весов. Немцы стояли мощно и бились отважно. Первая шеренга так была подобрана, что сломать её силились напрасно. Только, кто в ней либо с конём, либо с коня свалился, тот уже не поднимался, потому что слишком тяжёлые доспехи своей силой встать не давали, а свои и неприятельские кони топтали лежащих.
Нужно было видеть, когда сражались двое самых храбрых, как звенели забрала и трещали шлемы, как дырявились щиты и стучали мечи. Этот бой продолжался так долго и был такой упорный и неопределённый, что в одно мгновение все утомлённые начали с обеих сторон кричать о перемирии.
Все разошлись не далее как на несколько десятков шагов, а зрелище было необычное, когда это всё спешилось и на землю попадало.
– Ну что! – воскликнул из шеренги Медведь крестоносцу напротив. – Пощупай доспехи, у тебя есть памятка от меня.
– А вы возьмите и посмотрите на свой шлем, – ответил тот с противоположной стороны, – там тоже, по-видимому, шрам на железе, если сквозь него до головы не прошёл.
– Голова цела! – смеялся Медведь.
Брохоцкий также разговаривал с другим, иные со своими тоже, так что и смех был слышен, и глядящий издалека мог подумать, что это одно войско и приятели развлекаются.
Раненых оттащили в сторону и отнесли за шеренги, оруженосцам приказали приводить в порядок коней, а через полчаса все сели на них снова с криками и угрозами. Построились в ряды, затянули песню. Бросились друг на друга два войска ещё ожесточённей, но с теми же, что и в первый раз, последствиями. Брохоцкий крикнул Нашану:
– Брат Топор, кто этот день переживёт целым, будет о нём рассказывать детям, а сыновья ему не поверят.
Брохоцкий, что и силу имел, и удачу, уже прежде двоих немцев в плен взял. Одного гордого человека с цепью, который ему угрожал, ранил и добил лежащего. Медведь и другие вытворяли чудеса, но тех, что были убиты в первом ряду, заменили другими крестоносцами, также нехудшими, и битва на месте продолжалась безрезультатно.
Было хорошо за полдень, когда после двухчасового боя попросили во второй раз перемирие, и каждый был ему рад, потому что силы заканчивались. Тогда снова спешились.
Разговоры шли теперь ещё более энергичные. Вызывали теперь на будущую битву. Немцы с возов приносили бутыли с вином и бодрились.
– Удивительно тут будет, когда нас, упаси Боже, сомнут; когда мы на воде, а эти бестии на вине! – воскликнул Брохоцкий.
– Чтобы битва была равная, – по-польски воскликнул крестоносец с другой стороны, – мы отправим вам бочку вина.
– Бог воздаст! Отдадим вам это в бою, – рассмеялся пан Анджей. – Давайте!
Тевтонский кнехт схватил бочку и покатил её, но на земле было столько разбитых древков, что она сразу остановилась; подскочили тогда младшие и бочку забрали.
За того раненого крестоносца, лежащего вблизи польских рядов, принесли двоих: Оссория и Долива, и отдали немцам.
– Броня у вас слишком тяжёлая! – говорил Медведь. – Вы слишком верите в толстое железо.
– Если бы их не имели, – ответил кто-то из противников, – казалось бы нам, что в рубашках воюем.
Вытирали пот с лица, перевязывали раненых, а солнце опускалось на запад. Когда старшины снова начали на коня садиться и вызывать, младшие и нетерпеливые громко проклинали:
– Уже этого достаточно! Мы шутили весь Божий день, нужно начать работу.
Это столкновение действительно могло решить судьбу битвы и каждый теперь, садясь на коня, осенял себя святым крестом, потому что не знал, слезет ли с него. Они испробовали неприятеля и чувствовали, что соперников имели друг против себя таких же смелых, как были сами.
Брохоцкий, Медведь, Нашан встали теперь так, чтобы им выпало место против крестоносной хоругви. Когда столкнулись в третий раз, ни одна сторона ещё не уступила, мечи покрылись рубцами… напрасно, тут и там кровь текла по доспехам, ни у одного из-под шлема шла струёй, но держались все. Затем Нашан, урвав минуту, когда как раз стоял напротив Генрика Франка, который нёс тевтонскую хоругвь, побежал на него, ударил сильно по древку, и тут же схватившись за полотно, ловко его обернул вокруг седла. Бросились на него крестоносцы отбирать, но его заслонили. Поднялся переполох. Немецкая шеренга изогнулась. Первым тевтонский хорунджий начал уходить с поля, что потянуло за собой других.
Пустилась за ним погоня Топорчиков и Окшицов. Замешательство увеличивалось всё больше, а Медведь громко начал кричать:
– Кто в Бога верит, секи и бей!
Уже уходили с поля, те сели им на шею.
– Секи и бей! – кипело вокруг.
В это время Брохоцкий, который распалился этой битвой до забвения, уходящего молодого парня, очень примечательного тем, что имел позолоченные доспехи, ударив топориком по голове, убил на месте.
Когда тот упал, и Брохоцкий расстегнул ему шлем, когда распустились золотистые волосы и показалось милое лицо, пану Анджею самому сделалось жаль парня, так как был он во цвете лет и могущественной семьи Элхингеров, за которого, если бы попал в плен, родственники запатили бы чуть ли не 60000 золотых червонцев.
Рей из Нагловиц и другие схватили самого вождя войта Михала Кохмейстра; попался в плен Немч, что начал битву таким плохим предзнаменованием, а с ними много придворных короля Сигизмунда. Те, видно, в турнирных поединках при дворе были хороши, но в поле не сильны.
Обычного люда франков, силезцев, баварцев, турингов, чехов и всевозможных немецких племён набрали великое множество.
Уже поздно ночью, лишь только кончилась погоня и возвращались с добычей и пленниками, они расположились при кострах на поле битвы.
Только тогда хором петь и веселиться начали, только тогда рассказывать и придумывать неприличные шутки.
– Что наиболее вероятно, – сказал Брохоцкий, – что рыба наша остыла, разве что собакам короновских горожан. Топор, брат, что твой желудок говорит?
– Он очень огорчён, а вдобавок исповедаться нужно, ибо мы в пятницу мяса крестоносцев наелись и пост нарушили.
На поле боя, собрав доспехи и походные ранцы, оружие и лошадей, и то, что было добычей, связав плеников, запалив наконец факелы, пошли все с благочестивой песней, как надлежало, в город, сперва под бывший цистерцианский монастырь, где были склады, а потом к шатрам и столам.
Утренней рыбы, правда, не было и следа, однако, горожане, зная о победе, постарались об ином, и в замке тоже что-то было припасено.
Когда пришли забирать крестоносные телеги, а Брохоцкий пошёл с доспехами и оружием Элхингера искать место, куда бы их сложить, чуть не остолбенел, заметив сидящего между возами Дингейма. Без доспехов, без меча, в простой одежде, бывший пленник пана Анджея, скрученный и уже связанный, наполовину лежал, наполовину сидел на земле.
