Желая ударить по врагу внезапно, Германик велел Щецине с одной когортой налегке двигаться впереди всего войска, для расчищения пути и разведки. Шли по ночам, пользуясь ярким светом луны. В одну из таких светлых ночей приблизились к владениям марсов.
Разведчики доложили Германику, что в эти дни марсы как раз справляли праздник в честь Танфаны, сопровождаемый торжественными пирами и игрищами. Зная обычай германцев во время праздника напиваться до бесчувствия, Германик решил, что раз судьба посылает ему такой подарок — им надо воспользоваться. Рассвета дожидаться не стали. Чтобы нападением охватить как можно большее пространство, Германик разделил все свое войско на четыре части. Построил их клиньями — и они пошли вперед, мстить и завоевывать прощение.
Германцы и точно были поголовно пьяны. Получилась не битва, а побоище. Римляне не щадили никого — ни стариков, ни женщин, проламывали головы даже детям, которых находили в германских хижинах. Эта неоправданная на первый взгляд жестокость объяснялась простой необходимостью: собираясь устраиваться на зимовку в лагере на вражеской земле, римляне не могли себе позволить ни держать пленных, ни оставлять в живых будущих мстителей. Ночная вылазка войск Германика на поселения марсов опустошила пространство на пятьдесят миль вокруг, оставив после себя лишь кучи изрубленных тел и головешки от сгоревших домов. Ни один воин не был даже ранен. На капище Танфаны был обнаружен орел Семнадцатого легиона и несколько значков когорт. Неплохая месть за поражение Вара! И это, как кричали солдаты Германика, опьяненные кровью и легкостью победы, было только началом! Варвары посмели поднять руку на Рим — и они скоро узнают, каким тяжелым будет ответный удар!
Германик, однако, не терял головы. Он скомандовал отход на прежние позиции — к старой оборонительной линии Тиберия, где предполагалось войску зазимовать. Собрав добычу, упаковав возвращенного орла и значки когорт, римляне двинулись назад. Обратный путь их должен был пролегать через узкие ущелья между горами — идеальное место для нападения противника, как понимал Германик. Он позаботился о том, чтобы на всем пути следования велась интенсивная разведка. И она принесла свои плоды.
Удалось выяснить, что окрестные германские племена, узнав о ночном избиении марсов, готовятся к возмездию. Бруктеры, тубанты и узипеты собрали многочисленные отряды и засели в густых лесах, выжидая, когда войско римлян целиком втянется в узкую долину. Они готовили Германику такую же судьбу, которая постигла злосчастного Вара.
Германик решил приготовиться к отражению нападения. Впереди, как таран, он поставил конницу и когорты вспомогательных войск союзников-германцев, зная, что они станут биться не щадя сил, потому что никакой другой участи, кроме смерти, им от их «диких» соотечественников, в случае победы последних, ожидать не приходится. Правый и левый фланги находившегося посередине обоза защищали Двадцать первый и Пятый. За ними шел Двадцатый, а замыкали все шествие те из союзнических когорт, которым Германик почему-либо не доверял (воины Двадцатого присматривали и за ними).
Битва началась, когда римляне были к ней готовы. Германцы напали на головные отряды, но мощнее всего атаковали с тыла, желая, наверное, чтобы все римское войско побежало, давя само себя. И замыкавшие шествие союзники действительно дрогнули. Двадцатому пришлось туго — он отбивался от врагов и от своих, что, смешав ряды, грозили поломать и римский строй. Положение спас Германик, пробившись через толпу бегущих союзников к тому месту, где Двадцатый уже едва сдерживал свой боевой порядок. Германик закричал:
— Гони их, Двадцатый! Гони — и все будет прощено и забыто!
Вид отважного полководца и его слова так воодушевили римлян, что Двадцатый с оглушающим ревом кинулся на врагов, обратил их в бегство и гнал, пока не выгнал на открытое место, где окончательное добивание противника было уже делом техники. Германцы слишком поздно поняли, что их загнали в ловушку, оставив единственный путь к отступлению — через топкое болото. Половина их войска утонула в этом болоте, другая же часть, попытавшись прорваться, попала в клещи и полностью погибла под ударами мечей и копий. Тем временем головная колонна римлян также сумела отогнать своего противника, вышла к месту, где проходила оборонительная линия Тиберия, и заняла там неприступную позицию.
Больше германцы не нападали. Подавленные поражением, они не догадались даже использовать выгодный случай, когда римляне обустраивались на зимовку. Несколько дней шла работа по строительству лагеря — и римское войско, благополучно завершив работу и обустроившись на новом месте, зазимовало.
Вот теперь Германик мог спокойно посылать в Рим подробный доклад о последних событиях.
32
Тиберий оказался в трудном положении. Пожалуй — самом трудном с момента окончания последней паннонской войны. Теперь, когда он стал императором, на него обрушилось сразу несколько ударов с нескольких сторон — и один другого серьезнее.
Известие о восстании германских легионов было страшным, оно вызвало в Риме большую панику — все поняли так, что некому сдерживать орды германцев, которые воспользуются этим бунтом и двинутся грабить беззащитную Италию. Но это известие было не единственным.
Одновременно пришли новости из Паннонии — и тоже страшные. Находившиеся там легионы под командованием Юния Блеза на смерть императора Августа ответили таким же, как в Германии, мятежом.
Повод к восстанию был тот же: плохие условия содержания солдат, которым в разоренной войнами Паннонии жилось еще хуже, чем солдатам германских легионов. Из их скудного жалованья — десять ассов[64] в день — вычитались расходы на обустройство лагеря, даже на покупку палаток. Паннонских легионеров, так же как и солдат в Германии, возмутила разница между наследством Августа, обещанным им, и теми деньгами, которые получила преторианская гвардия.
Юний Блез совершил ошибку — он, едва ему донесли о начавшихся в лагере разговорах, тут же решил их пресечь, но не жесткими мерами, а послаблением. Он полагал, что солдатам, уставшим от работ и лозы центурионов, небольшой отдых пойдет на пользу, это успокоит их и восстановит дисциплину. Он дал войску три дня отдыха, а вдобавок — на свой страх и риск — выдал из полковой казны обещанные деньги, по триста сестерциев каждому.
Солдаты немедленно принялись пропивать их и играть друг с другом в кости. Лагерь словно превратился в один большой кабак — повсюду шатались пьяные, везде затевались и вспыхивали драки из-за проигранных денег. К несчастью, в лагере было много новобранцев, все из тех же избалованных римских граждан — вот они-то и начали подбивать остальных к мятежу. Правда, в отличие от германского восстания у паннонского был свой ярко выраженный лидер — некто Перценний, в прошлом глава театральных клакеров из Рима. Его подстрекательские речи (он умел их произносить благодаря жизненному опыту) побудили воинов, основная масса которых состояла из простодушных и не очень-то грамотных крестьян, сплотиться вокруг Перценния. А некоторые даже призывали к тому, чтобы войско присягнуло ему на верность. Родилось и общее требование: веди нас на Рим, Перценний!
Тиберий узнал о паннонском и германском восстаниях одновременно. Он всеми средствами и способами пытался замять эти сведения, не доводить их до сената и римского народа. Он, по совету Ливии, распространил письма, якобы написанные Германиком и Юнием Блезом, — в этих письмах ничего не говорилось о мятежах. Но шила в мешке не утаишь — и вскоре Тиберию пришлось пожалеть о том, что он честно не сообщил сенату о нависшей над Римом опасности. Теперь его упрекали не только в развале дисциплины в армии (ведь он так долго был главнокомандующим), но и в преступной медлительности: почему он ничего не делает, чтобы подавить мятежи?
Сенат в эти дни, словно забыв о своем недавнем раболепстве перед Тиберием, требовал от него решительных действий. Ему кричали: «Почему Август в преклонном возрасте мог столько раз посещать Германию, а ты, находясь в расцвете лет, упорно сидишь в сенате, перетолковываешь слухи, доходящие из провинций и споришь с сенаторами?» Тиберий был испуган такими нападками и вынужден был пообещать, что непременно отправится к бунтующим войскам. Ведь одно его появление сможет всех утихомирить.
Однако ни к каким войскам он не поехал, ограничившись тем, что принялся активно собираться в дорогу. Он приказал готовить обозы, снаряжать флот. Он стал формировать когорты сопровождения, лично отбирая для них солдат, на которых мог бы положиться. Он затевал в сенате долгие споры о том, куда именно ему следует отправиться в первую очередь. Ведь если он сначала поедет к германским легионам, то паннонские будут этим обижены, так как сочтут, что их положение императору кажется более легким, — и наоборот. Паннония ближе, но в Германии, видимо, мятеж более серьезный и масштабный — что выбрать? По этому вопросу сенаторы не смогли сразу прийти к единому мнению, и время шло. Тиберия это вполне устраивало.
