в рубашке.
Несколько дней назад к нему пришел адъютант коменданта и крикнул "Встать!" таким гневным голосом, что Мориц повиновался ему беспрекословно, думая, что его сейчас поведут на вал. Но в его камере всего лишь произвели обыск, забрав и опечатав все бумаги. "Вы сын статского советника Коцебу? Почему ваш отец пишет против императора?" Мориц молчал, не в силах собрать разбежавшиеся мысли; адъютант приказал удвоить караул. С тех пор Мориц ждал каждый день, что за ним придут. Он даже представлял себе, как встанет не торопясь, скажет с невозмутимым видом: "Я готов", выйдет в коридор спокойной уверенной поступью… И вот этот миг настал, а у него дрожат руки.
— Vive le roi! [58] — крикнули во дворе, и тотчас грянуло несколько выстрелов.
Мориц вздрогнул. В замке на двери поворачивался ключ; Коцебу вскочил и прижался спиной к стене. Дверь распахнулась, комната в одну минуту наполнилась радостно гомонившими людьми — мужчинами и женщинами.
— Vous êtes libre! — кричали они. — Vive le roi! Vive l'empereur Alexandre! [59]
Голова шла кругом, язык отнялся. Мориц беспомощно озирался вокруг, ничего не понимая. Потом в мозгу вспыхнула молния, все встало на свои места.
— Vive le roi! — закричал он, как ненормальный. — Vive le roi!
Его вынесли из камеры на руках, он обнимался и целовался с незнакомыми людьми. Все вместе пошли освобождать других узников, которых было еще одиннадцать: голландский полковник, три прусских капитана, вестфальский барон, а остальные французы. Комендант шел впереди с белым флагом и кричал: "Vive le roi!"
***
В Париже Бернадот провел две недели, почти ни с кем не видаясь. Бывшие друзья сторонились его. Жена Лефевра отказалась его принять и еще крикнула через дверь: "Пошел вон, предатель!" Правда, к нему заходил генерал Лафайет. Увидав его карточку на подносе, Бернадот хотел бежать за ним следом, но передумал: о чем бы они стали говорить? В последнюю их встречу, перед отъездом Жан-Батиста в Швецию, Лафайет, тихо живший помещиком, сказал: "Представьте себе, что нас нынешних — Бонапарта, вас и меня — перенесли бы каким-то чудом в 1791 год на Вандомскую площадь и поставили рядом с нами тогдашними. Вот бы мы все удивились!" Нет, все кончено, мосты сожжены. Он — шведский кронпринц Карл Юхан, пришедший в Париж вместе с армией завоевателей.
Которые называют себя освободителями! Но все эти красивые слова об избавлении от ига, о восстановлении справедливости, о приверженности идеалам — только обертка, скрывающая истинные намерения, овечья личина на волчьей морде! По какому праву они свергают и возводят на трон династии? Разве это не узурпация полномочий? А как же волеизъявление нации?
Александр терпеливо выслушал его и стал убаюкивать ласковыми речами. Он обещал лично проследить за тем, чтобы переход Норвегии под власть Швеции был признан и гарантирован всеми союзниками, а еще предоставить в распоряжение Бернадота шестьдесят тысяч солдат, до сих пор осаждавших Гамбург. Что же касается Франции, тут уж поделать ничего нельзя, теперь все сводится к частным интересам.
В Брюсселе Бернадот хотя бы не ловил на себе враждебных взглядов, когда ехал верхом по улицам. Несколько пленных французских генералов, попросивших о встрече, разразились филиппиками против Наполеона, только старик Дюлор молчал, глядя себе под ноги. Кронпринц слушал в полнейшем молчании, не поощряя и не прерывая.
— Ступайте, господа, о вас позаботятся до размена пленных, — сказал он, когда они закончили. И повернулся к Дюлору: — А вам, генерал, я возвращаю свободу. Примите мой кошелек, он покроет ваши дорожные расходы. Сочтемся позже. Прощайте.
51
"Милая, я уезжаю. Сегодня вечером заночую в Бриаре и завтра утром поеду без остановки до Сен-Тропе. Боссе передаст тебе это письмо, расскажет обо мне и сообщит, что я здоров и надеюсь, что твое здоровье позволит тебе приехать ко мне. Прощай, дорогая Луиза; можешь всегда рассчитывать на мужество, постоянство и дружбу твоего супруга. Поцелуй маленького короля".
Разберет ли она его каракули? Да, она всегда понимала его. Бедняжка Луиза! Когда ее заставили переехать из Блуа в Орлеан и отобрали его подарки, она стала кашлять кровью, горя в лихорадке. Это нервное. Отец сумеет ее успокоить, она всегда питала к нему доверие. Жаль, что ее сделали герцогиней Пармской; лучше бы в ее владение передали Тоскану, соседнюю с Эльбой. Но ничего, она поправится и приедет. Хотя если бы им позволили проститься… Она ведь сейчас в Рамбуйе — каких-нибудь пятнадцать лье… Кто знает, когда им суждено увидеться…
В кабинет по очереди входили комиссары союзных держав, которым предстояло сопровождать императора: граф Павел Шувалов, граф фон Вальдбург, полковник Кэмпбелл, генерал Коллер… Наполеон еще не закончил разговаривать с австрийцем, когда в дверь постучали. Полковник де Бюсси объявил от имени генерала Бертрана, что императорская карета подана.
— Гофмаршал знает меня первый день? — вскипел Наполеон. — С каких это пор я должен подстраиваться под его часы? Уеду, когда пожелаю; может быть, и вовсе останусь!
Коллер замялся, прежде чем уйти (два дня назад император уже отложил свой отъезд), однако ничего не сказал. Все ждали в приемной. Из кабинета вышел генерал Флао. Потом д'Орнано. Император не показывался, хотя с ним больше никого не было. Вот и он, наконец; все тотчас расступились, встав в две шеренги и склонив голову. Часы пробили половину двенадцатого.
Во дворе Белой лошади, от крыльца до экипажей, стоявших вдоль решетки, выстроились гвардейские гренадеры в медвежьих шапках с красным султаном, за ними — курсанты Политехнического училища в черных киверах с золотым орлом и трехцветной кокардой. Они заслужили право быть здесь, до последнего снаряда стреляя из пушек у Венсенской заставы. За решеткой толпились горожане и жители окрестных поселков, сбежавшиеся посмотреть на отъезд Наполеона.
— Император! — громко объявил генерал Бертран, выйдя на крыльцо.
Радостную дрожь императорских фанфар поддержала дробь барабанов, перешедшая в густые удары. Наполеон в зелено-красном конно-егерском мундире с золотыми эполетами и в своей неизменной шляпе, с красной лентой ордена Почетного легиона через правое плечо и со звездой ордена Железной короны на левой стороне груди, спустился по левому крылу лестницы-подковы; за ним, держа шляпы под мышкой, шли комиссары, адъютанты, министры. Генерал Пети отсалютовал, Наполеон пожал ему руку; барабаны смолкли. Разлилась безбрежная тишина.
— Солдаты моей старой гвардии, я прощаюсь с вами, — ясным голосом произнес император. — Двадцать лет я неизменно встречал вас на пути чести и славы. Вы всегда были храбрыми и верными. Даже в последнее время вы доказали это мне.
Легкий ветерок овевал усатые лица "ворчунов"; на солнце набежало легкое облачко, двор накрыло
