которые были сделаны волею Бориса для народа, для всей России. Слово давали всем, кто хотел его сказать. Иов никого не одёрнул, не спросил, с чем идёт к Собору. И только Богдану Бельскому поставил запрет.
— Что можешь сказать, сын мой, пребывая в озлоблении? Или поведаешь о ночном происке близ Новодевичьего?
Бельский не смутился. И нарушил запрет. Он метнул на Иова гневный взгляд и пробрался на высокое место, крикнул:
— Я хочу сказать соборянам, что они напрасно тешат себя надеждами! Не будет вам утешения от правителя Бориса, не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие. Из нас выбирайте!
Собор зашумел. Но все голоса перекрыл глас митрополита Геласия:
— Изыди, происками прокалённый! Мы напомним тебе случай достопамятный, чему свидетелей тьма. — И Геласий обратился к соборянам: — Да помните ли, когда царь Фёдор умом и мужеством правителя одержал славную победу над ханом? Да не забыли ли, как после победы царь весело пировал с духовенством и синклитом? Вот тогда в умилении признательности, сняв с себя златую царскую гривну, он возложил её на выю своего шурина.
— И что сие означает? — спросил Бельский.
— А то, что царь, исполненный Святого Духа, сим таинственным действом означил будущее державство Бориса, искони предопределённое небом и Всевышним отцом, — возвестил Геласий и повысил голос: — Соборяне! Ответьте заблудшему сыну Бельскому, есть ли у вас сомнения?!
Собор зашумел, волнами перекатывались голоса, да выстроились в один ряд — и дружно прозвучало: «Да здравствуют государь наш Борис Фёдорович!»
Лишь только затихли под сводами Грановитой палаты голоса, как Геласий вновь прогудел:
— Сей глас народа есть глас Божий! Скажем: пусть будет то, что угодно Всевышнему.
Уже смеркалось, когда закончился первый день заседания Земского Собора. Метель к этому времени утихомирилась, чтобы к ночи разгуляться с новой силой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГРАНЬ
После первого соборного дня, когда все так единодушно высказались за Бориса Годунова, мало кто думал и предполагал, что их усилия пойдут прахом. Расходились из Грановитой палаты на отдых с надеждою, что лишь только утром следующего дня решение Собора донесут до Годунова, он примет его без колебаний.
Однако патриарх Иов увидел в боголепном течении Собора то, что не увидели другие. Его насторожили слова Бельского: «Не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие».
В этих словах патриарх почувствовал опасность, они показались зловещими, и умудрённому жизнью владыке стало не по себе. «Ан вдруг сбудется магическое слово и Борис впрямь не преклонит колен перед державою? Откуда сия уверенность в голосе Бельского? Не подпустили ли что колдовское на Бориса ведуны и ведьмы, с коими Богдан в обнимку ходит?» — сетовал Иов.
День у патриарха прошёл трудно, он смертельно устал, дрожали ноги, кружилась голова. Но Иов счёл, что воину, а он Воин Всевышнего, не пристало думать о слабости тела. Время требовало напряжения всех сил, и он забыл о немощи плоти.
Сразу же после заседания Собора он позвал в алтарь Благовещенского храма митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов и сказал им:
— Завтра мы будем молить Бога, чтобы Борис Фёдорович смягчился и взял бразды правления сиротской державой. Сегодня же, дети мои и братья, молите Бога, чтобы никакие силы не встали на нашем пути. Убережём государя от колдовских чар.
Давая наказ духовенству, Иов всё ждал, когда появится в алтаре собора митрополит Гермоген. Патриарха волновало то, что Гермоген уходил от его влияния и власти. За кем он пойдёт? За Бельским, за Романовым, за Шуйским? Да не с ним ли и Дионисий?
В этот час не один патриарх чувствовал холодное дыхание февральской метели, ощущал таящуюся в ней опасность. Многие священнослужители испытывали беспокойство: избрали царя, а весть об его избрании не донесли ни ему, ни народу. А если по злодейскому умыслу случится с ним ужасное, кто защитит государя? И на чью душу падёт грех?
«Государя стерегут плохо, — мелькнуло у Геласия. — В монастыре Кустодиев нет. Стрелецкие дружины малые. Всё вокруг монастыря нужно ратью заполонить. Татей выловить и наказать! И что же это владыка святейший утешает нас молением? Молиться будем опосля!» — бушевал в душе Геласий.
И когда патриарх сказал, что иерархи церкви могут идти отдыхать, Геласий воскликнул:
— Владыко святейший, дозволь молвить слово и не попрекни за дерзость!
— Говори, сын мой, — ответил Иов.
— Не время нам, владыко, идти на покой! А самый час встать против ночных татей, кои рыщут по первопрестольной. Сон государя нужно оберегать! — воскликнул Геласий и перешёл на торопливый говор, обращаясь ко всем иерархам: — Вы слышали угрозу Бельского? Не мудрено, что сей час он собирает свою челядь и поведёт её на монастырь не тем числом, каким ходил в прошлую ночь. А где Дионисий? В глазах лукавство, под сердцем — змея. А где архимандрит Иоаким? Да прилип Иоаким к Дионисию, а там вместях поведут за собой печерских монахов, смутив их доверчивые души рассказом о царевиче Дмитрии!
Геласий заразил своим страстным призывом священнослужителей.
— Владыко, — воскликнул архимандрит Нижегородский Аввакум.
— Мы уже слышали озлобления, клеветы, укоризны, рыдания и слёзы. Ты знаешь, поди, что в Москву везут на царствование Касимовского царя Симеона Бекбулатовича! Не о покое нам думать, а грудью встать на защиту государя-батюшки, коему присягнули!
И началось бдение. Иов послал соборных дьячков разыскать дядю Бориса Годунова, Семёна Никитовича. Он, оказывается, был ещё в Кремле да в сенях Грановитой палаты с воеводами беседовал, назначенными на смену воевод Пскова и Смоленска. Он возник перед Иовом неожиданно. Лицо у боярина было усталое, взгляд мрачный, настороженный.
— Благослови, владыко святейший. Раб божий Семён слушает тебя.
— Сын мой, всё ли спокойно близ Новодевичьего монастыря? Не рыскают ли вокруг тати?
— Рыскают, владыко.
— Числом?
— Кому сие ведомо? Да похоже, что мало их, а то бы...
— Несчастный, ты разве не знаешь, что малая закваска квасит всё тесто?
— Владыко, выслушай. Ни один из врагов наших не проникнет в монастырь. Нынче ночью они сие поняли.
— Нет в наших душах покоя, — подступая к боярину Семёну, протрубил Геласий. — Мы соберём сей час своё воинство и двинемся в ночь...
— Дети мои, братья, — призвал Иов, — собирайтесь в путь! Да не пощадим живота своя...
— Владыко святейший, твои воины Христовы могут защитить монастырь разве что от нечистой силы.
