собой своих слуг. Сестра моя, – нежно сказал ксендз Ян, – одна кровь в нас обоих течёт, поэтому, хотя всех людей я одинаково люблю, но тебя больше других ближних. Сестра моя, не хочу оставлять твоего дома, чтобы тебе не сказать: Покайся и ты и преобразись, ты и твой ребёнок. Служите Христу, не крестоносцам, ибо те чертям служат, а вы с ними и ради них ту же самую службу справляете.
На минуту ксендз замолчал, а когда Носкова, ударившись в плач, не ответила, продолжал далее:
– Мать, ты плохо воспитала ребёнка, будешь иметь на совести его гибель!
Офка смело подошла на неколько шагов.
– В чём упрекаете?
– Во всяком разврате и своеволии, – отпарировал священник Ян, – ты перестала быть женщиной, стала диким животным.
Офка дерзко рассмеялась, а мать, услышав это, вскочила, гневная.
– Вы мой брат, а не по-братски выговариваете.
– Скорее по-отечески, ибо духовный; по-братски, ибо не перестал быть вашим братом, пока не потеряю надежду на преображение.
Затем девушка прервала, одну руку уперев в бок и поднимая голову.
– Всё-таки священники также между крестоносцами и Орденом, и в Христа верят, и Богородицу чтут, и св. Иоанна считают опекуном, а ваш король Ягайло – язычник, крещённый два раза напрасно, потому что языческой шкуры с себя не сбросил. Да, вы хорошо сказали, отец мой, мы – сёстры Ордена, мать и я, и гордимся этим, и будем ими и останемся до последнего часа жизни.
– Бог с вами! – спокойно сказал священник и, взяв посох, склонил голову, возвращаясь к двери.
Мать и дочь неподвижно стояли на месте. Дерзость Офки осмелила Носкову, но её охватил какой-то стыд, когда увидела брата уже берущегося за дверную ручку. Она быстро схватила кошелёк, висящий у пояса, достала из него несколько золотых монет, которые по привычке носила, и побежала за ксендзем.
– Не уходите от меня с гневом, – сказала она, догоняя его, – прошу вас.
– Не с гневом иду, но с печалью, – прошептал кс. Ян, – я правду сказал, выполнил обязанность, всю полностью.
Носкова хотела ему в руку всунуть милостыню, ксендз Ян слегка её оттолкнул.
– Не нужно мне ваше золото, – сказал он, – и боялся бы его нести, чтобы из-за него грабители в дороге на меня не напали. Я – Христов слуга. Повсюду крест и костёл по дороге, а для бедных госпиталь, иду сесть к столу с бедными. В пище мне никто не откажет, платье дотянет до дома, а потёртая обувь поможет, чтобы я босым выполнил своё тяжкое паломничество.
И он ещё раз повторил:
– Бог с вами!
Носкова стояла, опираясь о стену, не смея к нему приставать, он не оглядываясь шёл задумчивый к выходу и рынку, а заметив ещё открытые костёльные двери, повернул к Св. Иоанну с тем, чтобы перед путешествием помолиться. Ближе к вечеру, спросив о большом тракте, приступил он разом к молитве и путешествию, не заботясь ни о войне, что его окружала, ни о поздней поре.
* * *
10 октября, в пятничный день, св. Гереона, многочисленное польское рыцарство, собирающееся в местечке Коронове, как раз усаживалось к постному обеду. Весело было в шалашах и сараях, в которых поставили как попало столы на бочках и столбиках, сложенных по большей части из вырванных с того же сарая дверей и ворот. Не было там изящных скатертей и мало кто полотенце с собой имел, чтобы вытереть руки. Посуда также вовсе не была изысканной, так как еду челядь приносила в чёрных горшках, а глянцевые небольшие мисочки не все могли достать и также руками должны были себе прислуживать; но при хорошем аппетите те, что дома из серебра ели, рады были глине.
Отряд рыцарей был невелик, но отбор наилучший. Более ленивые вернулись домой, первейшие остались. Всё это шло под одной только хоругвью, которую нёс Топорчик Пётр Ритерс, с двумя алыми крестами на белом поле.
Трудно перечислить всех, ещё трудней выбрать самых известных, потому что это было одно чело, но из рыцарских имён не последнее место занимали: Сидзивой из Остророга, познаньский воевода Наленч, Войцех Мальский того же герба, несколько Топорчиков, Лабеди, Хабданки, Остои, Рожицы. Старостой и командующим был Пётр Топорчик, прозванный медведем, сильный как медведь и заросший. Один Рэй из Нагловиц, Анджей Брохоцкий, Скарбек, Заклика известными были ещё с Грюнвальда. Все эти главнейшие рыцари не напрасно это имя и пояс носили, не только именем, но мастерством, наукой и мужестом славились. Существовало в то время так называемое искусство рыцарского ремесла, которому нужно было учиться смолоду, и имело оно не только правила для оружия, но законы для сердца. Не был рыцарем тот, кто с мечом и с учтивым словом обращаться не умел, кто чести своей не почитал, кто нападал на безоружного, кто использовал предательство, кто чем-нибудь себя запятнал.
Сидели рыцари вместе; молодёжь, что до поясов ещё не дослужилась, в другом месте, и челядь, и оруженосцы, и наёмные солдаты. Миски с рыбой, с которой в Брде было трудно, шли на стол и начинали наклонять жбаны, когда пан Анджей Брохоцкий окликнул Яна Нашана из Островец Топорчика:
– Ясько, сердце моё, мне всё кажется, что скоро дойдёт до рубки… что-то руки мои чешутся.
– Дай-то Бог, пане староста, чтобы вы были правдивым пророком; солдат, который стоит, портится, толстеет, тяжелеет и изнеживается.
– Не бойся, – говорил Брохоцкий, – не даст тебе ни Плауен, ни Кохмейстер растолстеть: только что-то их не видать. Немцы им наёмных людей прислали много, потому что Грюнвальдская битва великую панику учинила даже до Рейна, и самый горький позор. Продали землю в Чехии и милый друг Сигизмунд венгерцев им отправил… Срочно им отобрать то, что само сдавалось нам и что за Мальборг мы теряем.
– Не вспоминай Мальборга, – вставил Судзивой из Остророга, сидящий в конце стола с Медведем. – Сердце разрывается, когда подумаем, что мы должны были его иметь.
– Витольдова это работа, – буркнул Мальский, – я ему никогда не верю. Вероятно, он предал нас.
– Жемайтийю ему за это дали, – вставил другой.
– Пане Анджей, – говорил Нашан Топор, – вы это лучше нас знаете: много их там опять?
– Уже не столько, сколько было под Дубровном, – рассмеялся Брохоцкий, – а всегда отряд большой. Немцы – плодовитый народ, родится их одновременно по два, по три, и живёт каким-нибудь сухарём, а шкуру имеет твёрдую.
– Не люблю их, – говорил Остророг, – но с респектом. Рыцарство имеют обученное, оружие замечательное, а ремёсла у них как нигде.
– Только, – сказал Медведь, – ни с французами, ни с испанцами, ни с итальянцами они равняться не могут.
