Облезов глубоко вздохнул, перекрестился.
– Всю истину ты угадал!.. За этим и пришел я.
– А будет ли от вас какая помощь для взятия Азова? – спросил Татаринов.
– Всем, чем богаты, атаман: деньгами, сукнами, а хочешь – хлебом.
– Сейчас нам порох всего нужнее. Но и то нам надобно, что ты сказал. Езжай в Черкасск и всем купцам скажи, чтоб они дали нам все, что войску надобно. Ну, гей-гуляй! Не мешкай! Бью по рукам!.. Земля горит – торопись, Облезов!
Обрадованный купец пошел было к выходу из кибитки, но приостановился и сказал атаману:
– А московский дворянин Степан Чириков сбежал было с Черкасска. Слыхал?
– А ну, постой! – тревожно остановил его Татаринов. – Как так сбежал?
– Сунул денег кому-то и бежал. Да недалече: приволокли назад.
– Дьяк, запиши! – приказал Татаринов. – «Степана Чирикова пересадить с Черкасска в Монастырское. Сковать цепями. С Москвою ему не сноситься. Снесется тайно или явно, или сбежит – поймать и до смерти прибить…» Бумагу отдай Облезову. Пускай везет в Черкасск.
Взяв бумагу, Облезов торопливо пошел к ждавшей его арбе и уехал по ближней дороге.
Татаринов вышел к Дону напиться холодной воды. С ним вышел и Старой. Но только походный атаман зачерпнул шлемом воды, как с правого берега послышались татарские крики и жаркая пальба из ружей. Пальба приближалась. Войско, лежавшее на берегу, насторожилось. Когда ближе раздался сабельный звон, Татаринов крикнул:
– Гей! Казаки! Не спать! Держи ружья да сабли наготове!
А сам вскочил на коня. По выстрелам, по конскому топоту Татаринов сразу понял, что прижатое на правом берегу Дона степным огнем конное войско отходит, а крымские татары, прорвавшиеся где-то, наседают сзади на них… Переплывший Дон гонец действительно донес, что Иван Косой и Осип Петров рубятся с татарами Джан-бек Гирея… Войско Татаринова полезло в струги и приготовилось. Атаман скрылся за серыми буграми.
– Гей-гей! Гуляй по Дону! – кричал Татаринов зычным голосом.
Три тысячи конного войска рубились с шестью тысячами татар.
Петро Матьяша среди казачьих войск не видно было. Не было среди сражающихся ни Гайши на верблюдах, ни Тимофея Рази, ни других военачальников. Куда их погнало степным огнем – никто не знал. Вестей от них никаких не поступало.
Сабли в темноте сверкали как молнии. Сабли звенели, ломались и искрящимися кусками летели в темноту. На землю падали казаки и татары. Кони валились на коней, падали, ржали.
Атаман переправился на правый берег, вскочил в середину сражающихся, крикнул:
– Держи коней, за мной! – и бросился на коне к Дону и – в Дон. За атаманом поплыли на конях отряды Петрова Осипа и Косого Ивана. Татары кинулись за ними. И пошла сабельная сеча на воде, среди реки…
– Плыви к левому! – кричал Татаринов конникам. – Заманивай!.. А казакам на стругах – сечься на воде!
Струги поплыли к правому берегу. Татары прыгали в воду, а сзади на их головы обрушивались удары сабель и весел. В это время подоспели и ударили в спину крымчакам Гайша, Тимофей Разя, Тимофей Яковлев, Корнилий Яковлев и Иван Разин со своим войском. Вогнали казаки татарское войско в середину реки – и загуляли сабли. Со стругов самопалы били в упор. Войскам Джан-бек Гирея деваться было некуда.
Слезая с раненого коня, Осип Петров сказал: «Драться так драться!» – и, подхватив на берегу реки длинное и крепкое весло от разбитой будары, он пошел вперед.
– Налетывай, татаровье! Принимай подарки калужские и донские!
На него налетели три всадника с кривыми саблями. Петров ударил первого – и конник в рыжем малахае, в расшитом золотом халате, выронив саблю, упал в Дон-реку.
– Аллах! – жалобно закричал он.
Петров развернулся и ударил веслом татарина по голове. Тот, глотая воду, захлебнулся.
Видя гибель товарища, второй татарин проворно выскочил из седла и бросился на Петрова с саблей.
– Ах ты пес! – обозлился Осип и снова развернул широкие плечи: – Гей-ну, басурманин! А поклонись-ка ты мне низко в ноженьки! – и ударил бежавшего к нему татарина так, что тот разом переломился и вытянул судорожно кривые ноги.
– Знай русскую землю! – сказал Петров и еще злее замахнулся на третьего всадника.
Разъяренный вид богатыря Петрова устрашил татарина; он спрыгнул с коня и, бросив на землю саблю, закричал:
– Аллах! Ты уже убил мурзу Чембурлы-Гирея, ближнего родственника крымского хана. Пощади же бедного мурзу Диджан-Пазулу-Гирея!
Петров не понял татарских слов, но великодушно указал место, где рубился атаман Татаринов;
– Иди, он рассудит тебя!
Татарин побежал по берегу реки с поднятыми руками, но какой-то казак налетел на него и разрубил саблей голову.
Разъяренный в бою Осип шел по берегу Дона и, размахивая веслом, косил татарских наездников налево и направо.
Справа Татаринов кричал:
– Плыви, казаки, в обрат, чтоб ни один не ушел!
Войско поплыло на конях на правый берег. Остатки татар стали выбираться из воды на сожженный берег и убегать к Молочным Водам. Но и на сожженном поле их преследовали казаки, нещадно рубили.
Спасая жизнь свою, татары карабкались на струги, но длинными веслами казаки отталкивали их от бортов. Татарские лохматые шапки плыли по воде, а бритые головы то появлялись, то снова скрывались под водой. Атакованные и припертые к воде татары в полном смятении снова бросались в реку и топили друг друга.
Вниз по реке, к стенам Азова, плыли убитые.
Когда потухли звезды, бой на Дону закончился. Ветер повернул в другую сторону.
Татаринов умылся, испил холодной воды и зашагал, шатаясь, как пьяный, к своей кибитке.
Из-за высокого кургана поднялось солнце. Оно было огромное, красное. Лучи его падали на почерневшие степи и Курганы. Мутноватая вода золотилась в реке. А бниз по Дону все еще плыли трупы людей, верблюдов и лошадей.
Походный атаман, взойдя на берег, снял медный шлем и пригляделся. Опаленные огнем курганы возвышались на степной поверхности, словно черноволосые головы богатырей. Вокруг курганов курились еще не догоревшие клочки сухой травы. Степь вокруг выглядела убогой, осиротелой, тихой. Чернели обуглившиеся казачьи зипуны, обгоревшие седла, верблюжьи головы. Всюду валялись обожженные тела и кости. В высоте кружились вороны, степные прожорливые коршуны и хищные ястребы. Для них в степи добычи было много.
Стояла тишина.
Татаринов велел играть в рожок – звать военачальников. Он стоял спиной к кибитке и, кроме походного рожка, ничего не слышал.
Вдруг сзади него, в кибитке, послышалось рыданье. Татаринов насторожился. В кибитке атамана кто-то надрывно, горько плакал. Татаринов пошел к кибитке, отдернул ковровый полог и увидел три зажженные свечи и старика Черкашенина, костлявыми руками державшегося за седую голову.
– Ой, дедко, дедко! Почто ж так заливаешься, почто так плачешь?
Дед поглядел воспаленными глазами на Татаринова.
– Что у тебя на душе? – качая головой, спросил атаман.
Дед прошептал:
– Курганы свежие! Казацкие головушки… напрасно полегли!
– В курганах, дедусь, спят храбрейшие донские казаки. Казаку на поле брани смерть красна. А по Дону, ты погляди, плывут тысячи поганых басурманов. Разве ты не видел, дед, что степь горит уже ныне на крымской стороне? Огонь уже бежит по берегу до Перекопа. Выходит, не напрасно мы бились с татарами и турками!
– А ты, славный атаман, побитых татар не считай! – глухо сказал старик. – Считай-ка лучше свою потерю. Три тысячи, а то и поболее, легло наших казацких головушек. А казаки ж какие! Господи! Да вон, гляди, свеча горит. Свеча великого донского атамана Ивана Каторжного. Где ж головы такой ты теперь добудешь, Миша? – говорил Черкашенин: губы его дрожали.
Татаринов будто сразу окаменел. В его раскосых глазах, когда он глянул на горящую свечу, застыл ужас.
– Неужто?!
– Сложил свою головушку! – причитал старик. – Не стало на Дону атамана, какой один раз родится за сто лет. А вот, гляди, то горит свеча Васильева Наума – самого смелого добытчика вестей. Сгубил буйную голову возле Миуса-речки. В протоку Крынку влез с конем, а вылезти не смог. В припор ружья убили Васильева татары…
– Верно ли, дед?!
Старик, шатаясь, встал, подошел к одной свече, к другой, к третьей. Очистив нагар ногтем, поправил их.
– А третий кто ж? – тревожно спросил Татаринов, глядя туманными глазами на третью свечу.
– Сгинул и Иван Арадов, – сказал дед, – а в нем была наша надежда. Мне сказывали: его схватили возле стены и поволокли в крепость. Убили, нет ли, – точно еще неведомо, но я уж загодя поставил ему свечку: пощады турки не дадут ему. Хороший был казак!.. И как же мне не плакать? Хотелось мне побывать с тобой, Миша, в Азове. А вижу – уж не бывать тому! Помру в донских степях…
– Сердце мое ты опечалил, дедусь, – тихо сказал Татаринов. – Погибли отважные атаманы. Осиротел наш Дон!.. Но перестань, дед, плакать.
