– А чего ж теперь-то кидать решила? Недаром сердце у меня болело, как ты с канцлером полвечера толковала, не к добру, думаю, ой не к добру.
– Алексей Петрович-то тут при чем?
– Не любит он Алексея Григорьевича, никогда не любил, хоть к нему и ластился.
– „Ластился“! Да с какой такой радости Бестужеву к Алексею Григорьичу ластиться? А что не любил его канцлер, так не жена, не девка – какая тут любовь нужна. Карты ему Алексей Григорьич путал, это верно. То с одним посланником милостиво потолкует, то другого не ко времени в дом свой зазовет. Политика для него – лес темный, а все норовил вид делать, будто государством правит, будто со мной дотолковать может.
– А не мог разве?
– Ничего не мог. Я и слушать-то его речей никогда не слушала, строго-настрого отступиться от дел государственных велела. То-то бы он у нас дров наломал, кабы воля его!
– Озлобилась ты против него, государыня. Знамо дело, без канцлера не обошлось. Неужто думаешь, у Ивана Ивановича-то пятен нету? Дай до власти дойти, а там уж видно будет.
– Ты Шувалова в покое оставь. Судить тебе о нем нечего. И так наговорилися всласть, сколько времени потеряли. Ты, Мавра Егоровна, тем довольна будь, что в сродственниках мужниных состоит, родней числится. Всегда заступит, так что ты не в убытке.
– „Сродственник“! До сего дня неведомо от каких таких Шуваловых, как родством-то счесться.
– Во дворец переедет, сразу и сочтешься. Ведь не то тебе нужно, чтоб считаться, а с кем. Не ошибешься, Маврушка.
– А ведь толк такой был, будто он с Бироном переписывается аль Бирон ему письма шлет. С чего бы?
– Вишь, даже про письма бироновские знаешь, а говоришь, неведомо какой человек Ладно, ступай к Алексею Григорьичу да скажи – все богатства его, все дворцы и угодья ему оставляю. Еще награжу, только чтоб во дворце не канителился, быстро бы съезжал. Со мной пусть прощаться не приходит – во дворце свидимся, как на куртаг придет аль к обеду приглашение получит.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Отставка Алексея Разумовского! Невероятно.
– Не так уж невероятно, если себе представить, что императрице Елизавете за сорок Это ее последний шанс как женщины, и она решила использовать его.
– Но вы сами любите повторять, милорд, что у высокорожденных дам, тем более коронованных особ, не бывает последнего шанса.
– Я имел в виду не успех Елизаветы как женщины – об этом действительно смешно было бы говорить в отношении императрицы, – а ее попытку изменить свою жизнь. Очередная иллюзия, будто смена фаворита может зачеркнуть все те неприятные воспоминания, которые связаны с его предшественником.
– Каким же образом в таком случае наш резидент в предыдущей депеше сообщал об исключительно возросшем влиянии Разумовского и его деятельном участии в политической жизни?
– Именно эта деятельность и могла спровоцировать назревавшее исподволь решение императрицы. Ведь Елизавета никогда не поощряла вмешательства Разумовского в государственные дела.
– Резидент писал, что императрица отправилась вместе с фаворитом на богомолье в Новый Иерусалим, по дороге провела некоторое время в Подмосковье у Разумовского. Поездка не была омрачена никакими ссорами или разногласиями. Столь же безоблачным было и возвращение. О нем писали русские газеты.
– Простите мою смелость, милорд, но в газетных отчетах была заметка о возведении в чин камер-юнкера Ивана Шувалова.
– Да, вы правы, мы давно уже с напряженным вниманием следим за этим таинственным человеком.
– Но позвольте, подобное сообщение само по себе ровным счетом ни о чем не говорило. Чин слишком незначителен, и мало ли особ постоянно получает гораздо более высокие придворные чины!
– Вы полагаете, Гарвей, Ивану Шувалову будет трудно опередить всех их в продвижении по лестнице славы, если только его счастье окажется длительным?
– Конечно нет. Но как мог Алексей Разумовский так покорно и без сопротивления выполнить волю императрицы: русский двор заполонен его родственниками.
– И тем не менее. Для того чтобы удержаться на подобном месте или попытаться хотя бы бороться за него, надо иметь партию, а своей партии Алексей Разумовский никогда не имел.
– Он проиграл, когда императрица не захотела венчаться с ним.
– Мы не имеем достаточно точных сведений, собиралась ли она после вступления на престол венчаться с фаворитом или была обвенчана с ним раньше. Сегодня это не имеет значения. Морганатический брак не послужил бы препятствием для монаршьего брака. Меня занимает иной вопрос – не посоветовал ли кто-то императрице воздержаться от опрометчивого шага, будь то венчание или признание ранее заключенного брака. Во всяком случае, Елизавета должна быть признательна подобному советчику.
– Но так или иначе, покои Разумовского уже занял Иван Шувалов.
– Каковы его отношения с канцлером?
– Резидент уверяет, что они сложились задолго до фавора Шувалова и носили дружеский характер.
– Ах да, припоминаю, та история с письмом старшего брата канцлера. Значит, за прошедшие годы перемен не произошло?
– Разве в сторону подчеркнутой почтительности и предупредительности канцлера. В Петербурге ходят слухи, что Бестужев поддержал Елизавету в ее желании расстаться со старым фаворитом, если не посоветовал остановить свой выбор именно на Шувалове.
– А позиция наследника?
– Наследник ненавидит канцлера из-за его антипатии к Пруссии, но отношения с Шуваловым у него пока вполне дружественные.
– Великий князь совершенно неспособен к дипломатии.
– Он и не делает никаких шагов к установлению добрых отношений с Шуваловым. Это фаворит своей неизменной почтительностью сумел вызвать его расположение. Как ни странно, Шувалов очаровал даже маленького великого князя Павла Петровича, который с ним считается больше, чем с собственными родителями, и находится в деятельной переписке.
– Вы хотите сказать, мудрый шаг императрицы, удовлетворивший сразу всю семью.
– Нет, милорд, мы забыли о великой княгине.
– Но какое ей дело до Шувалова, а главное – ее собственное положение слишком шатко, чтобы конфликтовать с фаворитом.
– Екатерина не конфликтует, она просто не любит Шувалова и не старается особенно тщательно это скрывать.
– Здесь возможен иной ключ решения загадки. Великая княгиня, как указывает наш резидент, стала последнее время обращать внимание на отношение к ней придворных кавалеров, достаточно откровенно флиртовать, и сдержанность Шувалова не может ее не раздражать.
– Не исключено, тем более что эти двое выделяются среди всего двора своей образованностью, литературными и учеными интересами. Великая княгиня единственная, кто может в полной мере оценить эрудицию и увлеченность науками фаворита. Для самой императрицы эти качества не имеют никакого значения.
– Не будьте столь категоричны, Гарвей, в оценке отношения императрицы к ее новому избраннику. Он представляет полную противоположность Разумовскому, и не в этом ли причина его возвышения. Елизавета может не интересоваться науками, но ей вполне может импонировать характер увлечений любимца, как всякая новинка.
Согласие императрицы с зодчим и в самом деле продлилось недолго. Сначала согласившаяся на услуги Растрелли только потому, что ему было известно искусство строительства театров, Елизавета Петровна скоро входит во вкус растреллиевского стиля. Через несколько лет она не мыслит себе иных дворцов, чем те, которые предлагает он, и, не думая о самолюбии Петра Трезина, поручает Растрелли внутреннюю отделку даже трезиниевского Преображенского собора. Пусть будет доволен недавний любимец, что само здание заканчивается по его проекту. У Трезина нет возможности протестовать, Растрелли же достаточно бесцеремонно подчеркивает свое первенствующее положение, то, что он, и только он, является законодателем архитектурной моды в России.
Первый раз со всей остротой возникающий конфликт дает о себе знать в вопросе о соборном иконостасе. Сдержанный по формам трезиниевский проект безаппелляционно отвергается. Насколько справедливо относительно архитектурных достоинств было подобное решение, судить трудно. Многие современники не могли с ним согласиться: „А чтож в письме пишете, что фасад, учиненный Трезиным и присланный в письме Вилима Вилимовича Фермора, гораздо лучше подписанного Растреллилею и образов более, однако оный тогда как ко апробации был подан, отрешен, а опробован подписанный Растреллилею…“
Создание иконостаса было вообще связано с большими трудностями. Необходимым числом умелых резчиков Петербург не располагал. Первоначально даже делалась попытка привлечь к работам обладавших соответствующими навыками солдат. Но в сентябре 1749 года на происходивших в Москве торгах заказ на иконостас по рисунку Растрелли получили столяры Кобылинские за сумму в две тысячи восемьсот рублей. Смотрителем над ними был назначен А. И. Евлашев. К 1754 году все работы в Преображенском солдатском соборе были закончены. Иконостас поставлен. В первых числах августа состоялось освящение церкви в присутствии самой Елизаветы Петровны.
