаружить неприятеля и донести о нем. Вскоре они обогнули подошву Артурова Седла и исчезли из глаз Уэверли под весьма примечательной грядой базальтовых утесов, обращенных к озерцу Даддингстон.

Пехота пошла им вслед, соразмеряя свой шаг с другим отрядом, следовавшим по южной дороге. Эдуарду стоило немалых усилий добраться до места в колонне, где шли люди Фёргюса.

Когда Уэверли добрался наконец до той части колонны, которую занимали сыны Мак-Ивора, они остановились, построились в ряды и встретили его ликующим тушем волынок и громкими возгласами. Здесь почти все хорошо знали его и были в восторге, увидев его в национальном костюме их страны, да притом еще и их племени.

— Вы кричите так, — сказал гайлэндец из соседнего клана, обращаясь к Эвану Дху, — как будто это ваш вождь.

— Бран не Бран, а Бранов брат,[168] — ответил Мак-Комбих поговоркой.

— О, так, значит, это тот красивый саксонский джентльмен, который женится на леди Флоре?

— Может быть — да, а может — нет, но это не наше с тобой дело, Грегор.

Фёргюс вышел вперед, чтобы обнять волонтера и приветствовать его от всей души; но он счел необходимым извиниться за то, что численность его батальона (не превосходившая трехсот человек) уменьшилась, так как ему пришлось выслать порядочное количество людей в разведку.

Дело, однако, заключалось в том, что измена Бин Лина лишила его по крайней мере тридцати здоровых молодцов, на участие которых он весьма рассчитывал, а многие из его случайных сторонников были отозваны своими вождями в кланы, к которым они, по существу, и принадлежали. Соперничающий с Фёргюсом вождь большой северной ветви его же клана также построил своих людей, хотя до сих пор не высказался ни за правительство, ни за принца, а интригами своими в известной мере уменьшил силы, которые Фёргюс мог вывести в поход. Но все эти неприятности возмещались всеобщим признанием того, что вассалы Мак-Ивора с точки зрения внешности, экипировки, вооружения и умения владеть оружием могли сравниться с лучшими отрядами, пошедшими за знаменем Карла Эдуарда. Старый Бэлленкейрох, который состоял при своем вожде в чине майора, вместе с прочими офицерами, знавшими Уэверли еще по Гленнакуойху, сердечно принял нашего героя как человека, пришедшего разделить с ними предстоящие опасности и ожидаемую славу.

Путь, которым следовала гайлэндская армия из деревни Даддингстон, шел почтовым трактом, соединявшим Эдинбург с Хэддингтоном. Но перейдя реку Эск в Масселбурге, вместо того чтобы идти низинами к морю, она повернула в глубь страны и заняла вершину горы Карберри, где, как известно из шотландской истории, прелестная Мария Стюарт сдалась своим восставшим подданным. Это направление было выбрано потому, что принц получил известие о высадке в Дёнбаре правительственных войск, погрузившихся на корабли в Эбердине, а также о том, что они переночевали к западу от Хэддингтона, с тем чтобы податься затем к морю и выйти к Эдинбургу нижней прибрежной дорогой. Держась высот, к подножию которых эта дорога подходила во многих местах, Карл Эдуард хотел обеспечить горцам при атаке на противника лучшие шансы на успех. Армия поэтому задержалась на вершине Карберрийской горы как для того, чтобы дать отдохнуть солдатам, так и потому, что это была центральная позиция, откуда войска можно было повести в любом направлении, в зависимости от движений противника. В то время как они располагались на ней, прибыл гонец с сообщением, что принц вызывает Мак-Ивора к себе, что один из аванпостов имел уже стычку с кавалерией противника и барон Брэдуордин прислал нескольких пленных.

Уэверли не мог сдержать свое любопытство и вышел вперед из строя. Вскоре он заметил пять или шесть кавалеристов, которые, покрытые пылью, прискакали сообщить, что противник форсированным маршем движется вдоль берега к западу. Немного дальше он обратил внимание на лачугу, из которой доносились стоны. Он подошел поближе и услышал голос, пытавшийся на английском диалекте его родного графства прочитать «Отче наш». Человек, видимо, очень страдал, так как едва мог произнести несколько слов подряд. Голос всякого несчастного находил живой отклик в душе нашего героя. Он вошел в лачугу, которая, по-видимому, служила, как говорят в скотоводческих графствах Шотландии, smearing-house;[169] но в темноте он мог разглядеть лишь какой-то красный сверток, так как солдаты, отобравшие у раненого оружие и часть одежды, оставили ему драгунский плащ, в который он и завернулся.

Ради бога, — произнес он, как только услышал шаги Уэверли, — хоть каплю воды!

— Сейчас, — ответил Эдуард, приподнял его на руках, поднес к двери и дал ему попить из своей фляжки.

— Голос как будто знакомый, — проговорил несчастный, но, с изумлением взглянув на одежду Уэверли, добавил: — Нет, это не наш молодой сквайр!

Так обыкновенно называли нашего героя на родине, в Уэверли-Оноре, и эти слова проникли в самую его душу, вызвав тысячу воспоминаний, которые пробудил уже говор родных ему мест.

— Хотон! — воскликнул он, вглядываясь в черты, уже жестоко искаженные приближением смерти.— Неужто это ты?

— Я уже думал, что никогда больше не услышу английскую речь, — сказал раненый, — меня бросили здесь на произвол судьбы, когда поняли, что я не выдам, сколько людей в нашем полку. Но, боже мой, сквайр, как могли вы бросить нас на такой срок? Как это вы допустили, чтобы нас соблазнил этот дьявол Раффин? Ведь мы пошли бы за вами и в огонь и в воду.

— Раффин? Клянусь тебе, Хотон, вас обманули самым подлым образом.

— Я и сам не раз так думал, — сказал Хотон, — хоть мне и показывали вашу собственную печать; и вот Тимса расстреляли, а меня разжаловали в солдаты.

— Ради бога, не говори, ты так совсем ослабеешь, — сказал Уэверли, — я постараюсь найти тебе фельдшера.

В это время он увидел Мак-Ивора. Предводитель возвращался из штаб-квартиры, куда его вызывали на военный совет, и шел в его сторону. Он поспешил к нему навстречу.

— Славные новости! — воскликнул Гленнакуойх.— Часа через два мы уже будем драться. Сам принц стал во главе авангарда, выхватил меч и воскликнул: «Друзья мои, я бросил ножны!» Пойдем, Уэверли, мы сейчас выступаем.

— Погоди, погоди; тут лежит при смерти один несчастный пленный. Где мне найти фельдшера?

— Фельдшера? Где? Ты же прекрасно знаешь, что у нас их нет, кроме двух или трех французских молодцов, и то я думаю, что они скорее gargons apothi-caires.[170]

— Но он истечет кровью.

— Несчастный! — воскликнул Фёргюс, поддавшись на мгновение чувству сострадания, но тут же добавил: — Впрочем, до вечера таких будут тысячи. Так идем.

— Не могу, это сын фермера моего дяди.

— О, если он из твоих людей, о нем надо позаботиться. Я пришлю тебе Каллюма, но, черт возьми! Ceade millia molligheart![171] — продолжал нетерпеливый предводитель. — Как это такой старый служака, как Брэдуордин, мог послать нам полуживых пленных, от которых одна обуза!

Каллюм явился с обычной быстротой. Своей заботой о раненом Уэверли скорее выиграл, нежели проиграл в мнении горцев. Они бы не оценили человеколюбивого чувства, которое почти при всех обстоятельствах не дало бы Уэверли пройти мимо любого существа, попавшего в беду, но, узнав, что страдалец был одним из его людей, они единодушно решили, что Уэверли ведет себя как добрый и внимательный вождь, заслуживающий любви своих вассалов. Примерно через четверть часа бедный Хэмфри испустил дух, умоляя своего молодого господина, когда он вернется в Уэверли-Онор, позаботиться о старом Джобе Хотоне и его хозяйке и заклиная его не воевать против родной Англии вместе с этими дьяволами в юбках.