Поразмыслив, все атаманы согласились с походным атаманом.
– Раз вы согласны все, то… гей-гуляй! – закончил Татаринов любимым возгласом.
В кибитку вошел, тяжело дыша, дед Черкашенин. На ходу вдел в ножны свою окровавленную саблю…
Прошли азовские и черноморские дожди, погасили свирепый огонь в степях. После дождей, по липкой грязной дороге Наум Васильев поехал в Астрахань. В Астрахани первым делом продал персидским купцам турецкую красавицу Давлат. Петро Матьяш поскакал в Астрахань и там стал упрашивать Наума Васильева не продавать турчанку. Но атаман сторговался с купцами, и персидский корабль, груженный хлебом, пенькой и невольницами, уже отчалил от пристани. Любимая дочь Калаш-паши поплыла Хвалынским морем к персидскому шаху. Петро Матьяш вернулся к войску злой, не солоно хлебавши. Когда он ехал к войску, по всей дороге, как бы в насмешку над ним, казаки пели:
На острове Буйбане казаки живут,
Казаки живут, люди вольные.
Разбивали они на синем море
Бусы-корабли, все легкие лодочки,
Разбили одну лодочку с золотой казной,
Снимали с золотой казной красну девицу,
Красну девицу, раскрасавицу, дочь турецкую.
Начали делить золоту казну шапкой поровну, —
А красавица по жеребию атаманушке не досталася.
«На бою-то я, атаманушка, самый первый был;
На паю, на дуване – я последний стал».
Наум Васильев вернулся из Астрахани со всякими товарами и с хлебными запасами. Добыл он еще двенадцать бочек с порохом.
Дознался от персидских купцов Наум тайно, что персидский шах Сафат и посол его Мараткан-шах Мемедов будут жаловать казаков и что Сафат наказывал купцам – всех казаков и атаманов хвалить будто за то, что они головы свои не щадят, а землю русскую берегут. «Тем они и Кизилбашскую землю берегут от недруга. И если впредь казаки будут турские города брать и под меч их клонить, то шах всегда будет через персидских купцов давать казакам товары и делиться порохом, свинцом и селитрой». Персидский шах, по словам купцов, молится богу и обещает «не оставлять в забвении великой казачьей службы на Дону».
Астраханские купцы расспрашивали Васильева, нельзя ли будет им, когда казаки возьмут Азов-город, беспошлинно сноситься с заморскими купцами и торговать хлебом, пенькой и воском, из-за моря везти к себе шелк, парчу и жемчуг. «Мы бы достали морем товар булгарина и грека… Да мало ли обитает народа по берегу и за морем? Богатства прирастили бы, и вам, казаки, жилось бы куда посытнее и повольготней», – соблазняли они донцов.
Наум Васильев, разумеется, не обещал астраханцам заморских богатств. Он взял у них все то, что они сами дали: двести подвод зерна, двенадцать бочек пороху, сукна на зипуны, курпеи[60] на шапки, сафьян цветной на сапоги и тысячу рублей деньгами.
Московский купец, хитрейший Облезов, дал казакам пять тысяч серебром. Купцы, бывшие в Черкасске, собрали тысячу рублей. Они отдали их «на счастье Алексея Михайловича, сына царского…» «Подай вам бог прибавить вотчину его!» – пожелали купцы.
– Дай вам господь на счастье торговать, – отвечал им атаман Васильев, – а нам бы крепить сильнее Дон да землю русскую.
И даже тот, которому Москва не раз повелевала «доглядывать», что делается в Черкасске, князь и воевода воронежский Савелий Козловский, тайно прислал на Дон три пуда пороху.
…Поехал на Украину Старой. Ему сопутствовали два верных есаула – Карпов и Порошин. Они держали путь к Богдану Хмельниченко. Богдан встретил казаков очень радушно. Он рассказал Старому, что после подписания мирного договора поляков с турками шляхта сильно притесняет запорожцев.
– А мы тут сабли востро точим. Без сабли не взять нам воли у панов… Вас похваляем, казаки. Подмогу дам. Но та подмога будэ не так велика. Порох и тут горыть мигом. Свинец летить, як в прорву. Но пороху вам, хлопцы, дам четыре бочки! Свынця – дви бочки. И то, скажу, от сердца оторвал. А дило ваше требуе.
Алеша Старой поблагодарил Богдана за эту помощь. Когда Старой собрался в путь, Богдан сказал:
– Начнете рушить крепость Азов – пришлю вам подмогу с моря – пять тысяч запорожцев на легких чайках. Нам с турками теперь вина не пить!
Старой вернулся на Дон скоро. Атаманская кибитка Татаринова кочевала тогда между Донцом и Доном. Там были лучшие пастбища для лошадей.
Войско, разбившись на мелкие ватажки, заметало следы… Шли подготовительные работы. По ночам велись подкопы под стены главных каланчей Азова. Казаки прорывали широкий ров, чтоб, миновав каланчи и крепость, беспрепятственно выйти в море. Ночью выносили из-под каменных стен подкопанную землю и высыпали ее в Дон, а днем, охраняемые сторожевыми наездниками, спали, скрываясь в камышах и на болотах.
Бабы из Черкасска подвозили войску на подводах, на легких стругах и на конях еду, вино и брагу. Вместо атамана у баб была деловитая Ульяна Гнатьевна. Куда ни глянет казак – Ульяну заприметит. То на Дону гребет веслом, то на коне верхом скачет к Татаринову за приказаниями, то по затонам баб с сетями наряжает. Все бабы по берегам Дона пекут, стирают, шьют, скотину режут, мясо сушат для войска. На свой хребет и на цепкие руки казачки навалили столько дел, что даже казаки давались диву. И помощниц у Ульяны было немало: тысячи казачек, и все – переверни весь свет, таких не найдешь. Без ропота, без слез несли они тяжелую работу. Иные бабы и плакали, но горючие слезы их были о тех, которые сложили честно головы. Детвора, что постарше, пасла скотину, – им было что пасти: одних коней у донского казачества было в ту пору тридцать тысяч.
Лазутчикам к кибитке атамана хода не было. Их перехватывали сидевшие в засадах казаки, ловили бабы на дорогах, хватали мальчишки в камышах.
Каким-то неведомым путем к Татаринову пробрался под видом казака ученый болгарин Любен Каравелов. Он рассказал Татаринову, что уж много лет турки разоряют болгар, притесняют и унижают. Любен говорил и плакал. За двести лет турецкого владычества чего только не вынесли болгары; их продавали в Крым татарам, везли их в Турцию, на остров Крит и в Македонию.
– Рассеяли болгар по белу свету, яко пепел, – рассказывал Любен. – Все христиане будут сердцем с вами, степные братья!
Каравелов вызвался строить вместе со стенопроломщиками фортецию, ретраншементы, циркумпалации… Он знал, как строятся апроши, шанцы, как готовиться к осаде крепости. Он знал историю народов, живущих на Балканах, и хотел помочь им сбросить гнет турок.
Старой сказал болгарину:
– Ученый ты человек, Любен. Дело тебе у нас найдется. Иди в Черкасск, в мою землянку, и там живи до времени.
Любен пошел в Черкасск.
Пришел затем в кибитку грузин. Казаки заметили на дороге его войлочную шляпу и привели в кибитку в то самое время, когда в ней обедали атаманы. Грузин снял шляпу и поклонился.
– Садись-ка, добрый человек, – сказали атаманы. – Откуда ты идешь? Куда путь держишь?
Грузин молчал и разглядывал убранство атаманской кибитки. А убранство ее составляли: кувшин с водой возле двери, грузинской работы стол-треножник, на котором Нечаеву приходилось писать указы и приговоры, скамья, четыре ковра из Астрахани, четыре шелковых подушки, четыре шандала для свечей, сабли да ружья.
Грузин присматривался ко всему так, словно он отыскивал свое.
– Ты что-то потерял? – улыбаясь, спросил Татаринов.
– Грузию патирял! Панымаешь? – горячо сказал грузин, шагнув вперед. – Была у нас великая страна – Грузия!..
Иван Каторжный ответил:
– Как не знать! Ходили мимо Грузии в своих стругах да чайках.
– Ты панымаешь?.. Кахетия, Имеретия, Карталиния… Самцхе-Саатабаго!
– Не понимаю, – промолвил Старой.
– Зачем нэ панымаешь!.. Всю Имеретию и Саатабаго пожрал один шакал!
– Не понимаю! – проговорил и Татаринов.
– Зачем нэ панымаешь?.. Всю Карталинию и Кахетию пожрал другой шакал!
– Объясни получше, – сказал грузину атаман Каторжный. – Растолкуй!
– Зачем нэ панымаешь? Сафат Сафатович – один шакал! Турецкий Амурат – другой шакал! Два хищных шакала все скушали! Грузины храбро бились, их много полегло, но проклятые шакалы нас одолели.
– Ге! Брат грузин! Все поняли! – воскликнули атаманы. – Загадками ты нас попотчевал. Ты так бы и сказал сразу: персидский шах нещадно вас дерет, а турский султан вас пуще обдирает.
Грузин сказал, улыбнувшись:
– Теперь один шакал грызет другого шакала…
– Тебя-то как величают? – спросили атаманы.
– Георгий Цулубидзе.
– Вот что, Егор: казаки донские взялись все за ружья, да маловато пороху у нас, поисхарчились в битвах, – сказал Татаринов.
Грузин тотчас же заявил:
– Пороху, хотя б немного, пришлем из Грузии… – Он достал из-под полы сосуд с грузинским вином. Старое, доброе вино атаманам понравилось, развеселило их головы, разгорячило кровь.
Выпив вина, атаманы запели песню, а грузин, не зная слов, им подпевал:
