Часами не сводил глаз с бия Мухаммед Рахим-хан. Нет, он не следил за Айдосом. Он старался угадать, чем живет сердце бия, что думает каракалпак, двигаясь с чужим войском по родной земле.
— Жалко отдавать свою землю Хиве? — спросил Мухаммед Рахим старшего бия, когда конница прошла уже несколько аулов и приближалась к Жанадарье.
Вид у Айдоса был унылым, а глаза печальные. Еще более постарел бий за эти несколько дней похода, еще сутулее стала его спина, и, хотя сидел он твердо в седле, казалось, что путь, избранный ханом, ему не по силам. И он рад бы сойти с коня.
Не сразу ответил Айдос. Искал слова, которые и чувства его раскрыли бы, и хана не обидели бы. Нельзя было обижать хана. Милости ждал от него бий.
— Нет у нас своей земли. Не подарил ее нам бог, только место показал, где можно поставить юрты.
— А чья же тогда это земля? — удивился хан.
— Всевышнего.
Не казахов, не эмира бухарского назвал Айдос, а бога самого. А у бога нельзя ничего отнять, нельзя и завоевать его. Поразился уму и хитрости старшего бия правитель Хивы. И не только поразился, насторожила его мысль Айдоса: нет величия, оказывается, в поступке хана, завоевывающего никому не принадлежащую землю. Нет подвига в покорении безлюдного и нищего народа.
Настороженность и прозвучала в голосе хана, когда он задал новый вопрос:
— За что же вы боретесь, если нет у вас ни своей земли, ни своего дома?
— За единство свое, великий хан. За то, чтобы жить одной большой семьей.
— И под одним ханом… — добавил Мухаммед Рахим.
— Конечно, под одним ханом, как же иначе!
Так понял правителя Хорезма старший бий. Имя будущего хана — Мухаммед Рахима — он не назвал, но это в его руках окажется судьба каракалпаков и самого бия каракалпаков.
Дорога степная, которая до этого казалась Айдосу черной, посветлела чуточку. Когда бросят в тебя, как дождинку в знойный день, надежду, легче становится идти, движется свободнее.
Земля жанадарьинцев лежала за грядой высоких холмов, с вершин которых можно было увидеть и реку, уходящую на север, к Сырдарье, и берег моря, и казахскую степь. Увидеть можно было аул Орынбая, к которому шло войско Хорезма.
Вороной конь занес хана на гребень Борши-тау. Хотел Мухаммед Рахим почувствовать тебя властителем мира и, когда остановил скакуна и глянул вдаль, верно, испытал то, что испытывали и Чингисхан, и Тимур, покоряя чужие земли. Степь вся была под его ногами. И пусть аул жанадарьинцев еще не признал хана своим хозяином, мысленно Мухаммед Рахим уже присоединил его к владениям Хивы. Всего лишь какой-нибудь час нужен, чтобы закричали жанадарьинцы «алла!» и пали ниц перед правителем Хорезма.
Щедрым оказался хан. Часа не понадобилось на завоевание аула Орынбая. Со стороны реки уже скакала стайка всадников с поднятым на копье белым флагом.
— Сдаются без боя! — воскликнул Айдос. Не мог он скрыть своей радости: выполнили обещание жанадарьинцы, не подвели старшего бия. Встают на колени перед ханом Хорезма.
— Кто это? — спросил Мухаммед Рахим.
— Орынбай. Хан усмехнулся:
Тот Орынбай, который просил у Бухары помощи?
— Он.
Не допросился, значит? А то пришлось бы моим нукерам укоротить хвост эмирской лисе, чтобы не охотилась за зайцами в чужих угодьях.
Хвастливой была речь хана. Легко грозить Бухаре, когда стоишь на вершине Борши-тау, в тысяче верст от столицы эмира, и когда известно тебе, что лиса и не замышляла покидать свою нору.
Верховые между тем стали подниматься на Борши-тау и стегали коней, понуждая их вскарабкиваться по крутому заснеженному склону. Плохо удавалось это лошадям. Бедные, они выбивались из сил, стараясь угодить всадникам.
— Айдос, — сказал хан, — встретьте посланцев «бухарского бия». Засекут они невинных коней.
То ли не хотел говорить с Орьшбаем правитель и тем унизить себя перед сторонником эмира, то ли действительно жалел лошадей… А может, и не то и не другое. Нужно было помучить Орынбая, сделать его путь к ногам хана долгим и тернистым.
Айдос спустился с вершины на тропу, что огибала холм, и оказался перед разбойным бием и его спутниками.
Икнул Орынбай от удивления и неожиданности. Ему нужен был хан Хорезма, а не бий степной, не проклятый Айдос.
Ты, Айдос? — спросил Орынбай и выпучил на старшего бия глаза. — Почему ты?
— Не то спрашиваешь, — ответил спокойно Айдос. — Спроси, разрешит ли тебе хан приблизиться и покаяться в грехах своих…
В каких грехах? — рявкнул разбойный бий.
— В тех, из которых соткана вся твоя жизнь. Не занесена еще снегом тайны тропа, не остыли еще кони, носившие тебя к эмиру Бухары с черными словами измены.
— Мы свободные степняки, — снова попытался возразить Орынбай, но сын его, Мулла Давлетназар, тронул коня своего и заслонил отца от Айдоса. Сказал:
— Дедушка-бий, эмир и хан произнесли по одному слову, обращаясь к каракалпакам. Слова эти разные: одно — «умри», другое — «живи». Мы выбрали последнее, сказанное правителем Хивы.
— Не торопись, сынок! — схватил руку Давлетназа-ра разбойный бий. — Не давай хану конец аркана, которым мы привязаны к Жанадарье. Не поноси Бухару, уши эмира везде.
— Молчи, отец. Уши хана тоже везде.
Мулла Давлетназар хлестнул коня и поспешил следом за Айдосом на вершину Борши-тау.
Хан встретил молодого бия приветливой улыбкой. Понял: ловок джигит, решителен, а с ловким и решительным проще иметь дело, чем с неповоротливым и осторожным. И еще понял, что Орынбай отдает под его власть род мангыт и сообщить об этом торопится молодой бий.
— Кто умеет видеть, тот быстрее достигает цели, — сказал хан, когда Мулла Давлетназар приблизился к нему. — Кто умеет слышать, быстрее познает истину.
— Я весь внимание, великий хан! — склонил голову сын Орынбая. — Повелевайте!
— Ты мудр, хоть и юн. Оставляю за биями рода мангыт все их права и-все привилегии до конца дней. Теперь вы — дети мои. А какому отцу не хочется быть ближе к своим сыновьям? Сократите путь от аула вашего до Хивы. Переселяйтесь за Айдос-калу, ближе к Амударье.
— Быть ближе к вам, великий хан, наше желание. Начнем перекочевку.
С каждым новым словом, произносимым молодым бием, светлело лицо хана. Нравился правителю Давлетназар, и, желая поощрить юношу, он вынул из коврового хурджуна неизвестно для кого предназначенный нож с золотой рукоятью и протянул Мулле Давлетназару:
— Пусть этот нож, как и вы, служит делу возвеличения Хивы.
Не слез — скатился с седла Давлетназар, обнял ноги ханского коня, трижды коснулся лбом заснеженной земли, взял нож из рук Мухаммед Рахима и поцеловал голубое лезвие. Раз и другой поцеловал, громко чмокая и приговаривая:
— Клянемся в верности… Клянемся в верности… Все клялись в верности хану, все называли себя его рабами. Но никто не падал под копыта его коня. Первым упал Давлетназар. Не руки, не голову отдавал хану — сердце свое молодое отдавал. Как не оценить такое? Как не приблизить юного бия к себе?
— Вы молоды, но мудры. Поможете нам дойти до последнего аула каракалпаков и там закончить поход.
Давлетназара попросил — не старшего бия своего на каракалпакской земле. Задохнулся Айдос от обиды. Ведь он провел хана по умиротворенной земле до самой Жанадарьи, бросил к его ногам народ свой, а на последнем шаге отказался Мухаммед Рахим от услуг бия, отдал место советника и друга этому безусому юнцу, врагу Айдоса и самой Хивы. Нет справедливости в подлунном мире.
— Последний аул каракалпакский Маман-бия, — сказал Давлетназар, входя торопливо в роль друга и советника хана. — Дойти до него легко, взять его — трудно. Двести нукеров собрал бий, сто прислали казахи. Войско целое.
— А русские? — с издевкой спросил хан. — Прислали русские своему «русскому бию» нукеров?
Видно, донесли хану лазутчики, что Маман отправил послов в Россию. Поиздеваться решил он над наивностью жанадарьинского бия.
— Не прислали, великий хан, — в тон правителю ответил Давлетназар.
— Может, еще пришлют?
— Если пришлют, то только косточки послов. Небось волки уже обглодали их.
Все больше и больше нравился хану смелый, острый на слово молодой бий. Будь у него в хурджуне еще один нож с золотой рукоятью, он и его подарил бы Давлетназару.
— Веди, веди нас, юный бий, к последнему аулу каракалпаков. Хочу видеть кости послов.
Хан тронул своего вороного и пустил его вниз, к подножию Борши-тау. Там ждали правителя уже озябшие на зимнем ветру нукеры. Пора было двигаться к последнему каракалпакскому аулу.
Дорога войны не всегда орошена кровью. Прошли нукеры хана от Амударьи до Жанадарьи, а мечей из ножен не вынули. Земля каракалпакская отдавала себя Хиве безропотно. Под копытами тысячи коней не заропщешь, горе и боль не выкажешь.
