Варяги тихонько отвязывали лодийки и, положив в каждую одного воина с веслами, отталкивали от берега, и плыли лодийки по течению вроде бы порожние, нечаянно оторвавшиеся.
Остальные шли скрытно — берегом вниз. Когда лодийки проходили лагерь киевлян, лежавшие в них воины поднимались и гребли к берегу, где поджидали своих.
Старый опытный вояка Эймунд Рингович знал, удар по врагу с двух сторон — в лицо и в спину — всегда приносит победу. Именно в этом убедил он князя, пообещав ему завтра же представить высоких братцев ежели не живыми, то мертвыми.
Ярослав помолчал, ничего не ответил на хвастливые слова варяга, хотя и подумал: лучше мертвых.
Киевляне в отличие от новгородцев, наоборот, усыпились долгим стоянием, решили, что пришельцы трусят нападать и уж подумывают, как бы убраться подобру-поздорову. И не то чтобы послать на тот берег лазутчиков (это никому и в голову не пало), а уж дозорные стали нести службу днем вполглаза, ночью вполуха.
И даже лодии, поплывшие ночью вдоль того берега, заметили лишь двое полян, спустившиеся за водой к реке.
— Ты глянь, вроде лодия плывет.
— Где? Не вижу.
— Да вон же, под самым берегом. Ну вот же, гляди, куда кажу.
— А и правда. Так она вроде порожняя.
— Вот раззявы, не могли привязать получше. А вон еще одна.
— Глянь, и правда. До Киева добегут, там их отловит кто-нибудь.
— Хорошо, днем приплывут, а ежели ночью рот так же?
— Да. Ежели ночью, конечно, может на пороги упереть водой-то. Жалко.
Воротившись с водой к костру, рассказали своим товарищам, повеселили земляков:
— У новгородцев-то лодии оторвались, на Киев порожние побежали.
— Вот утречком очи продерут, хватятся.
— Да не хватятся, у них там их сотни две, коли не более.
И никому в ум не пало, куда ж это порожние лодийки побежали, по чьей такой прихоти? Сами отвязались — и все.
Накануне из Киева привезены были для дружины — мука, крупы, копчености и несколько бочонков с. хмельными медами. На меды все падки: «Разливай, шоб не прокисло». Весело стало в лагере у полян, где-то даже и песни запели.
И в шатер к великому князю собрались воеводы, тысяцкие, приехал из-за озера Борис с милостниками своими Георгием и Моисеем Угриными. Волчок расстарался, приволок откуда-то дичинки, на костре поджаренной. По-степному сидели все на кошме, пили, закусывали. Болтали о том о сем по-семейному:
— Хороший мед, правда?
— Малость невыдержанный. Но ничего, внутрях от него захорошело.
— А вот попробуй копченого леща.
— Хорош, ничего не скажешь. Я люблю такой, чтоб янтарем просвечивал.
— А дичинка вот — нисколько леща не хуже.
— Ну, жареное против копченого не устоит.
— Что задумался, князь? — спросил Волчий Хвост Святополка.
— Не нравится мне это пустое стояние.
— Что делать? В деле ратном всяко бывает, и стоянием недруга побивают. Кто терпеливей, того и верх.
— Нам-то что, — вставил свое слово Блуд, — нет-нет да подкинут из Киева что-либо хорошее. А им-то каково? Новгород — за тридевять земель.
— Но мы ж их не звали. По нас, пусть хоть лапу сосут.
— Ежели б лапу, а то, эвон, все вески окрест обсосали. Хорошо, Любеч на нашей стороне, а то б и его повымели.
— А сколько ж мы так стоять-то будем? — спросил Борис. — До белых мух, што ли?
— Ну, до белых мух они, пожалуй, сымутся.
— Я ведь долго не смогу стоять, — обратился Борис к Святополку. — У меня, чай, конница. Траву кони повыбьют. И все. Отъезжать придется.
— Оно б не худо тебе с той стороны зайти, князь, со своими печенегами, — сказал Волчий Хвост, — да и ударить.
— Что я, по воздуху перелечу? Переправа-то ниже Киева. Пока ты туда да оттуда — и в неделю не управимся. А они тут вас распушат.
— Нет уж, — сказал Святополк. — Раз уж мы собрались сюда, тут и стоять должны. Не будем суетиться. Волчок, наливай всем еще по кружке, а то, я вижу, никак от дела не отстанут, дня им мало.
Помаленьку развеселились и в великокняжьем шатре, начали что-то рассказывать смешное друг другу, хохотали. Правда, до песен дело не дошло, не то чтобы все были безголосыми, но запевалы меж ними не случилось.
Расходились далеко за полночь. Святополк предложил Борису остаться:
— В шатре всем места хватит.
— Нет, брат, поедем к своему полку. Как бы нас не потеряли.
Волчок вышел проводить отъезжающих, помог подтянуть подпруги, взнуздать коней. Когда князь Борис отъехал со своими милостниками, Волчок, прежде чем уйти в шатер, прошел к коновязи, где стояли Воронко и княжий Лебедь, всыпал им овса. Где-то в глубине души подумалось: «Не заседланы… случись что…» Но как подумалось, так и забылось тут же. Не держать же и ночью животин под седлом.
После полуночи постепенно стал затихать лагерь, сникали огоньки костров. Засыпало буйное воинство. Лишь дозорные бдили у реки, таясь в тальнике.
— Чтой-то ныне новгородцы раненько угомонились, — молвил дозорный Филон.
— Наорались на вече-то днем, — отвечал Павша.
— Чего они там делили-то?
— Кто их ведает. Може, кого из сотских смещали, а може, и тысяцкого. У них ведь начальству не шибко вольготно. Чуть что, на вече орут и нового выбирают. Могут даже князя прогнать.
— Вольница.
— Во-во, — позевнул Павша, передернув от ночной свежести плечами.
— Ты поспи часок, — сказал Филон, — а после я, как в прошлый раз. Никуда они не денутся.
Павша не стал чиниться, поднял ворот повыше, прилег прямо на гибкий тальник, руки в рукава позасунул, чтоб не мерзли. И вскоре сладко засопел.
Филону бдеть одному тоскливо, сидит нахохлившись, как старая ворона, слушает, как вода у берега, вихрясь, побулькивает, мало-помалу убаюкивая дозорного. Вскочить бы, пройтись или хотя бы руками-ногами подрыгать, чтоб в сон не тянуло, но нельзя. Дозорный затаенным должен быть, чтоб противник его не мог обнаружить.
Не заметил Филон, как перед рассветом задремал, — видно, кружка меда, выпитая вечером, сделала свое дело. Казалось ему, лишь смежил на миг очи, ан от какого-то стука открыл их и обмер от увиденного. К берегу подходила целая стая лодий, густо забитых воинами, над которыми щетинились копья. Разбудил дозорного нечаянный стук весла о борт лодии.
Филон толкнул Павшу, не смея и пикнуть.
— А? — вспопыхнулся тот.
В следующий миг Филон, вскочив, кинулся в лагерь, крича вначале с перепугу невразумительное;
— А-а-а-а!
Но прожужжавшая над ухом стрела вернула ему дар речи:
— Пор-р-руха-а-а! Славяне-е-е! — заорал он во всю глотку, летя меж шатериков к центру лагеря.
Павше не дали и пикнуть. Едва он вскочил и кинулся за Филоном, как тут же вонзившаяся в спину сулица свалила бедолагу.
Филон мчался к шатру великого князя, именно ему он должен, по правилу, сообщить о появлении неприятеля. Но какое уж тут «появление», когда дозорный подбегал к шатру великокняжескому, а уж на краю лагеря вовсю шла сеча.
Увы, никто из киевлян-полян не был готов к такому внезапному, нападению. Раньше думалось, что как только славяне-новгородцы начнут переправляться, так киевляне тут же взденут брони, у кого что есть — куяки, кольчужки, калантари, изготовятся, исполчатся. И встретят достойно непрошеных гостей.
А тут, вскочив от истошного вопля дозорного, успевали воины разве что выхватить меч из-под изголовья, было уже не до броней. Многим пришлось вступать в сечу прямо в сорочках..
Когда Филон влетел в шатер князя, тот уже был на ногах и опоясывался мечом. Он не дал дозорному и рта раскрыть:
— Проспал, сволочь?!
Зазвенел меч, выхваченный из ножен. Филон пал ниц перед князем:
— Прости, князь.
— Волчок, скачи к Борису, пусть немедля идет сюда.
Святополк выскочил из шатра с мечом в руке, едва превозмогши желание убить дозорного. За ним — Волчок, кинулся к коням. Потом высунулось из-под полога бледное лицо Филона.
— Иди сюда, — закричал ему Волчок. — Садись на коня, скачи к князю Борису. Приведешь его, прощен будешь. Ну!
Сеча шла у берега. Поляне, застигнутые врасплох, отходили. Остроконечный шлем Волчьего Хвоста мелькал меж дерущимися. Святополк поймал Сфенга:
— Где Блуд?
— Не знаю.
— Выводи своих.
— Многие разбегаются, князь.
— Убегающих сечь на месте! Да быстрей, быстрей!
Святополк понимал, сеча будет беспощадная. Новгородцы настроены только на победу, даже лодии, отпихнутые от берега, медленно уплывают по реке. Им отступать некуда. А киевлянам? У них за спиной лес, озеро. И вот уж один, другой побежали к лесу.
— Воротить! Воротить! — кричит Святополк, оборачиваясь туда, но никто не бежит за сбежавшими. И тут князь обнаруживает за спиной своего милостника: — Волчок? Я же тебе велел к Борису.
— Я послал человека.
